От ужаса и унижения Ольга потеряла сознание, а когда пришла в себя, обнаружила, что она лежит, а сверху, как это бывает в больнице, бьет прожектор. Она хотела пошевелиться, встать, но почувствовала, что руки и ноги у нее чем-то пристегнуты, а ноги раздвинуты, как на приеме у гинеколога. Над ней склонилось лицо немолодой уже турчанки в белом, бросились в глаза ее пробивающиеся усики над верхней губой. Турчанка говорила что-то, повторялось часто одно какое-то знакомое слово, Ольга его где-то слышала и поняла, что она имеет в виду наркотики.

— No! — воскликнула Ольга. — Наркотики no!

Но в тот же момент острая боль пронзила ее между ног — это турчанка заглядывала туда, вставив специальное зеркало.

«Они ищут что-то прямо в моем теле, вероятно, наркотики», — догадалась Ольга.

Ничего не обнаружив, ее отстегнули, погнали дальше, в общий душ. Обернувшись, Ольга видела, что на ее место легла другая женщина.

Стоя под прохладным душем на склизком полу, Ольга думала, что ничего хуже уже не может быть. Потом ей швырнули полотенце, все в каких-то пятнах, а когда она, брезгливо держа его двумя пальцами, все же заставила себя им вытереться, ей вернули ее одежду после дезинфекции, пахнущую отвратительным резким запахом, похожим на рвоту. Чище одежда не стала, и пятна крови, которой залил ее юбку мужчина в коридоре, стали бурыми и заскорузлыми. Ольга покорно оделась, она уже поняла свое бесправие здесь, и ее, больше не заковывая, куда-то повели. Она едва понимала, где она, что с ней. Ей хотелось лишь уснуть, по-настоящему, чтобы проснуться в нормальном человеческом мире, к которому она привыкла: пусть дядя Коля хоть до шести утра поет с друзьями военные песни, пусть Мишенька сутками играет гаммы, это такое счастье… Ее привели в небольшое помещение, она даже не стала его разглядывать, она легла на пол, оказавшийся ледяным, и отключилась в странном тяжелом сне, похожем на летаргию. Она видела, как наяву, сцены из своей жизни: она уезжает на поезде, а маленькая девочка, еще даже не подросток, бежит за вагоном и машет ей рукой, стараясь не плакать… Потом девочка превращается в очаровательную юную девушку и счастливо сообщает: «Я стала женщиной, он так божественно целуется».

Очнулась она от странного тепла. Уже был день, сквозь решетки на окнах проглядывало солнце, Ольга лежала на деревянной койке, закутанная в чей-то плед. Рядом, на краешке койки, сидела светловолосая девушка в порванной на плече цветастой кофточке, с изможденным и поэтому кажущимся немолодым лицом. Особенно выделялись ее глаза, сверкающие, как две капли морской воды на неправдоподобно бледной коже.

Увидев, что Ольга проснулась, девушка улыбнулась.

— Ну вот, ты и в порядке, — по-русски сказала она. В ее голосе было столько тепла, что Ольга сразу прониклась к ней доверием.

— Ты русская? — спросила Ольга.

— Да, как и ты, — ответила девушка, — и, насколько я понимаю, в этой камере мы с тобой одни русские, — она кивнула на остальных девушек, сидящих на койках и на полу: — Познакомимся?

— Конечно, — попыталась улыбнуться ей Ольга, — меня зовут…

— Я знаю, Оля, — перебила ее девушка. — Я слышала, как тебя так вчера называла эта, молоденькая… Рита, что ли?

— Да, Рита, это моя сестра, — печально сказала Ольга, и на глаза ее навернулись слезы.

— А меня зовут Марина. — Девушка обняла ее за плечи, в ее зеленоватых глазах мелькнуло понимание. — Да не волнуйся ты за нее, ей сейчас лучше, чем нам, ее увезли в тюремную больницу.

— В больницу!.. — ужаснулась Ольга.

— Говорю же тебе, не волнуйся. Наверняка с ней уже все в порядке. У нее было обычное отравление наркотиками. Со мной в свое время было то же самое… Правда, я попала сюда с улицы, в таком же состоянии. Но, в отличие от твоей сестрички, я все делала добровольно, и наркотики, и… ну ты понимаешь… — говорила Марина. — А в больнице, по сравнению с нашими условиями, даже хорошо, и кормят их лучше и лучше обращаются, — говорила Марина.

Вот это ее улыбчивое спокойствие больше всего ужасало Ольгу. Это означало, что все происходящее воспринимается Мариной не как кошмар, а как норма. Это означало, что здесь, за воротами, захлопнувшимися за Ольгой, Игорем и Ритой, царит совсем другой мир, и законы того мира здесь не властны, о них даже никто не станет вспоминать. Марина попала сюда раньше, и многое ей было уже знакомо.

