– Милорд, я не сразу узнал вас, простите!

– Вполне естественно. – Роджер жестом приказал ему встать. – Я опередил свой отряд. Но лучше известить людей. Через час нужно будет позаботиться о лошадях.

– Да, милорд, я…

Он умолк, и мужчины обернулись, когда из-за конюшни высыпали четверо детей, увлеченных игрой в пятнашки. Два мальчика и две девочки слились в единое размытое пятно бегущих ног, летящих волос, ярких платьев и котт. Они встали как вкопанные, завидев конюха и черного коня. А затем Маргарита отлепилась от общей массы.

– Папа, папа! – заверещала она и бросилась к Роджеру.

– Милая! – Он поднял ее в воздух и закружил.

Какое облегчение, что дети его помнят! Роджер вовсе не был уверен, что задержался в их памяти. Дочка звонко чмокнула его в свежевыбритую щеку и обхватила за шею, и отчего-то ему стало трудно дышать, то ли от крепких объятий, то ли оттого, что сжалось горло. Мари держалась поодаль, хотя ее лицо озарилось улыбкой, и Роджер испытал укол боли, увидев, как много уже в ней от маленькой женщины, даже посреди детской игры. Трехлетний Ральф тоже попросился на ручки, хотя Роджер увидел, что требование сына порождено бравадой, а не пылкой любовью, и ощутил, как ребенок застыл и напрягся, когда его подняли. Уильям, на два года старше, ждал неподвижно, словно молодой дубок, но при этом улыбался, показывая щель между передними зубами: у него недавно выпал молочный зуб.

Затем Роджер увидел за спинами детей Иду, которая вышла поприветствовать его, прижимая к левому боку крошечного запеленатого младенца. Ее взгляд был настороженным и даже немного враждебным. На лице жены не играла радостная улыбка, и у него засосало под ложечкой. Он опустил Маргариту и Ральфа и подошел к ней.

– Это твой новый сын, – сухо сообщила она. – Я назвала его в твою честь, хотела напомнить себе, что у него есть отец.

Ида сунула младенца ему в руки, прежде чем Роджер успел обнять ее.

Ребенок был совсем крошечным, не больше двух недель от роду, и еще не успел округлиться. Его глаза были темными и обещали стать карими, как у Иды.

– Вы должны были мне написать, – упрекнул он. – Должны были известить.

– И куда же мне следовало отправить гонца? – мрачно посмотрела на него Ида. – Я не знала, где искать вас, и не думала, что вас интересуют подобные пустяки.

– Мне хотелось бы знать, что вы снова в тягости, и знать, как вы поживаете.

– Неужели? – Ида смерила мужа еще одним долгим взглядом.

Они до сих пор не обнялись.

– Ну конечно! – Роджер приобнял ее и попытался поцеловать, но она увернулась, и он поцеловал ее в щеку, мягкую, но холодную весенним днем.

– Несомненно, вы хотите искупаться и поесть, – произнесла она. – Полагаю, вы опередили своих людей и скоро они будут здесь. – Ида забрала ребенка и направилась к дому.

– Не раньше чем через час. – Он оглянулся. – Где Гуго?

– Скачет с конюхом и собаками, – ответила она. – Я не знаю, когда они вернутся. Сын весь в вас.

Ида отдала ребенка служанке и велела набрать ванну и принести еду.

Роджер ощутил, как эмоции внутри его свиваются в тугой узел и раздражение превращается в ярость.

– Я не по собственной воле провел столько месяцев при иностранном дворе, а исполнял свой долг.

Они поднялись по лестнице в покои. Служанки уже вытащили большую овальную ванну и теперь лили в нее ведрами горячую и холодную воду. Роджер заметил, что все держат голову низко и отводят глаза, и понял, что дело не только в почтении. Ледяная атмосфера в доме могла бы заморозить саму преисподнюю.

Ида открыла крышку сундука и достала аккуратно сложенную чистую рубашку, брэ и чулки. От одежды веяло ароматом лаванды и специй.

– Я сшила их для вас, – сообщила она. – Осенью. Я думала, вы вернетесь домой до Святок. Я думала… – Ее подбородок задрожал. – Что ж, вы не вернулись, и я убрала их подальше вместе с надеждой увидеть вас до конца года.

Роджер снял шляпу и осторожно положил на другой сундук.

– Я продала все до единой свои драгоценности, – сообщила Ида. – Сняла драпировки со стен. Разорила и измучила наших арендаторов и вассалов. Я верила, что с каждой серебряной монеткой, которую мне удавалось выжать, вам остается провести в Германии на одно мгновение меньше.

