—  — Муж разведется с нею! Я должен буду вернуть три тысячи динаров, а деньги уже потрачены! — зашипел на жену Гуссейн, словно в комнате никого кроме них не было.

— Если Хатиба не зачала, — вмешался Карим, — я возьму ее в жены, Гуссейн-ибн-Гуссейн. Но если семя ее любовника прорастет, я вынужден буду возвратить вам дочь. Я не виню девушку в ее несчастье — во всем виновен ты! Понял ли ты меня, Гуссейн-ибн-Гуссейн? — Черты Карима исказились от злости.

— О господин! — Кабина горой стояла за дочь. — Хатиба хорошая девочка! Правда, она горяча и своенравна. А уж когда отец запретил ей и думать об Али Хассане, она стала сама на себя непохожа!

«…Как дочь походит на мать, — думал Карим, глядя на женщину, — только серые глаза Кабины кроткие и ласковые, а вот у Хатибы они холодны и неприветливы…»

— Ты проведешь со своей дочкой два месяца, — сказал Карим теще. — Надеюсь, хотя бы теперь ты станешь следить за ее поведением, а заодно втолкуешь ей, что входит в обязанности доброй жены. Если к концу этого срока я буду абсолютно уверен, что она не ждет ребенка от другого, то вернусь домой и начну с нею семейную жизнь. А ты уедешь к мужу.

Гуссейн-ибн-Гуссейн открыл было рот, чтобы возразить, но злобный взор жены остановил его. Челюсти его щелкнули.

— Ты более чем благороден, господин! — выговорил он, но в голосе его не слышалось благодарности.

— А тебе бы следовало воспользоваться отсрочкой, чтобы собрать три тысячи динаров, которые ты столь поспешно истратил. — Карим был неумолим. — Это золото — собственность Хатибы. Помни об этом, Гуссейн-ибн-Гуссейн! Эти деньги спасут ее от нищеты, если когда-нибудь она лишится мужа. Я лично прослежу за тем, чтобы в течение двух месяцев все было возвращено либо мне, либо моей супруге.

Тесть смущенно отвел глаза.

— Да, господин. — Он уже лихорадочно обдумывал, каким непостижимым образом удастся ему выкроить такую сумму…А вдруг его зятю не посчастливится и звезда его угаснет? Тогда молодая вдова воротится в отчий дом, приданое и выкуп останутся при ней, и можно будет подумать о новой свадьбе…

Карим наблюдал за тестем: глаза старика сузились и потемнели. Он что-то замышляет… Карим от души надеялся, что ему не придется отсылать жену отцу. Деле было вовсе не в каком-нибудь неожиданно возникшем чувстве — нет, просто, узнав тестя поближе. Карим ощутил сострадание к девушке. Он повернулся к отцу;

— Ты проследишь за тем, чтобы госпожу Кабину препроводили к дочери?

— Тотчас же, — отвечал Хабиб.

И Кабина переселилась на время в дом зятя… Дочь мрачно сверкнула глазами на мать: она явно разозлилась, увидев ее. Кабина отвесила ей пощечину:

— Теперь некому тебя выгораживать, дрянная девчонка! Отец сколько угодно может уверять, что он тут ни при чем, но он прекрасно знал, чем ты занималась, когда ездила в горы! Прекрасно знал! И тем не менее продал тебя такую за три тысячи динаров, надеясь, что ему все с рук сойдет! Молись Аллаху, дочка, молись, чтобы не оказаться в тягости от Али Хассана! Тогда отец просто убьет тебя. И даже я не смогу тебя защитить. Посуди сама: что ему останется делать с опозорившей его дочерью, чтобы сберечь хоть каплю семейной чести? Тебе на удивление повезло с мужем, Хатиба, — если, конечно, он останется таковым. Если все обойдется… Какое великое благородство он проявляет, подумай только!

— Благородство! — оскалилась Хатиба. — Он любит другую, с которой никогда не сможет быть вместе, мама! Мою же утраченную добродетель он ни в грош не ставит! И если он не выгоняет меня, то лишь для собственного блага, а вовсе не ради меня. Он никогда меня не полюбит…

Дни летели. Карим с братьями и приятелями почти каждое утро выезжал на охоту в горы и поля за городом. Днем он обычно навещал Хатибу, но лишь в присутствии ее матери. Обнаружилось, что девушка поразительно невежественна. Она не умела ни читать, ни писать. У нее начисто отсутствовал музыкальный слух. Когда же он пригласил для нее учителей, она пришла в отчаяние, мгновенно уставала и принималась рыдать.