— Мариночка, расскажи, что происходит, почему тебя, русскую, не отправили сначала в посольство? Почему они не отправили туда и нас? Почему они издевались? Унижали? Неужели они за все не ответят?

— Они должны ответить? — удивилась Марина. — Ответить должны сначала мы. Мы ведь занимались запрещенной работой в чужой стране. А проституция здесь наказывается очень строго… и сутенерство тоже. — Марина была согласна: все, что делали с ней, делали правильно. — Мы же многое знали, когда ехали сюда, а если чего-то не знали, нам быстро рассказали подруги, так чему же удивляться? Ну, попались. Могли и не попасться. А попались, значит, будем мучиться, — спокойно рассуждала Марина.

— Марина, — Ольга схватила ее за обе руки, глядя в ее измученное лицо, на котором навсегда прописалось смирение. — Но ведь я не проститутка, я здесь случайно. Мы с Игорем приехали выручать сестру. Нас за что же?

Она рассказала сокамернице свою историю. В глазах Марины была по-прежнему безмятежность моря, когда Ольга закончила свою повесть.

— Ты мне не веришь? — спросила Ольга.

— Здесь каждая проститутка, которая попадается, сочиняет что-то правдоподобное. — Марина освободила руки из горячих Олиных ладоней и отвела от ее лица светлую слипшуюся прядь. — Но тебе я почему-то верю, лицо у тебя беззащитное, и глаза испуганные, огромные. Но я-то не главная инстанция тут. — Она говорила, все так же улыбаясь, не меняя интонации. — Пока ты спала, тут к нам одна надзирательница заходила, она турчанка и споим турчанкам о тебе рассказывала. Я пока в этой стране живу, язык успела подучить. Так вот, взяли весь публичный дом Ахмета и его самого, и весь персонал, и всех девочек. Ахмет первым показания начал давать, сказал, что ты и Рита у него проститутками работаете. А этот парень, что с тобой был, Игорь, русский бандит, главный сутенер. То же говорил и один русский парень, с тоненькими усиками.

— Это Артур… Они нас подставили, — прошептала Ольга. — Вот почему Ахмет так злорадно улыбался, когда нас брали.

— А Артур твой, — продолжала рассказывать Марина, — уверял, что не знал ни о чем, будто привозил девочек для танцевальной труппы, а Игорь их к Ахмету определял.

Ольга обхватила руками голову, каждую минуту ей казалось, что ничего страшнее она уже не услышит, но каждое слово Марины было еще ужаснее.

— А сестричка твоя, — говорила Марина, — если ты и вправду уверяешь, что попала она к Ахмету по недоразумению, то это еще хуже. Я слышала о таком, поэтому одна и предпочитала работать. У таких девочек сразу отбирают документы, держат взаперти в тесных каморках, почти не дают еды, и они бесплатно должны обслуживать столько клиентов, сколько придет… А наркотики колят непокладистым, если они бежать вздумают или над собой что-то сделать пытаются… И твоя сестра никогда не докажет ничего, тем более что взяли ее наколотую, а за употребление наркотиков здесь и казнить могут. Так что неизвестно, кому из нас еще хуже придется. Малышку Риту могут казнить ни за что в чужой стране.

— Но ведь так не бывает, мы подданные другой страны, они не посмеют! — закричала Ольга.

— Не кричи, если не хочешь еще неприятностей, — зажала ей рот Марина.

— Я не позволю им ничего с собой сделать, я сейчас потребую, чтобы меня связали с консулом, — разрыдалась Ольга.

— Попробуй, — все так же безжизненно сказала Марина. Олины слезы ее не тронули, женских слез она уже насмотрелась. — Может, ты будешь исключением, и у тебя получится. Но не забывай, что это Турция, и у них свои представления о правах человека. Впрочем, — она задумалась, — некоторые девочки выбирались отсюда. Но для этого нужны большие деньги. Нужно нанять адвоката и все такое прочее и всем заплатить — и адвокату, и следователю. Впрочем, сейчас, когда этот бордель с русскими проститутками накрыла полиция, есть небольшая надежда, что нас всех вместе выставят из страны. Но это будет не скоро. Сначала будет длинное следствие, и переводчик будет перевирать твои слова, потому что сам языка знать не будет, а может, ты ему просто не понравишься… Потом еще всякая ерунда, в Турции любят тянуть время… Нужен знакомый богатый мешок, а если его нет, то сиди, как я, и жди и своей участи, и участи своей сестренки.

