Джеймс назвал сумму таким будничным голосом: для него шесть миллионов, возможно, и были просто цифрой шесть, но не для Алексы…

— Это же гораздо больше гонорара, о котором мы говорили! И они согласны выплатить мне такую сумму?

— Без вопросов. Беседа прошла в очень приятной обстановке.

Джеймс, разумеется, лукавил. Конечно же, пришлось применить все свое искусство и излюбленную тактику «наплевательства», но поскольку он всегда шел на переговоры вооруженный всеми необходимыми данными, то и задал тон обсуждению с позиции силы. Его стартовое предложение — десять миллионов — было намеренно завышенным, как и начальная сумма продюсера была намеренно заниженной. Джеймс намеревался в конце концов договориться на пяти миллионах и был приятно удивлен шестью, хотя никоим образом не показал, что остался доволен.

— Я так понимаю, ты согласна принять предложение?

— Да, — весело рассмеялась Алекса.

— Вот и хорошо. Думаю, с бумажной волокитой по этому вопросу мы справимся очень быстро. Им не терпится получить твою подпись, заарканить тебя и занять работой, пока кто-нибудь снова не соблазнил тебя шикарным кинопроектом. Сначала я, разумеется, проверю контракт, а потом отошлю его тебе.

— Как мне тебя отблагодарить?

— Не надо благодарности, Алекса: то, что я сделал, я сделал в свое удовольствие. — Джеймс помолчал, и когда он снова заговорил, голос его зазвучал мягче:

— Вот только, если…

— Что «если»? — ободряюще переспросила Алекса.

— Если… ты захочешь поужинать со мной?

— Уже хочу. Но в данном случае на ужин должна приглашать я.

— Если это означает, что мы как-нибудь отведаем домашней кухни в твоей уютной квартире, то я согласен. Ты умеешь готовить по-деревенски?

— Конечно, нет! — поспешила отказаться Алекса и тут же подумала: «За этим следует обращаться к другой сестре Тейлор».

А вместе с этой мыслью пришла и грусть, потому что она вспомнила радостный смех, доносившийся из маленькой кухоньки сельского дома, где мать учила ее младшую сестру готовить. Алекса, разумеется, могла бы присоединиться к ним, но все свое отрочество она старалась держаться от Кэтрин как можно дальше и игнорировала все, что могло нравиться младшей сестре. Поэтому несмотря на непреодолимое желание прийти к матери и Кэт, колдовавшим на кухне, старшая сестра решительно себе это запрещала.

Алекса заставила себя вернуться в настоящее — к невероятному контракту на шесть миллионов долларов и невероятно привлекательному мужчине, желавшему с ней поужинать.

— Я не умею готовить, но думаю, могла бы заказать что-нибудь в ресторане «Арена».

— Ты предлагаешь гурманствовать на дому?

— Почему бы и нет? Считаешь, я не смогу с ними договориться?

— Более чем уверен, что сможешь. Но позволь мне на этот раз вывезти тебя куда-нибудь. Что у тебя в этот уик-энд? — Поскольку Алекса замешкалась с ответом, Джеймс предположил, что она просматривает расписание спектакля «Ромео и Джульетта» и свой, несомненно, напряженный график публичных выступлений. — Все забито? — в конце концов поинтересовался он.

— Нет. У влюбленных подростков выход в пятницу вечером, после чего они свободны до понедельника. Компания «Шекспир на Бродвее» представляет этой весной четыре пьесы: в выходные пойдут «Ричард III», «Гамлет» и «Буря».

— Но?..

— Но я планировала провести уик-энд в Мэриленде.

— Где в Мэриленде?

— Около тридцати километров к востоку от Вашингтона. До прошлого ноября, пока снималась «Пенсильвания-авеню», я жила в городском доме в Джорджтауне, но теперь у меня есть крошечный уединенный коттедж, примостившийся на скале с видом на Чесапикский залив. Домик замечательный, но с ним придется немного повозиться.

— В духе Лауры Эшли?

— Там действительно нужно было сделать кое-что внутри, но я смогла справиться с этими работами за зиму. Теперь в доме все цветет, но он совершенно запущен. Бригада садовников из местного питомника уже выполнила самую трудоемкую работу — подготовила почву. Осталось только посадить розы, которые прибудут в пятницу.

— И именно этим ты намерена заняться в уик-энд?

— Да. Это мой первый сад. Мне нравится идея самой разводить цветы.

— Если твой коттедж находится в тридцати милях к северу от столицы, — сказал он после минутного размышления, — и смотрит на залив, то он скорее всего находится недалеко от пристани Мальборо…

— Действительно, и совсем близко. А ты откуда знаешь?

