Кэтрин Стоун - Радуга

— Алекса?

— Привет, я так рада, что ты пришла! Я хотела попросить, чтобы мне принесли телефон, и позвонить тебе и сказать, что Кэти возвращается домой, к нам…

— Какое счастье, Алекса!..

И, задыхаясь от радости и обливаясь слезами, она рассказала Кэтрин всю историю, совершенно игнорируя, как делала это уже многие часы, огонь, жгущий ее грудь при каждом вдохе.

— Бринн, Стивен и Кэти остановились в той же гостинице, что и вы, и они будут рады, если ты навестишь свою племянницу.

— В самом деле? А ты уверена, что они действительно не расстроены?

— Конечно, это был трудный шаг и для Бринн, и для Стивена, но они были так великодушны, так добры. Они собираются остаться здесь до моей выписки, и мы — Кэти, Роберт и я — начнем нашу семейную жизнь в Роуз-Клиффе.

Их совместная жизнь начнется в Роуз-Клиффе, но когда-нибудь Макаллистер переберутся в дом побольше; правда, они никогда не будут жить в Белом доме. Но Роберт заверил Алексу, что это совершенно не важно, главное — это она и Кэти. Даже оставив общественный пост, Роберт никогда не откажется от служения обществу, так же как от обязательств обеспечить радостную и мирную жизнь своей жене и дочери.

Алекса улыбнулась при этом милом воспоминании, и глаза ее вспыхнули новым светом, когда она рассказывала Кэт заключительную часть их планов.

— Мы с Робертом поженимся, как только все будет улажено, но определенно еще до твоего с родителями отъезда.

— Я могу пробыть в Вашингтоне до двадцать шестого, Алекса, и, несмотря на то что у папы в это время концерты с симфоническим оркестром, я уверена, он сможет с кем-нибудь поменяться, и…

— Ах нет, Кэт! К двадцать шестому, в крайнем случае к двадцать седьмому я намерена выписаться. Именно об этом я информировала свой организм, когда ты пришла. — Алекса рассмеялась, вспомнив безмолвные распоряжения и веселые команды, выданные ею своей плоти. Она должна поправиться в рекордные сроки: ради своей дочери и мужа. — А когда я выйду из больницы и мы — Кэти, Роберт и я — будем в Роуз-Клиффе…

— Вы станете семьей из трех человек! — так же весело закончила ее мысль Кэтрин. — И это все, что вы хотите и в чем нуждаетесь.

— Да, — тихо ответила Алекса, благодарная Кэт за понимание. — Думаю, нам надо будет какое-то время пожить вместе, вдали от всех.

— Мне тоже так кажется. Хорошо, мы уедем, как и намечено, двадцать шестого, но я вернусь, как только вы будете готовы к приему гостей, и я знаю, что мама и папа, будут считать дни… — Она запнулась, неожиданно увидев в глазах сестры тревогу.

— Ах, Кэт, я так боюсь говорить им о дочке.

— Почему? — Кэтрин спрашивала не об обоснованности страха, но была изумлена, потрясена тем обстоятельством, что он вообще существует. — Боишься, Алекса? Почему?

— Потому что я знаю, они так разочаруются во мне за то, что я отказалась от Кэти.

— Нет, Алекса, не разочаруются! Они поймут, почему ты вынуждена была так поступить. Я знаю, они поймут.

Алекса слегка покачала головой, поскольку уже убедила себя, что ей предстоит в очередной раз огорчить родителей, которых она так любила, несмотря на уверенность, читавшуюся во взгляде младшей сестры. Ох уж эти сапфировые глаза! Как бы Алексе хотелось поверить им именно сейчас!

«Но сейчас, Кэт, — печально подумала Алекса, — я знаю, что ты не права».

— Кэт, ты не могла бы сказать им за меня? — вдруг попросила Алекса, тихо, неуверенно, отчаявшись; она знала о великой любви и близости родителей и Кэт. — Может быть, если ты объяснишь им, мама и папа поймут? Ты знаешь обстоятельства, вынудившие меня решиться на это, и скажешь, что я знаю о твоем удочерении. Расскажи им обо всем. И о том, как мы теперь с тобой близки…

— Хорошо, Алекса, я им скажу.

Кэтрин знала, что Алекса не права. Их любящие родители вовсе не разочаровались бы. Но, слушая робкую просьбу сестры, Кэтрин задумалась: а права ли она сама? Она хотела поделиться бы этой грустью с Алексой, всей своей грустью, но…

— Мы только что познакомились со своей очаровательной внучкой, — сообщила на следующее утро счастливая Джейн, входя в палату дочери.

— Она очень милая, — добавил Александр, едва сдерживая чувства.

Несмотря на то что Алекса не заметила на лицах родителей и тени разочарования, она тихо прошептала:

— Простите меня…

— Простить, моя дорогая? За что? — удивленно спросила Джейн, хотя и успела немного подготовиться к такому признанию; они ни на секунду не расстроились, а только опечалились из-за того страдания в одиночестве, которое пришлось выносить Алексе все это время. — За что, Алекса? — ласково повторила Джейн.

— Я думала, вы разочаруетесь во мне за то, что я отказалась от дочери.

— Нет, дорогая. Мы понимаем. Это было мужественное решение, рожденное большой любовью. — Джейн нежно прикоснулась к золотистым волосам дочери, так же как она сделала это в тот далекий день, пытаясь рассеять предубеждение Алексы к ее сестричке. — Мы никогда не разочаровывались в тебе, Алекса.

— Да, я так огорчила вас, когда впервые увидев Кэт, не захотела признать ее своей сестрой. Разве вы забыли?

— Алекса, мы никогда не забудем такое, — честно ответил Александр. — Но мы нисколько не разочаровались в тебе, дорогая. Нас поразило тогда, с какой уверенностью ты заявила, что Кэт — не твоя сестра. Я думаю, мы с мамой просто очень испугались: а вдруг то, что мы посчитали величайшим чудом, обернется величайшей ошибкой?

— Мы потеряли частичку тебя в тот день, Алекса, — прибавила Джейн. — Ты всегда была нашим счастьем, смелой золотоволосой девчушкой, а потом… — Джейн горько вздохнула.

В тот день они что-то потеряли в своей драгоценной дочурке. И как отчаянно Джейн и Александр ни пытались, никогда уже за все эти долгие годы любви к Алексе они не смогли восстановить разорванную ниточку взаимопонимания. Глядя в изумрудные глаза Алексы, так похожие на ее собственные, Джейн ласково прошептала:

— Мы очень тебя любим, доченька. Ты никогда не разочаровывала нас, никогда и не могла.

Алекса слушала это доброе утешение и страстно желала поверить родителям. Но она очень ясно помнила и тот день. Тогда было разочарование, и Алекса это понимала. Но теперь она спрашивала: не было ли это ее разочарование в себе, в собственных, таящихся и неожиданно открытых в своем сердце уродливых монстров? Да, возможно, так и было. Существовали отвратительные призраки, скрывавшиеся в темных уголках ее души; но теперь все эти монстры умерли, побежденные любовью.

— Это было действительно чудо. Я так сильно люблю свою младшую сестру. — У Алексы перехватило дыхание. — И… мама, папа… вас я тоже очень люблю.

Слезы застилали их глаза, и какое-то время ни Джейн, ни Александр не в силах были говорить, потому что видели во взгляде любимой дочери неизмеримую радость от сознания того, что она любит и любила по-настоящему, всем сердцем, без условий, навсегда. Наконец, наконец-то Алекса, которую они потеряли, нашлась! Они так давно не видели этот волшебный взгляд, полный счастья и чистой веры… так долго… с того самого дня…

— Сейчас ты выглядишь точно так же, как выглядела в то майское утро, когда мы ехали на выставку в Канзас-Сити, — начала Джейн, но не смогла продолжать, и Александр ласково закончил мысль жены:

— Ты выглядишь точно так, как выглядела, объявляя, с присущей тебе уже тогда категоричностью, что ни о каком братике не может быть и речи, потому что ты собираешься иметь только сестричку.

Свадьба Роберта и Алексы состоялась в Рождество. На брачную церемонию, разумеется, приглашали и Джеймса, но ему было легче остаться в стороне. Рождество он провел в одиночестве, в Инвернессе, до темноты плавая на яхте. Он проплавал и весь следующий день, а потом работал до поздней ночи, заканчивая подробные заметки о прошедших переговорах, которые и представил двадцать седьмого декабря в восемь утра.

— Не ожидал такой оперативности, — удивился Элиот, — Это может означать только то, что с Алексой все в порядке.

— Все прекрасно. Вообще-то сегодня она собирается домой.

— Семья ее все еще здесь?

— Нет. Родители поехали в Топику, а сестра — на Иль.

— На Иль… — озабоченно пробормотал Элиот.

Лицо друга приняло выражение, которое Джеймсу уже довелось как-то видеть — когда Элиот рассказывал о прекрасном острове-рае, — и, выждав минуту, Стерлинг предположил:

— У тебя что-то связано с островом?

— Да, связано, — признался Элиот.

Он не раз уже думал о том, что когда-нибудь расскажет свою историю Стерлингу: быть может, в качестве ненавязчивого предупреждения, потому что видел, как с каждым днем Джеймс становится все больше похожим на него самого. Возможно, сейчас и пришел срок.