Ида прижала ладонь ко рту, и Роджер увидел, что она борется с собой. Но когда он собрался заговорить, она убрала ладонь и посмотрела на него полными слез глазами:

– Вам… и моему сыну. Почему я должна была сообщить вам, что жду ребенка, если вы не сообщили мне об Уильяме? Мне пришлось выспрашивать подробности у Александра из Ипсуича. Вы знаете, как больно мне было? Почему вы не сказали? Почему?

Роджер протянул к ней руки:

– Потому что я понимал: вы будете волноваться, и попусту.

– Вы думали, я не узнаю?

– Надеялся, что не узнаете, – поморщился он.

Ида ахнула.

– Я видел, как вы обезумели при мысли, что надо отдать Гуго. А так вам придется страдать и из-за другого своего сына… или даже больше, потому что вы так и не смогли назвать его своим. Возможно, я ошибался, но сообщить об этом в письме как о чем-то, чего нельзя изменить… – Он вздохнул. – Я принял решение, и если оно было неверным, простите, но что сделано, то сделано. – Роджер снял пояс и котту. – Я собирался рассказать вам сейчас, чтобы не осталось недомолвок, но опоздал, и об этом сожалею тоже. Злитесь на меня, если хотите, но судья может принимать неверные решения, особенно когда ему нечем руководствоваться, кроме собственного чутья.

Роджер увидел, как Ида закусила губу и отвернулась, и испугался, что уже слишком поздно.

– Поверьте, я думал о вас каждый день своего отсутствия, – сказал он. – И о детях. Я не забывал вас.

– Но я все равно ощущала себя забытой, – надтреснутым голосом возразила Ида. – И незначительной.

– Ничего… Вы не представляете, как мне вас не хватало. – Роджер заключил ее в объятия и крепко сжал. Он почувствовал биение пульса на шее жены и вдохнул едва уловимый аромат жимолости – ее любимый.

– Верно, не представляю, – ответила она и, внезапно запустив пальцы в его волосы, откинула голову, чтобы посмотреть ему в лицо. Ее глаза были полны ярости и блестели от слез. – Иногда мне кажется, что это место – край света, а я все равно что вдова.

– Глупости! – прорычал Роджер. – Вы моя жена. Вы не обычная женщина. Вы графиня Норфолк.

– Да, – согласилась она. – Я часто твердила это себе во мраке ночи, после того как весь день пыталась извлечь деньги для выкупа из пустых или запертых сундуков, или развлекала знатных людей, направлявшихся поклониться гробнице в Эдмундсбери, или решала проблемы поместья, но порой слова утрачивали смысл, и я больше не знала, кто я, и мне начинало казаться, что я самозванка… оборванка с миской для подаяния, которую скоро разоблачат.

Роджер снова крепко прижал ее к себе, потому что не знал, что сказать. Мудрые слова легко приходили ему на ум в кресле судьи, где границы задавали древние традиции, а поскольку он так долго отсутствовал дома и жил в мужском окружении, его навыки общения с женой заржавели. Не способствовало пониманию и то, что Ида еще не оправилась от родов и была плаксивой и хрупкой.

– Вы никогда не казались мне оборванкой, – неловко произнес он. – Я всегда считал вас полной изящества и прямоты.

Она что-то пробормотала в его сорочку. Слово «прямота» обожгло обоих, как разящая сталь, и он понял, что использовать его было неблагоразумно. Но тем не менее это оправданно.

Они долго стояли обнявшись, и Ида немного успокоилась в его руках. Роджер почувствовал, как ее тело расслабилось. Наконец она отстранилась, и он опустил руки.

– Ванна остынет, – проговорила она, задыхаясь, но тут же овладела собой, и он почувствовал, что первая гроза отгремела, хотя знал, что следующая не за горами.

– Вода простояла не так уж и долго, – улыбнулся он.

Закончив раздеваться, Роджер шагнул в ванну. Разумеется, она оказалась едва теплой, но он решил не привередничать.

– Смотрю, у вас новая шляпа. – Ида указала на сундук.

– В Шпайере хороший шляпник, – робко улыбнулся Роджер, – и мне понравилась его работа. Я привез вам шелк для вышивания и новый пояс.

Ида взяла мыло и мочалку.

– Я продала свой золотой с жемчугом пояс, который… который мне подарил Генрих, и перстень, что носила при дворе.

На мгновение повисла неловкая тишина. Роджер не знал, как сообщить жене все остальное, и решил понемногу вплести это в общий разговор. Он поведал о своем пребывании в Германии, выбирая яркие моменты, способные порадовать женщину. Он также рассказал Иде о сыне и о том, как хорошо юноша себя держал. Увидев, как просветлело ее лицо, он подавил приступ ревности. Это мгновение принадлежало ей – дар, возможно, более ценный, чем шелк или новый пояс. Роджер упомянул о прозвище Уильяма и о том, как парень старается ему соответствовать.