Вскоре принесли обед: завернутые в листья салата кукурузные лепешки, очень жидкий темно-коричневого цвета суп. Ольга не смогла притронуться ни к тому, ни к другому, а Марина съела и свою и ее порцию.

— Силы нужно беречь, неизвестно, когда будет суд, — сказала она, — и неизвестно, что там дальше, а жить надо.

Прошло несколько дней или недель, прежде чем Ольгу вызвали на допрос. Все время она чувствовала себя совсем больной, ее постоянно тошнило, вид баланды, которую ели все женщины, вызывал у нее приступ мучительной рвоты. «Я умру, — думала она, — и чем скорее, тем лучше. Я не узнаю, каким способом умертвят мою сестру, что сделают с Игорем». Она, пошатываясь, шла по тюремному коридору с руками, сложенными за спиной, к двери следователя, когда оттуда выводили Игоря. Только оттого, что она его видит, ей стало лучше, организм воспрял, словно открылось второе дыхание. Они встретились взглядом. Лицо Игоря было в ссадинах, губа воспалена и разбита, джемпер, как и ее одежда, в бурых засохших пятнах.

— Ты сказал Гейдару, что я твоя жена, ты вправду так считаешь? — успела спросить Ольга прежде, чем двое охранников, ведущих ее, что-то угрожающе закричали и повернули лицом к стене, ожидая, когда проведут другого арестованного.

— Конечно, да, а ты сомневалась, Олененок?! — крикнул он ей, и за Ольгиной спиной завязалась борьба, но, как она ни старалась что-то увидеть, ее насильно затолкнули в кабинет следователя.

Следователь привстал из-за стола, увидев Ольгу, жестом отослал охрану, потом указал ей на стул. Это был молодой турок с приятным, гладко выбритым лицом, лет двадцати восьми, в модном сером европейском костюме и в очках, и поэтому, наверное, очень напомнивший Ольге европейца.

— Меня зовут Неджмедини, Ибрагим Неджмедини. — Он все стоял за столом. — А вас — Ольга Варламова?

«Варламова?» — конечно, по паспорту она носила фамилию мужа, с которым не была разведена, но сценический псевдоним сохранил ее девичью фамилию — и она сама, и ее друзья привыкли называть ее Ольгой Преображенской.

Сел он только после того, как села Ольга, и Ольга прониклась к нему симпатией. После всего того, что ей пришлось пережить здесь, Ибрагим Неджмедини казался ей чудом. Ей снова показалось, что в мире есть справедливость, и она ее добьется. И, главное, она помнила, что крикнул ей Игорь. Он считает ее своей женой, а значит, нужно поскорее выйти отсюда… вместе с ним и Ритой.

— Госпожа Варламова, — следователь говорил по-русски, с едва уловимым акцентом, — мне поручено вести ваше дело, не только ваше, но и всех русских. Местное начальство хотело пригласить переводчика, но, к счастью, нашли меня. Дело в том, что я учился два года в Москве в МГУ и неплохо знаю русский, к тому же мне… как сказать… хорошо знаком ваш русский менталитет. К сожалению, вынужден признать, что дела ваши совсем не из лучших.

— Но тогда почему вы сказали, к счастью? — У Ольги вновь начала гаснуть разгоревшаяся было надежда.

— Я сказал так потому, что тот, кто обычно занимается проститутками и сутенерами, он, как бы это выразиться… всегда очень жесток в этом вопросе. Он стоит на крайних мусульманских позициях, а проституция, по Корану, наказывается очень строго, так же, как и употребление и сбыт наркотиков. В нашей стране мы живем не по законам Шариата, мы все-таки весьма европеизированная страна.

Ольга смотрела на его тонкие черты лица, на длинные изящные пальцы и была готова поверить, что Турция — страна в центре Европы.

— Но все же, все же вас всех могут посадить в тюрьму, и очень надолго, — вдруг грустно закончил он. — И никакое ваше посольство не в силах будет помочь. Но все же законы Турции гуманны, и если человек может доказать свою невиновность, то зря его никто наказывать не станет.

— Но я же невиновна! — вырвалось у Ольги. — И я, и Рита. И Игорь… Я могу вам все рассказать, и вы поймете, что мы попались случайно.

— Вот-вот, — мягко улыбнулся следователь, взял тонкую ароматную американскую сигарету, и Ольга еще раз удивилась красоте и стройности его пальцев, тому, как они держат сигарету, его учтивости и манерам. — Сейчас я закурю, а вы мне все подробно, без утайки, расскажете.

Он внимательно, не перебивая, слушал ее сбивчивую речь, иногда что-то записывал. Когда Ольга наконец замолчала, он вздохнул, закурил следующую сигарету, помолчал и сказал: