Было покойно, все тайные желания — допустимы, и Алекса могла с таким радостным гостеприимством принять его руки и губы, которые ласкали бы ее с той необыкновенной нежностью, какая светилась в темных глазах Роберта…

Но зазвонил телефон. Алекса помчалась на кухню. Роберт уже стоял в дверях, когда она сообщила ему, что сестру можно забирать из больницы.

Алекса отправилась в спальню за ночной рубашкой для Бринн, а вернувшись на кухню, увидала, что Роберт вытирает кофейные чашки, которые только что вымыл.

— Роберт, тебе вовсе не обязательно было этим заниматься.

— Мне захотелось. Кроме того, это привычка.

— Привычка? — Алексе захотелось узнать, когда она выработалась: в годы бедного детства и поденных работ или в армии? Но уж конечно, ни Роберт, ни Хилари не занимались мытьем посуды в Клермонте!

— У меня есть небольшая, невзрачная квартира неподалеку от Капитолийского холма, — усмехнувшись, объяснил Роберт. — Дорога до дома в Арлингтоне занимает более полутора часов при нормальном уличном движении в городе, и, поскольку у меня часто бывают заседания рано утром или же поздно вечером, я часто остаюсь на ночь в городе, в квартире, где за чистоту отвечаю только я.

— Понятно, — смущенно заметила Алекса.

Значит, существовали ночи — и часто, — которые Роберт проводил вдали от Хилари? Не исключено, что в одну из таких ночей Роберт приедет в Роуз-Клифф и они смогут снова, поговорить и… Алекса заставила себя прогнать опасные мысли.

— Вот ночная рубашка для Бринн. Мне кажется, эта, с розочками, будет повеселее…

Руки их соприкоснулись, и Алекса вздрогнула, почувствовав горячую нежность Роберта, когда тот приподнимал ее локоны, чтобы заглянуть ей в глаза. Он тоже дрожал, приближая прекрасное лицо Алексы к своему и тихо шепча:

— Спасибо.

— Спасибо, — часом позже повторила Бринн в Инвернессе.

Они сидели в ее комнате. Роберт уже удалился, пожелав женщинам спокойной ночи, а Алекса решила убедиться, что Бринн ни в чем не будет испытывать неудобств. Сестра Роберта теперь лежала в роскошной постели, откинувшись на пуховые подушки, и выглядела очень хорошенькой в подаренной Алексой мягкой, из тончайшей фланели, ночной рубашке.

— Не стоит благодарности, Бринн. — Глядя в ее карие глаза, в которых после благодарной улыбки снова появилась боль и печаль, Алекса подумала о том, что хотела бы сделать гораздо больше для несчастной сестры Роберта. — Мне так жаль.

— Я знаю, Алекса. Спасибо тебе.

Минуту Алекса колебалась, но, почувствовав, что, быть может, Бринн хочется поговорить об этом, осторожно начала:

— Все это так несправедливо. Ты была бы такой замечательной матерью.

— О да, спасибо. — Бринн вздохнула и тихо призналась:

— Мне тоже кажется это ужасно несправедливым. Я уверена, что мы со Стивеном могли бы подарить ребенку так много любви. — Она сокрушенно покачала головой. — Но видно, нам не суждено иметь детей.

— Что бы там ни было, но в этом явная ошибка. — Голос Алексы звучал ласково, однако она не могла скрыть собственной досады на непонятную жестокость судьбы.

— Ведь так, ведь правда? — поспешно согласилась Бринн, благодарная Алексе за то, что та высказала досаду на несправедливость, которую Бринн и сама испытывала, хотя и редко об этом говорила. — Так приятно поговорить об этом с кем-то еще, кроме Стивена и Роберта. Мое нездоровье — такой горький источник постоянной печали для всех нас, что мы очень долгое время просто злились на капризы судьбы.

— Если хочешь, я могу посидеть здесь и позлиться вместе с тобой всю ночь, — предложила Алекса, увидев в глазах Бринн и желание поговорить, и безумную усталость. — Хотя бы несколько минут.

— Спасибо.

Они еще немного поговорили, пока Бринн не стало клонить в сон.

— Я навещу тебя завтра, — пообещала Алекса.

— Я буду на приеме.

— Зачем? Не лучше ли тебе оставаться в постели?

— Нет, я буду в порядке. Просто посижу в тени розовых зонтов. Я не собираюсь сообщать кому-либо о выкидыше, даже Стивену. Он не знает о том, что я была беременна, так что…

— Понимаю. — Сегодня ночью Алекса узнала о том, как горячо любит Бринн своего мужа, и поняла ее желание не огорчать Стивена.

— Спасибо, что провела со мной эту ночь, Алекса.

— Всегда рада помочь тебе, Бринн.

Возвращаясь в свою спальню, она посмотрела на закрытую дверь комнаты Кэт. Алекса надеялась, что сегодня ночью они с сестрой могли бы провести не один час за разговорами. Но вместо этого она всю ночь пробыла с младшей сестрой Роберта. Что ж, услышит рассказ Кэт о ее прогулке с Джеймсом как-нибудь потом!

Джеймс. Интересно, что бы он сказал, признайся ему Алекса сейчас во всем? Как отреагировал бы Стерлинг на рассказ о волшебном лунном свете в Роуз-Клиффе и на то, что ее сердце сейчас готово рваться из груди, и все из-за Роберта? Джеймс — прекрасный друг, не влюбленный в Алексу, — легко найдет этому объяснение. Со спокойной нежностью во взгляде он скажет, что чувственный взгляд Роберта — лишь иллюзия, что Алекса была просто околдована лунным светом. Он, конечно же, не станет обижаться, ведь нет? Алекса решила, что нет. И очень на это надеялась.

И все же она не пошла в другое крыло дома искать Джеймса. Но Алекса призналась себе в том, что вовсе не страх увидеть в глазах Джеймса обиду заставил ее не заходить к нему, а упрямое нежелание услышать пусть даже доброжелательное объяснение того, что все происшедшее было лишь иллюзией.

Поэтому Алекса, вместо того чтобы искать Джеймса, подошла к окну в своей спальне.

«Здравствуй, луна! — безмолвно приветствовала Алекса ночное светило, улыбающуюся свидетельницу ее приключения в Роуз-Клиффе. — Ты меня помнишь? Прошу тебя, скажи, ты тоже видела этот взгляд карих глаз? Я ведь не ошиблась, да? Прошу тебя! О луна, поскольку ты такая мудрая, а я всего лишь неопытный новичок в подобных делах, скажи: эти дивные чувства, что все еще бурлят во мне, эти волны счастья, желания и радости, эти волшебные ощущения — свидетельство того, что я полюбила? Да? Мне так кажется. И, луна, еще только один вопрос: как ты думаешь, он испытывал столь же прекрасные чувства?»

В то воскресенье в Инвернессе собрались самые влиятельные люди Вашингтона. Гости бродили среди редкостных роз, беседовали о политике или вели ни к чему не обязывающие разговоры, потягивали шампанское и лакомились бесконечными деликатесами, предлагаемыми на сверкающих серебряных подносах.

Сенатор Роберт Макаллистер, естественно, весь день находился рядом со своей супругой, и каждому из присутствовавших хотелось поговорить с будущей первой парой. Такое же бесчисленное количество поклонников стремилось пообщаться и с актрисой Александрой Тейлор. У Алексы и Роберта не было ни малейшей возможности перекинуться хотя бы парой слов, но не раз, словно по негласному сигналу, они невольно и одновременно принимались искать среди гостей друг друга, встречались взглядами и обменивались радостными улыбками.

Алекса не разговаривала с Робертом, а Кэтрин — с Джеймсом.

Кэт собиралась еще раз поблагодарить его за вчерашний вечер, но, когда спустилась к завтраку, Джеймс и Артур проверяли, правильно ли расставлены на изумрудном газоне столики под розовыми зонтами, полит ли теннисный корт в последний раз и набита ли до отказа кладовая на «Ночном ветре». Приглашенные на прием уже начали прибывать, и Джеймс с родителями гостеприимно встречал их. Джеймс все время был очень занят. И когда госсекретарь — страстный почитатель музыки — узнал в Кэт девочку-подростка, которую видел, когда та победила на конкурсе Вана Клиберна, у Кэт уже тоже не было ни минуты свободной.

— На моих приемах одни гости не вправе распоряжаться отдыхом других гостей, — мягко, но решительно вмешалась в разговор Марион, услышавшая, как госсекретарь просит Кэтрин сьгграть им. — Независимо, от кого эти распоряжения исходят.

— Я вовсе не против, Марион. Если только вы не возражаете.

— Дорогая моя Кэтрин, — расцвела хозяйка Инвернесса, — ты представить себе не можешь, каких усилий мне стоило сдерживать себя, чтобы не предложить тебе порадовать нас своим искусством. Наш «Стейнвей» в прекрасном состоянии.

И Кэтрин заиграла, без малейшего смущения делясь своим даром с аудиторией, состоявшей из знаменитостей.

Сначала гости, привлеченные волшебными звуками в большой зал, внимали — ошеломленно и зачарованно. Затем, в ответ на предложение Кэтрин называть произведения, которые они хотели бы послушать, посыпались бесчисленные заявки. Репертуар пианистки был весьма обширен, и она с удовольствием исполняла и Баха, и Шопена, и Гершвина, и рок-н-ролл.

