Ладони калифа заскользили по ее груди.

— Твои груди словно два граната: спелые и полные сладкого сока… — прошептал он ей на ушко. Пальцы касались чувствительных сосков. — А соски у тебя словно те маленькие вишенки, что ранней весной привозят в Аль-Андалус из Прованса…

Руки Зейнаб обвили шею калифа, она с радостью отдавала юное свое тело его нежным ласкам. Он притянул ее к себе за тонкую талию — так крепко, как только мог. Она снова положила головку на его плечо, а его горячие губы ласкали ее шею и ушко. Он слегка прикусил мочку, а потом кончик языка ощупал всю раковинку… Рука стиснула грудь. Грациозно изгибаясь в его объятиях и прижимаясь к нему еще крепче, она ощутила его возбужденную плоть, упершуюся ей в живот. Сильные руки сомкнулись на ее бедрах. Деликатно высвободившись, она за руку подвела калифа к просторной кушетке и ласково опрокинула его на спину.

Сама же она опустилась На колени у ложа и принялась ласкать господина. Он прерывисто вздохнул, тая от прикосновений этих нежных ручек. Вскоре Зейнаб скользнула в его объятия. Склонившись над ним, она покрывала нежнейшими легкими поцелуями все его тело. Золотой водопад волос скрыл тело калифа, словно шелковая занавеска — нежная ласка легких волос заставила его вздрогнуть. Под прикрытием этого дивного покрова губки Зейнаб сомкнулись вокруг возбужденной плоти. Она сдавила губами головку — владыка вздрогнул от наслаждения. Тогда она забрала член глубже в рот и принялась сосать его, пока не ощутила на языке вкус первой капли любовного сока…

А пока она безумствовала над ним, калиф рукой нащупал ее пухленький венерин холмик. Пальцы проникли меж нежных губок, ища потаенную жемчужину — и вот он уже нащупал ее… Какое-то время он поддразнивал ее, а когда девушка тихонечко всхлипнула, не прекращая водить язычком вокруг рубиновой головки его члена, калиф ввел два пальца в ее горячие недра и принялся двигать ими там взад и вперед, пока плоть ее не стала сочиться…

Зейнаб нежно высвободилась и оседлала любовника, вобрав в себя его возбужденную плоть одним грациозным движением. Его руки легли ей на грудь. Закрыв глаза, она выгнулась, наслаждаясь ощущением трепетной плоти в своем теле. Некоторое время она ритмично двигалась, но потом он опрокинул ее на ложе, широко раздвинул ее ноги и снова вошел в нее…

…Как это сладко, лениво думала она, всецело отдаваясь бешеному ритму его мощных движений. Она вся трепетала — и вот достигла вершины, потом еще раз, и еще… С криком она вонзала ногти в его плечи, скользя ладонями по его напряженной спине. Она задыхалась, ощущая, как член словно взбухает в ней, а затем выстреливает в ее жадно-ждущее лоно струю плодородного семени. И она расслабилась — волна наслаждения захлестнула ее с головой…

А после они, счастливые, лежали навзничь, утолив на время волчий голод. Над ними невидимый фонтан продолжал извергать хрустальные струи, сладко пела ночная птица, призывая невидимого друга, а луна заливала колдовским своим светом их горячие тела…

***

— Она в тягости… — мрачно сообщила Захра своей подруге Таруб. Красивое лицо ее было искажено от волнения. Она практически не спала вот уже несколько дней.

— Ох, да прекрати ты, наконец! — резко бросила Таруб. — У нашего господина Абд-аль-Рахмана уже восемнадцать детей! Это будет просто девятнадцатый…

— А вдруг родится сын? — в голосе Захры слышалось отчаяние. — Что, если эта.., если она убедит владыку сделать своего ублюдка наследником вместо Хакама?

Таруб ушам своим не верила. Захра всегда была разумной, более того, мудрой и практичной. Сейчас же она вела себя как безумная. Да и выглядела таковой…

— Захра! Захра! Возьми же себя в руки! — взмолилась Таруб. — Владыка никогда не откажет Хакаму в праве наследования! Он любит его больше всех остальных детей! Калиф ведь уже немолод… Ну рассуди сама, Хакам уже взрослый, а это дитя еще и не родилось! Соверши владыка такое, он поставил бы под угрозу будущее всего калифата! И потом, вдруг у Зейнаб родится девочка?

— Об этом я не подумала… — голос Захры звучал безжизненно.

— Она вся светится от счастья, — доверительно сообщила подруге Таруб.

— Так ты была у нее? — изумилась Захра. «С какой это стати Таруб потащилась к ней, к этой?.. Что — Зейнаб подыскивает себе влиятельную подругу и покровительницу? Ах, так вот оно что! Таруб втайне лелеяла честолюбивые планы в отношении своих отпрысков, теперь ее заботит будущее внуков… Таруб никогда ее не любила… Я одинока», — с горечью подумала Захра.

— Она бы с радостью приняла тебя, согласись ты прийти! — невозмутимо продолжала Таруб, не подозревая о тайных мыслях подруги. — Ты ведь даже не дала себе труда к ней присмотреться! Ты выдумываешь для себя всякие страшные сказки: Зейнаб, мол, ужасная злодейка, чудовище… Она не такова, поверь! Она простая девушка, которая хочет мужской любви, хочет родить своему господину дитя… Она мне положительно нравится.

— Она тебе нравится? — Захра пришла в смятение, заметалась, но тотчас же ее ослепил гнев:

— Так она тебе нравится! Это не Зейнаб простушка, а ты, Таруб! Она обвела тебя вокруг пальца — да полно, ты еще раньше выжила из ума! Ты дура! Просто тупая толстуха, мозги которой заплыли жиром!

Глаза Таруб тотчас же наполнились слезами:

— Что я тебе сделала? Почему ты так жестока со мною, Захра? Ведь я всегда была твоей подругой! Была тебе предана, стояла за тебя горой все эти годы, проглатывала твои оскорбления, все прощала тебе, да еще и улаживала твои отношения со всеми, кого ты обижала! А Зейнаб не подавала тебе никакого повода невзлюбить ее! Ты же ее совсем не знаешь, и твои идиотские подозрения безосновательны! Да, она мне нравится! Нравится! А ты… Если бы ты любила Абд-аль-Рахмана по-настоящему, ты радовалась бы этой его новой любви, а тебя заботит лишь твое собственное положение. Ах, в твою честь назван целый город! Ах, твой сын — законный наследник владыки! Да ты вовсе не любишь калифа! И, как я теперь понимаю, не любила ни единого дня! Ты трясешься за свое привилегированное положение, боишься, что Зейнаб займет твое место. И отныне я от всей души этого желаю!

Закончив свой гневный монолог, Таруб с неожиданной для столь полной женщины прытью вскочила с шелковой подушки, на которой восседала. Возмущенно шурша оранжевыми шелковыми юбками, она величественно выплыла из покоев Захры.

Эта вспышка гнева неизменно добросердечной толстушки Таруб на какое-то время слегка отрезвила Захру. Да, она позволила своей неразумной ненависти к Зейнаб возобладать над трезвым рассудком… Так она просто привлечет к себе внимание наложниц, выставит себя на посмешище! О, она знала, сколь многие испытывают к ее благополучию и положению чернейшую зависть! Как обрадует их ее падение! Просто смешно ненавидеть Зейнаб за одно то, что она молода и хороша собой… Она, как и все смертные, будет с каждым годом стареть, а ее краса — увядать. Она не обладает здесь властью!

А уж власть — о, это Захра хорошо знала, — и есть ключ к счастью! Только власть — и ничто, кроме власти! А если юная прелестница и впрямь ничего более не желает, «кроме как сделать счастливым Абд-аль-Рахмана, да из года в год рожать ему детей — тогда жертва она, Зейнаб! Просто жертва! Неужели она начисто лишена честолюбия? О, тогда она пропала! Ведь как только чрево ее отяжелеет и талия расползется, калиф тотчас же утратит к ней всяческий интерес! Ну, а когда дитя родится, вернется ли калиф к прежде любимой игрушке? Да полно, сможет ли она вернуть его благосклонность? Или, подобно большинству обитательниц гарема, прежде любимых, будет позабыта?

Ну и пусть эта идиотка Таруб хоть каждый день бегает во Дворик с Зелеными Колоннами навещать Зейнаб — наложницу, которую вскоре все позабудут! Они из одного теста. Глупые и слабые… И пускай эта Зейнаб возомнит с помощью льстивой Таруб, что вскоре станет владычицей! Захра помнила дерзость Зейнаб во время их первой встречи в бане. — Та была дерзка, несмотря на то, что молила ее о благосклонности, невзирая на то, что умильно улыбалась!» Не видать ей моей благосклонности, как собственных ушей, — мрачно думала Захра. — Она для меня — пустое место. Мне на нее наплевать. А вскоре и калиф от нее отвернется…«

Но калиф был вне себя от счастья, когда узнал, что любимейшая его наложница ждет ребенка. Он знал, что дитя было зачато в одну из тех страстных ночей, которые они провели вместе в Аль-Рузафе. Зейнаб должна была родить в начале лета. Когда же девушка уверилась совершенно в том, что носит под сердцем желанный плод, калиф призвал Хасдая-ибн-Шапрута, дабы тот подтвердил, что Зейнаб здорова и что дитя родится в срок. Ах, какой поднялся бы скандал, если бы доктор не проник в гарем тайно, с величайшими предосторожностями! Он явился в сопровождении своей помощницы Ревекки.., и самого калифа.