— Она на редкость невнимательна, — пожаловался Кариму самый уважаемый наставник, выражая общее мнение. — С нею невозможно заниматься: она не желает учиться, а хуже ничего не придумаешь…

Оставаясь в одиночестве, Карим чуть ли волосы на себе не рвал — в самом деле, о чем они станут беседовать, если она останется его женой? Обнаружилось, правда, что девушка азартна в любой игре. Она играла в шахматы и триктрак с ребячьей горячностью: когда ей случалось выигрывать, она бурно радовалась и хлопала в ладоши, а оставшись в проигрыше, бушевала. Это было хоть и слабое, но все же утешение… Карим все чаще вспоминал совет брата Джафара — поскорее обрюхатить жену и подыскать себе занятную наложницу. Он с грустью вздыхал. Он не хотел ни гарема, полного луноликих красавиц, ни жены по имени Хатиба, которая за столь короткое время успела уже доставить ему массу хлопот. Он желал лишь Зейнаб, а ею ему никогда не обладать. Она ушла от него навсегда…

Наконец период ожидания истек. У Хатибы дважды показались крови, и врач Сулейман, тщательно осматривавший девушку во время регулярных истечений, объявил, что беременности опасаться не следует.

— Ты можешь войти без опаски, мой господин. Если она через положенное время родит, можно будет не сомневаться, что это твое дитя. Она здорова, ничем не заражена. И, похоже, с родами проблем не возникнет.

Карим тотчас же отослал тещу домой в горы и распустил на несколько дней всех прислужниц. С тяжелым сердцем вошел он в покои своей жены. Путь назад был отрезан. Поводов оттягивать неминуемое больше не было. Самое время начинать новую жизнь…

***

— Выпей это, госпожа Зейнаб, — говорил врач Хасдай-ибн-Шапрут, одной рукой обнимая девушку, а другой поднося к ее губам чашечку.

— Что это? — слабым голосом спросила она. — Как болит голова…

— Еще глоточек универсального противоядия. Оно называется «териака». Уверяю тебя, все обойдется, — приговаривал врач. — Тебе необыкновенно посчастливилось, что организм отреагировал на яд мгновенно. Это позволило вовремя поставить диагноз и спасти тебя.

— Яд?! — На ее прекрасном лице отразилось изумление. — Я была отравлена? Ничего не помню… Кому понадобилось меня… — Зейнаб смутилась. Что такого она сделала, что приобрела столь непримиримого врага за такое короткое время?

— Преступница пока не найдена, — отвечал калиф, находящийся тут же. — Но как только я найду ее, она умрет той самой смертью, которую избрала для тебя, моя любовь. — Лицо его было сумрачно. В гареме было около четырех тысяч женщин — его жены, наложницы, рабыни, которые еще только надеялись привлечь его внимание, его родственницы, служанки… Немыслимо подвергать допросу всех. Злоумышленник очень хитер. И похоже, что так никогда и не будет найден…

— Как.., как была я отравлена? — спросила Зейнаб Хасдая-ибн-Шапрута. — А что мой бедный Наджа? С ним все в порядке? Ведь он пробует все, что мне подают…

— Твой евнух всего лишь вне себя от волнения и страха за тебя, госпожа. В остальном же вполне здоров, — уверил ее врач. — Отравой была пропитана одна из твоих шалей. Так яд проник в кожу. Ты должна была умирать постепенно, но как только ты накинула шаль, наступила немедленная И бурная реакция. Ты несомненно весьма чувствительна к любым посторонним веществам — и это хорошо, госпожа. — Врач повернулся к своей помощнице:

— Ревекка, покажи госпоже Зейнаб злополучную шаль.

Пожилая женщина открыла металлический ящичек и продемонстрировала содержимое.

— Кто дал тебе эту шаль, госпожа? — спросил Хасдай-ибн-Шапрут. — Если ты вспомнишь, то, возможно, мы скорее найдем преступника.., преступницу. Не прикасайся, умоляю! Шаль смертоносна, и ее надлежит немедленно уничтожить. Просто гляди.

Зейнаб посмотрела на шаль. Прелестная ткань — легчайшая мягкая шерсть ярко-розового цвета, а роскошная бахрома еще ярче. Приметная вещица… Тем не менее Зейнаб напрочь не помнила, откуда она взялась. Она посмотрела на Ому, но та лишь недоуменно покачала головой.

— Этой вещи не было среди нарядов, привезенных нами из Алькасабы Малики, — сказала Ома. — Я помню лишь, как однажды поутру мы рылись в сундуке в поисках какой-нибудь теплой шали: день обещал быть прохладным. Вот эта просто-напросто лежала поверх прочих тряпок. Мне и в голову не пришло поинтересоваться, откуда она взялась. Я подумала, что это подарок господина калифа…

— Госпожа, я обязан задать один вопрос, — сказал врач. — Ты вполне доверяешь своей прислужнице? Зейнаб пришла в неистовство.

— Как ты смеешь? — Она с величайшим трудом овладела собою и заговорила ледяным тоном. — Я верю Оме, как самой себе. Она со мною по собственному выбору. Я предлагала даровать ей свободу и отослать домой, в Аллоа. Она отказалась. Она отказалась даже стать женою Аллаэддина-бен-Омара, которого любит всем сердцем, и все ради того, чтобы не покидать меня! — Зейнаб протянула руку подруге, и Ома благодарно сжала ее. Глаза служанки были полны слез. — Ома верна… Никогда она не причинит мне зла.

— Госпожа, прошу простить меня, но я обязан был спросить… — врач был искренен.

— Путешествие не повредит госпоже? — спросил калиф. Вопрос этот изумил всех.

— Куда ты хочешь увезти ее, мой господин? — спросил Хасдай.

— Во дворец Аль-Рузафа. Она будет там в безопасности, покуда не оправится совершенно, — отвечал калиф. — Мы поедем с остановками: сперва доедем до Алькасара, что в Кордове, передохнем, а потом спокойно доберемся до Аль-Рузафы.

— Да… — врач задумался. — Пожалуй, это недурная мысль, мой господин. В Аль-Рузафе ситуацию можно держать под контролем, не то что в этом курятнике… А дворец все еще обитаем? Ты не был там с тех самых пор, когда двор переехал в Мадинат-аль-Захра…

— Я поселю се в прелестном летнем домике среди тамошних дивных садов, там уютно и вполне можно жить. Не впервые мне возить туда красавицу… — В глазах Абд-аль-Рахмана сверкнули шаловливые огоньки. — Там покойно, — докончил он более серьезно.

— Все одежды госпожи необходимо предать огню, — продолжал врач. — А драгоценности — прокипятить в уксусе. Мы не можем исключить проникновение яда во все вещи, которых касалась отравленная шаль.

Калиф заметил, что глаза бережливой Зейнаб темнеют, и поспешно сказал:

— Я тотчас же прикажу сшить тебе новые наряды — самые лучшие, моя любовь! Но воспользуюсь случаем и признаюсь тебе, красавица; ты нравишься мне более всего в естественном своем виде… На свете нет женщины прекраснее тебя, Зейнаб! Я ежечасно благодарю Аллаха за то, что он не отнял тебя у меня.

— О, как ты добр, господин мой… — ласково ответила она, тщательно скрывая злость и испуг. Да, Инига предупреждала ее, что подобное случается в гаремах, но, надо признаться, Зейнаб не восприняла ее слов всерьез…

А Хасдай-ибн-Шапрут тем временем думал о том, что калиф, похоже, всерьез влюбляется — или уверяет в этом сам себя. За те несколько лет, что он знал Абд-аль-Рахмана, он ни разу не видел, чтобы владыка был таким с женщиной… То, что началось как приступ бешеной страсти, возбуждаемой цветущим и на редкость совершенным телом, обогатилось совершенно иными симптомами по мере того, как калиф лучше узнавал свою Рабыню Страсти… Что же до самой Зейнаб, то врач ни секунды не верил в ее ответную любовь к калифу. Да, девушка почитает его, возможно, немного боится — ладно, пусть даже слегка привязалась к владыке, но при чем тут любовь? Нет. Едва зная девушку, он не был даже вполне уверен, что она способна любить. Ужели женщина, специально натасканная для наслаждения и ведущая столь неестественный образ жизни, знает, что такое любовь?.. Нет, положительно это загадка…

Правда, врач вынужден был признать, что более красивой женщины он в жизни не видывал. Посему вполне понимал калифа — ведь она к тому же еще и молода, и образованна… Зейнаб — последняя любовь калифа, ярчайшая звезда на закатном его небосклоне, подобно тому, как Ависага-сунамитянка была усладой старости царя Давида… Вероятно, ребенок от нее будет последним отпрыском владыки. И пусть ему за пятьдесят — но на это он вполне еще способен, что доказывает существование двоих младших его детей…

— Как она? — спросила госпожа Захра Хасдая-ибн-Шапрута. Она специально потребовала, чтобы он явился в ее покои перед тем, как покинуть гарем. — И что с нею приключилось? Она что, забеременела?

— Кто-то пытался ее отравить, — спокойно отвечал доктор. — Калиф вне себя. К счастью, мне удалось ее спасти. — С какой стати первая жена калифа спрашивает об этом? Захра обычно не удостаивает своим вниманием тех, кого считает низшими…

— Тогда, я уверена, она будет жить, — безмятежно ответствовала Захра. — Конечно, калиф стар для такой цацки, но станет ли он меня слушать? Никогда! Ах, насколько было бы разумнее отдать эту красотку Хакаму! А ты какого мнения как врач?

— Я вижу лишь, что господин мой калиф счастлив с госпожою Зейнаб. Я считаю его достаточно крепким и телом, и духом, чтобы предаваться страсти с этой красивой девушкой, — отвечал Хасдай-ибн-Шапрут, прежде ему не приходилось видеть госпожу Захру в такой ярости. Что ее так волнует? Ее положение при дворе незыблемо, и сыну ее ничто не угрожает…