Как всегда, Кэтрин играла с огромной радостью и, как всегда, виртуозно, пока… не появился Джеймс. За минуту до этого, лукаво подмигнув жене, президент страны поинтересовался у Кэт, знает ли она «Я разлетаюсь на кусочки»? Кэтрин, разумеется, знала и как раз начала эту песню, когда вошел Джеймс.

«Как символично!» — подумала несчастная Кэт, чувствуя, как и сама разлетается на кусочки, что случалось всякий раз, когда Джеймс устремлял на нее свой пристальный взгляд. Щеки девушки вспыхнули розовым пламенем, а сердце учащенно забилось, что уж никак не было связано с последствиями длительной диеты. Кэт сегодня немного перекусила, и тело ее с благодарностью ответило на прекращение голодовки неожиданным взрывом энергии.

Кэтрин начинала уже привыкать к пылающим щекам и учащенному сердцебиению, возникавшему без предупреждения всякий раз, как Джеймс оказывался поблизости. Но сейчас она почувствовала, что даже ее совершенная техника начала разлетаться на кусочки. Изящный пальчик неожиданно ошибся клавишей — одной, потом второй! Разумеется, никто, кроме самой Кэтрин, не заметил этой неточности в легком и быстром волшебном танце ее прекрасных рук.

Но сама Кэтрин заметила и… О, как бы ей хотелось именно сейчас играть замечательно, легко, без фальши — для Джеймса. Но… не получалось. Так же как не получалось поднять глаза и встретиться с ним взглядом и улыбнуться — приветливо и благодарно. О да, Кэтрин запросто могла одарить очаровательной улыбкой президента Соединенных Штатов, и смело выдержать его восхищенный взгляд, и даже поговорить с ним, не прекращая замечательный танец искусных пальчиков на клавиатуре. Но она не смела взглянуть на Джеймса, не оборвав при этом, безнадежно и окончательно, свою игру.

Итак, Кэт играла, мысли ее путались, пальцы ее ошибались, но взглядом она так и не встретилась с Джеймсом.

Он оставался в зале совсем недолго. Стерлинг договорился с несколькими гостями об ужине на яхте, и они отправились в плавание. «Ночной ветер» все еще мелькал маленьким бело-голубым пятнышком в море, когда Кэтрин и Алекса покинули вечеринку.

— Мама?

— Кэт! — задохнулась Джейн от счастья. На глазах у нее выступили слезы, а голос наполнился радостью. Как же терпеливо и отчаянно они с Александром ждали возвращения своей любимой дочери! До чего нестерпимо им хотелось примчаться к Кэт, заключить в объятия и заверять снова и снова в своей безграничной родительской любви! Но Джейн и Александр понимали, что такое путешествие должна совершить Кэтрин. Кроме того, они понимали, что, даже начав свое возвращение домой — к любви, Кэт предстоит пройти длинный и трудный путь. И сейчас в конце концов это ее путешествие началось.

Джейн услышала в голосе дочери робкую надежду, чутко понимая, что и само слово «мама» для Кэт уже большой, смелый шаг. С мая месяца ее письма начинались «Здравствуйте» и «Bonjour», а не с таких знакомых и таких трогательных приветствий, как «Дорогие мама и папа» или «Милые мамочка и папочка».

— Привет. А папа дома?

— Он как раз идет наверх взять другую трубку.

Они молча подождали, пока Александр не поднял трубку второго телефона.

— Как ты, Кэт? — Голос его чуть дрожал от волнения.

— У меня все прекрасно, папа. Я звоню, просто чтобы сказать «привет».

Они проговорили целый час, и Кэт рассказала о потрясающих впечатлениях от Нью-Йорка, и о новых произведениях, которые она разучивает, и об уик-энде, проведенном в Инвернессе, и о том, что чувствует себя прекрасно, великолепно, совсем как раньше.

Раньше… Призрак из прошлого, который на самом деле не существует. В тумане потрясающих описаний болезненное воспоминание о правде неожиданно пронзило Кэт, заставив ее прервать рассказ на полуслове. Последовало молчание. Джейн и Александр терпеливо ждали, отчаянно молясь, и в конце концов Кэтрин опять нашла в себе силы и заговорила.

Да, она вышлет кассеты с записями новых исполняемых ею произведений. Как только получит от Марион фотографии, на которых президент, первая леди и Алекса стоят, облокотившись на рояль, за которым играет Кэтрин, сразу же пришлет и их. И еще она смущенно пообещала звонить.

Кэт, милая Кэт снова позвонит! Для Джейн и Александра это было самое прекрасное обещание из всех. Ведь оно означало, что отважное путешествие Кэтрин домой, к родителям и их любви, по-настоящему началось.