— Это очень старая история. Если быть точным, ей тридцать два года. Именно тогда произошли события, благодаря которым я стал таким, каким ты знаешь меня сегодня. В то время я закончил колледж, получил двухгодичную стипендию на изучение философии в Оксфорде и строил планы об идиллической жизни профессора в каком-нибудь старейшем университете. Летом я поехал отдыхать на Иль, где встретил и полюбил первую жену Жан-Люка, который находился тогда в изгнании. Женевьева сбежала от него и нашла пристанище на Иле, потому что знала: только туда Жан-Люк не сможет за ней последовать.

— И она получила убежище?

— О да! Александр и его жена Изабелла приютили Женевьеву. — Элиот улыбнулся доброму воспоминанию о любимых людях. — Точнее, приютили нас обоих. Мы с Женевьевой провели на острове только три недели, но знали, что будем вместе до конца наших дней. Мне необходимо было вернуться в Англию, а Женевьева с помощью Александра должна была разорвать брак с Жан-Люком и приехать ко мне. Но вскоре после моего отъезда Женевьева узнала, что уже беременна от Жан-Люка — наследником, которого тот так безумно хотел, и решила родить ему наследника в обмен на свою свободу.

Элиот тяжело вздохнул. Вздох его был наполнен горечью и сожалением.

— Я был тогда очень наивным. Даже Александр понимал, что Жан-Люк — это дьявол во плоти. Но и он не мог знать истинного вероломства своего младшего братца. Моя Женевьева стала первой жертвой этого монстра.

— Он убил Женевьеву? — спросил Джеймс, понимая наконец, что именно эта ужасная смерть превратила Элиота из благочинного добродушного университетского профессора в хладнокровного разведчика — точно так же, как страшная смерть родителей Джеймса трагически и бесповоротно изменила его собственную жизнь, погубила его любовь.

— Убийство не было доказано, хотя и нет ни малейших сомнений в этом. Месяц спустя после того, как Женевьева дала жизнь Алену, ее застрелили под Ниццей, в двадцати километрах от виллы Жан-Люка. Мальчик был с Женевьевой, и меня постоянно мучил вопрос; не пыталась ли она бежать, взяв с собой сына, потому что поняла, как страшно будет ребенку жить с таким чудовищем?

— Элиот, мне так жаль.

— Мне тоже. — Он задумчиво посмотрел на Джеймса, понимая, что не следует объяснять очевидного: Джеймс встал на ту же опасную тропу одиночества.

Конечно, это был путь благородный, путь вызова злу, но путь, начавшийся с отказа от человеческой любви во имя общечеловеческой, неизбежно вел к замкнутой жизни без любви вообще. Джеймс это знал, и не было необходимости растолковывать ему подобную истину. Помолчав минуту, Элиот улыбнулся и, предполагая, что возвращается к более счастливой теме, с любопытством спросил:

— Кэтрин дает на острове концерт?

— Нет. Кэтрин любит Алена, — ответил Джеймс почти виновато. «Алена… человека, из-за которого, возможно, твоя возлюбленная Женевьева поплатилась жизнью». — Они собираются пожениться.

Джеймс ожидал, что его друг вздрогнет от боли, осознав горькую иронию судьбы. Однако увидел на суровом лице Элиота ласковую, одобрительную улыбку.

— Кажется, то, что нужно.

— То, что нужно? — изумленно переспросил Джеймс.

Было ясно, что по какой-то причине Элиот находит такой брак весьма удачным — именно таким, видимо, должен был считать его и Джеймс: с принцем Кэтрин, безусловно, нашла свое счастье, а Джеймс всегда хотел для любимой только счастья. Но все же он сердцем чувствовал: здесь что-то не так.

— То, что нужно, Элиот? Почему?

— Потому что Кэтрин поразительно похожа на Изабеллу Кастиль.

— Изабеллу? Жену Александра? — спросил Джеймс. Неожиданно его охватила какая-то зловещая тревога, которая еще не успела дойти до его сознания, но, несомненно, была вызвана страхом и самыми дурными предчувствиями.

— Да.

— Я помню, ты рассказывал, что Жан-Люк стал монархом, потому что у Александра не было детей, — стараясь сохранять спокойствие, сказал Джеймс, хотя его ясный ум уже расшифровывал все более тревожные предчувствия. — Когда это произошло? Когда этот злодей занял трон? Ты знаешь?

— Я знаю все, что касается Жан-Люка Кастиля, — ответил Элиот. — Он короновался седьмого января шестьдесят восьмого года. Тебе это что-то говорит?