— Ты в тягости, — сказал он, лишь взглянув на Зейнаб. Да в этом уже не было ни малейших сомнений…

— Верю в это всем сердцем, господин доктор, — откликнулась девушка.

— Перечисли мне подробно все признаки.

— Моя связь с луною прервалась, — начала она. — Меня часто подташнивает. А от сильных запахов — особенно от запаха еды — у меня головные боли начинаются… Груди мои набухли и болезненны на ощупь — особенно соски. И мой повелитель не может теперь их коснуться, не причинив мне боли…

Хасдай задумчиво кивал, а затем подал знак Ревекке. Та вручила Зейнаб небольшую стеклянную чашу;

— Ты должна помочиться сюда, госпожа. Господин Хасдай исследует твою мочу.

Зейнаб удалилась за перегородку в сопровождении Омы, несущей прозрачную чашу. Через минуту Ома вышла и вручила чашу врачу. Из-за перегородки появилась Зейнаб и уселась на удобный стул с широким, обтянутым кожей сиденьем.

Хасдай-ибн-Шапрут поднес к глазам чашу и некоторое время внимательно смотрел мочу на просвет.

— Моча ее почти совершенно прозрачна, мой господин, — заговорил он. — Но опытному глазу уже заметна легкая, почти неприметная муть. Это вполне нормально. — Врач принюхался к содержимому чашки. — Здорова. — Потом, окунув в чашку палец, взял его в рот. — Здорова! — уверенно сказал он. — Моча чуть сладковата, но девушка вполне здорова, мой господин. В ее положении так и должно быть. А теперь прошу вашего позволения осмотреть ее, мой господин.

Калиф кивнул:

— Можешь коснуться ее, Хасдай. Я знаю, что ты целомудрен.

Врач благодарно кивнул и обратился к Зейнаб:

— Дай мне руки, госпожа. — Внимательно осмотрев их, сказал:

— Отеков не видно — это добрый знак. И ногти свидетельствуют о здоровье, лунки у основания белы и чисты, синевы не видно — это также радует. А теперь прошу вас прилечь, госпожа… — Зейнаб послушно легла, и врач осторожно ощупал ее живот. Удовлетворенный, он поблагодарил ее и обратился к калифу:

— Она несомненно беременна, мой господин, и, похоже, совершенно здорова. Она широка в бедрах и должна разрешиться легко…

— И вовсе я не широка в бедрах! — возмущенно воскликнула Зейнаб. — Я тоненькая и стройная, мой господин хоть сейчас может убедиться…

— Я неловко выразился, госпожа, — извиняющимся тоном сказал Хасдай. — Просто расстояние между бедренными костями достаточно велико, что сулит благополучные роды.

— Ты стройна, словно юная нимфа! — сказал калиф, весело улыбаясь.

— Ты шутишь! Ты смеешься надо мною! — воскликнула Зейнаб и расплакалась.

— Вот и раздражительность — еще один признак беременности, — сухо отметил Хасдай-ибн-Шапрут. — В это время у женщины все чувства обостряются.

— Проводи моего ученого друга и его помощницу во дворец, Наджа, — калиф старался говорить серьезно, с трудом удерживаясь, чтобы не расхохотаться. Потом заключил любимую в объятия. — Ну-ну, моя любовь, перестань плакать… Я обожаю тебя, Зейнаб — и у нас родится самое красивое на всем свете дитя! Молю Аллаха, чтобы он благословил нас дочерью, столь же прекрасной, как мать! Назовем ее Мораимой.

— Мораимой? — всхлипнула Зейнаб, прижимаясь к плечу калифа. В его сильных руках было так покойно, так уютно…

— Да, моя любовь, — тихо сказал он, целуя ее во влажные от слез губы.

Подхватив ее на руки, калиф нежно уложил Зейнаб на постель. Встав подле нее на колени, он аккуратно расстегнул пуговки ее кафтана и погладил груди.

— Ты так красива, Зейнаб, — нежно прошептал он, целуя ее слегка округлившийся животик. — Я люблю тебя и паше дитя.

Пришла зима, за нею наступила весна — и вот уже лето… Время летело быстро. Чрево Зейнаб отяжелело и налилось. Но, ко всеобщему изумлению калиф отнюдь не утратил интереса к прекрасной своей наложнице. Напротив, казалось, что страсть его к ней день ото дня крепнет.

— Думаю, она сделается его третьей женой, — говорила Захре Таруб. Они почти не разговаривали друг с другом, но, демонстрируя столь нехарактерную для нее мстительность, Таруб захотела побольнее укусить Захру. Она не забыла ее жестокости. — Он ждет это дитя с таким нетерпением, что я его просто не узнаю!