— Мой дом, вернее, дом моих родителей в пяти милях севернее пристани.

— Вот это да!

— Дом моих родителей и моя яхта. Так что…

— Что?

— А то, что коли уж я не получаю приглашения на ужин с тобой в Нью-Йорке, я проведу уик-энд, плавая на яхте вдоль Мэриленда. Если хочешь, мы можем поехать туда вместе, а вечером, если тебя не слишком вымотают труды садовода, мы поужинаем в охотничьем клубе «Мальборо». Алекса, только скажи…

— Да.

— Доброе утро!

— Привет.

От желания поскорее увидеть Джеймса у Алексы учащенно забилось сердце. Правда, она боялась, что ее впечатлительность может сыграть с ней злую шутку. Стерлинг был в тот вечер в шелковом смокинге, и был лунный свет, и дивные розы, и…

Но когда Джеймс в субботу заехал за ней, Алекса убедилась в том, что даже при ярком свете утреннего солнца его глаза остались темно-голубыми, почти синими, такими же, как и при лунном свете, улыбка такой же чувственной, волосы такими же черными и блестящими. В потертых синих джинсах он был не менее элегантен, чем в смокинге. Высокий, стройный — само изящество и сила. Да, в случае с адвокатом Стерлингом не одежда красила человека, а скорее наоборот.

— Ты готова? — минуту спустя поинтересовался Джеймс.

Ему тоже потребовалось некоторое время, чтобы освоиться с тем, что перед ним та самая Алекса. Он уже почти убедил себя, что очаровавшая его беззащитность ослепительно красивой актрисы всего лишь иллюзия. Но нет, прежнее впечатление не исчезло: за сияющим светом изумрудных глаз, зовущих и интригующих, скрывается страстная и глубокая натура.

— Готова.

— И это весь багаж? — удивился Джеймс, принимая из рук Алексы небольшую сумку.

— Да, здесь только платье для сегодняшнего ужина да несколько книг о разведении роз. В коттедже у меня есть запасные джинсы.

— А лопата?

— Питомник «Мальборо» любезно поставил мне весь необходимый инвентарь, рассаду и даже краткие инструкции. Надеюсь, что советы «Мальборо» совпадут с содержанием хотя бы одной из прочитанных мной книг.

— А между собой рекомендации в этих книгах согласуются?

— Нет, — рассмеялась Алекса. — Масса незначительных расхождений, из чего я делаю вывод, что скорее всего выращивание роз и точные науки — занятия, далекие друг от друга.

— Вероятно, так оно и есть. Мне кажется, разведение роз — дело достаточно сложное. Однако если тебе хочется выслушать мнение еще одного эксперта в этой области, по пути мы можем остановиться в Инвернессе и осмотреть тамошние розы.

— В Инвернессе?

— У моих родителей. У них там довольно много роз. Я предполагаю, что подобная экскурсия будет тебе полезна.

— Хорошо. Давай остановимся в Инвернессе.

— Выбери запись на свой вкус, — предложил Джеймс, когда они миновали Манхэттен и выехали на федеральную дорогу. — Кассеты лежат в бардачке.

Алекса просмотрела записи: Вивальди, Моцарт, Бах, Бетховен, Шопен — самые прекрасные, самые значительные произведения великих композиторов. И так хорошо знакомы Алексе благодаря Кэт. И благодаря Кэт эта музыка будила воспоминания и чувства… гордость и вину, надежду и боль, ненависть и любовь.

— Никаких Принцев, Мадонн? Нет даже «Битлз»? — Алекса прищурилась и театрально ужаснулась:

— Ты безнадежный классик, да?

— Не безнадежный. — Улыбнувшись, Джеймс включил радио: оно уже было настроено на популярную станцию «легкого рока». — Между прочим, после вечера в четверг я безнадежно влюбился в «Пенсильвания-авеню».

— Эпизод, показанный вечером в четверг, был заключительным в этом сезоне, снятым специально, чтобы поддержать напряжение и интерес у зрителя, — смущенно пробормотала Алекса, потрясенная тем, что Стерлинг, у которого вся неделя расписана по минутам, удосужился посмотреть ее фильм. — Весенний и летний повторы начнутся на следующей неделе.

— Значит, я вынужден ждать до самой середины сентября, чтобы узнать, спасется ли Стефани Винслоу из пламени?

— Да. Хотя тебе удалось вырвать шесть миллионов именно для того, чтобы она выжила, — еще раз поблагодарила Алекса и тут же поддразнила Джеймса:

— Конечно, если бы ты был моим агентом, тебе разрешалось бы читать предварительный сценарий и даже присутствовать на закрытых съемках в июле.