– Уильям тренируется каждый день, – сказал Роджер. – Он смотрит на свои жизненные цели точно так же, как вы на свое вышивание, – до того пристально, что может просверлить дырку взглядом. Он станет замечательным человеком. В его распоряжении честь, гордость и отвага. Пусть он придает слишком много значения ритуалам и бахвалится родством с королем, но в нем нет злобы. – Роджер ополоснул лицо, промокнул глаза и посмотрел на жену. – Ричард возложит на себя корону в Винчестерском соборе, чтобы смыть позор пленения. Приглашены все. Король хочет, чтобы юный Длинный Меч держал один из шестов его паланкина, когда мы войдем в церковь, а я буду нести меч Ричарда. Вы и ваш сын сможете встретиться, пока мы будем в Винчестере.

Ида отшатнулась от края ванны. Роджер заметил, как участилось ее дыхание, а на лице отразилась надежда и страх.

– Когда?

– На Пасху, – ответил он. – Вы сможете путешествовать?

– Да, я уже пройду воцерковление, – кивнула она; глаза ее сверкали.

– Прекрасно. Значит, договорились. – Он встал, и служанки ополоснули его чистой ароматной водой.

Одевшись в чистое, Роджер сел с Идой у окна, чтобы выпить бокал вина и съесть пару сытных пирожков. Ребенок проснулся и забеспокоился. Ида распеленала его и приложила к груди. Несмотря на моду на кормилиц, она всегда кормила детей сама, по крайней мере до обряда воцерковления. Бездумная легкость, с которой она баюкала младенца, нежность, написанная на ее лице, мешали Роджеру перейти к тому, что нужно было сказать дальше.

– Как вам известно, кое-где еще тлеют очаги мятежа против короля Ричарда, – произнес он.

– Да, – кивнула Ида, – но я слышала, что лорд Иоанн бежал во Францию, так что худшее, очевидно, позади.

– Пока держатся Ноттингем, Тикхилл и Мальборо, положение остается опасным, – покачал головой Роджер. – Король не может оставить их в руках мятежников. Хьюберт Уолтер должен осадить Джона Маршала в Мальборо, а я – отправиться в Ноттингем со всеми войсками, которые смогу собрать.

Ида опустила взгляд на сосущего ребенка и переменила позу.

– Когда? – Ее голос был лишен выражения.

– Как можно скорее.

Она теребила пеленки младенца.

– Выходит, вы заглянули во Фрамлингем по необходимости, чтобы собрать людей и припасы и восстановить силы перед битвой?

– Вы так считаете?

Ида промолчала, но он видел боль в плотно сжатых губах и отведенном взгляде. Кто-то из младших детей оставил в оконной нише игрушечную лошадку. Ида сплела ей поводья из ярких обрывков шерсти и даже подвесила к налобному ремню маленький крест Биго. Роджер взял лошадку и принялся разглядывать. Голова была сшита из ткани, а не вырезана из дерева, чтобы ребенку было к ней приятно прикасаться, и на лбу сверкает белая отметина, как у Вавасора. Столько любви. Столько заботы. Столько тоски.

Ребенок закончил сосать и отрыгнул. Ида бережно отняла его от груди и прикрылась осторожным, выверенным движением. Когда она заговорила, ее голос был напряженным, но сдержанным:

– Что толку в величественном замке и элегантно обставленных комнатах, если я не могу разделить их с отцом моих детей, за исключением редких мгновений, когда он возвращается, чтобы зачать очередного сироту при живом отце? Когда мы только поженились, мы всегда были вместе. Я просыпалась, и вы были рядом. Помню, я поднимала взгляд от вышивания и видела, как вы улыбаетесь Гуго в его колыбели, и мое сердце переполняла любовь. Я любила вас сверх всякой меры.

Роджер обратил внимание на прошедшее время, и ему показалось, будто он сидит на поминках.

– Любили… Значит, больше не любите?

– Люблю, но то, что некогда было полным, почти опустело. – Ида подозвала служанку, отдала ребенка, чтобы перепеленать, и снова повернулась к Роджеру. – В ваше отсутствие я поняла, что хотела бы стать мужчиной. Хотела бы поменяться с вами местами. Садиться на лошадь и скакать куда вздумается. Входить в пивную, не привлекая внимания, беседовать на рынке без служанки. Видеть что-то помимо каменной пыли, болота, раздутого живота и страха вечного ожидания.