— Я не собираюсь становиться твоим агентом: хочу просто наслаждаться твоей игрой вместе со всем миром. Кроме того, — тихо добавил он, — не хочу рисковать и нарываться на споры с тобой из-за разных взглядов на работу артиста.

— Ого! Ну и амбиции у адвоката!

Они оба улыбнулись, и Джеймс после нескольких минут молчания спросил:

— А как обстоят дела с твоим спектаклем?

— Критикам и зрителям нравится, но я до сих пор не могу понять, какой дьявол дернул меня согласиться играть Джульетту? Я чувствую себя просто мошенницей.

— Почему?

— Почему? Умереть из-за любви! Moi[6]?

— Александра, кажется, мне послышался некоторый цинизм при слове «любовь»?

— Конечно! И не некоторый. Джеймс, только не говори мне о том, что ты неисправимый романтик, — съязвила Алекса, убежденная в том, что такой человек, как Джеймс Стерлинг, не верит в романтические чувства.

— Я позволяю себе быть скептиком, но ни в коем случае не циником.

— То есть?

Джеймс колебался с ответом, пытаясь понять, насколько можно открыться. Но ведь он сам хотел узнать об Алексе правду, скрывающуюся за блеском ее славы, поэтому справедливо было бы и ей надеяться на откровенность Джеймса. Да… даже несмотря на то что откровенность в данном случае может прозвучать скорее как «прощай», чем «здравствуй». Собственно говоря, об этом он всегда — ласково, с извиняющейся интонацией — говорил своим возлюбленным, прежде чем распрощаться с ними.

— То есть я, вероятно, не создан для всепоглощающей любви. В моей жизни уже есть две страсти — работа и яхта, и я вполне счастлив. — Увидев в глазах Алексы восторг, а вовсе не разочарование, как ожидал, Джеймс понял: говоря о своей фальши в исполнении роли Джульетты, она была искренна, а не пыталась этой хитрой уловкой вытянуть из Джеймса его мнение о романтической любви. — В отличие от тебя я действительно верю в такую любовь, как у Ромео и Джульетты. Я лишь скептически отношусь к тому, что подобная любовь может случиться со мной.

— Знаешь, а у тебя ведь репутация сердцееда, — тихо констатировала Алекса.

— Я никогда не ставил себе подобной задачи.

— Конечно, — спокойно согласилась она. — Просто женщины от тебя ждали слишком многого. Они ждали более того, что ты мог им дать.

«Ну нет, — подумал Джеймс. — Мои любовницы никогда не ждали более того, что я мог им дать, — скорее уже более того, что я хотел дать». Для него же это было лишь вопросом выбора. Джеймс был доволен своей жизнью — свободной и независимой, ведь он пока не встретил ту, кому хотел бы посвятить свое время, энергию и чувства, рожденные истинной любовью. Но подобный выбор не относился к Алексе. К такому решению пришел Джеймс, услышав в ее словах понимание. Любовники Алексы, видимо, тоже ожидали от нее более того, что она могла им дать. Но что это значит? Ради всего святого, почему такая обаятельная женщина уверена, будто с ней что-то не так и ей не хватает чего-то главного? Что сдерживает ее способность любить?

«Инвернесс» — гласила надпись, выбитая старинными английскими буквами на одной из двух каменных колонн при въезде в имение, раскинувшееся на восемнадцати акрах. Джеймс свернул с освещенной солнцем проселочной дороги на гравийную, в тень сосен. Через четверть мили сплошная зеленая стена леса, скрывающая частные владения от посторонних взоров, вдруг оборвалась, и перед ними предстали огромные ухоженные лужайки и сады. Вдали, на отвесном берегу, с которого открывался великолепный вид на Чесапикский залив, стоял дом.

— А твои родители сейчас здесь?

— Нет, они в Париже. Мой отец — посол США во Франции.

— Ого! — Алекса изумленно качнула головой. — А мать?

— Врач, акушер-гинеколог.

— Она работает в Париже?

— Нет. Мама оставила практику еще до того, как отец стал послом, четыре года назад, в день своего семидесятилетия.

— Так она родила тебя в сорок лет?

— Да. Мне кажется, мама была лидером феминисток в восьмидесятые. Она была единственной женщиной в медицинской школе «Джон Хопкинс» и одной из первых женщин, получивших звание профессора в своем министерстве здравоохранения. Им с отцом было по тридцать девять лет, когда они встретились. Оба полностью посвятили себя карьере и совершенно не планировали супружескую жизнь, но…