В мастерской Гая начался ажиотаж, когда восемь клиенток внезапно захотели новые костюмы от Шанель к Рождеству. В панической суете одна работница сильно обожгла руку, когда отпаривала костюм утюгом.

Упаковывая готовый наряд в роскошную коробку «Шанель», набитую тонкой бумагой, Моник размышляла: человек пострадал из-за обычного костюма. Это не пот, слезы и — как часто бывает — кровь, а сильный ожог и шрам на всю жизнь.

Каждое изделие, словно ребенка, пеленали в девственно-чистую белую бумагу, подкладывая ее внутрь и в рукава. Еще больше бумаги, гофрированной, как вечернее платье от «Фортуни», укладывали в пустоты коробки, чтобы костюм не помялся. Черную картонку закрывали крышкой и перетягивали белой лентой с надписью CHANEL через каждые пятнадцать сантиметров. Коробки положили в плотные бумажные пакеты с ручками-шнурами и доставили клиенткам домой в ночь перед Рождеством.

Моник представила, как счастливицы достанут новенькие пиджаки под восторженные возгласы друзей и родных. Никто и не узнает, что костюм стоит столько, сколько швея зарабатывает за полгода.

Правда, не в каждом парижском доме клиентки были столь требовательны. Большинство дизайнеров готовили весеннюю коллекцию, а Рождество считали помехой.

Моник расслабилась, привыкая к убаюкивающему ритму поезда, который вез ее в Анжер. Девушка с нетерпением ожидала встречи с сестрой и матерью. На Рождество она наденет новенький костюм от Шанель, который сейчас аккуратно упакован в чемодане.

Мать ждала на станции. Они поприветствовали друг друга, обменялись поцелуями и направились домой. Моник осмотрелась и с удивлением поняла, что Анжер — захолустье. Было холоднее, чем в Париже, и девушка задрожала, прижимая шарф к горлу.

— Доктор Мартин присоединится к нам за рождественским ужином, — нарушила тишину мать, когда они уже прошли несколько улиц.

Моник застонала.

— Разве будем не только мы?

— Он очень одинок, и ты ему нравишься, — оживленно проговорила родительница. — Такой приятный мужчина — возможно, твой шанс.

— Да, приятный, — вздохнула девушка, — но не в моем вкусе и староват.

Изнутри дом не изменился: старомодные громоздкие диваны и кресла, несколько репродукций «семейных» шедевров из красного и темного дерева будто бы цеплялись за стену. Картины казались такими мрачными… Моник прошла мимо. «Шторы и ковры пора менять», — отметила девушка. Это дом ее детства, обитель воспоминаний и обид, как и должно быть. Она больше никогда не сможет жить здесь.

Катрин сбежала по ступенькам и бросилась в объятия сестры.

— Я так соскучилась! — прошептала она. — Каково это — работать на Шанель?

Младшая очень похорошела. Моник подробно, интересно рассказала ей о работе, правда, не поведала о чувствах к месье Гаю. В Париже на его рабочем столе лежит подарок — прелестный шарф в синюю и серую полоску из «Галереи Лафайет», который можно носить близко к телу. Он очень подойдет портному.

Оставшись одна в своей комнате, швея поняла, почему раньше не приезжала домой. Она не хотела видеть в зеркале спальни отражение девственницы.


— Приведи себя в порядок, — посоветовала мать за завтраком на следующее утро. — Будь приветливее с доктором, присядь рядом, заведи разговор.

Девушка еле сдерживала раздражение.

Мать, запекая в духовке гуся, устроила переполох из-за картофеля: его надо было добавить к птице при нужной температуре и в строго определенный момент. Еще на ужин были зеленый салат и закуски celeri rémoulade[73] с oeuf en gelée,[74] фирменное блюдо родительницы. Моник отправилась за багетом (его нужно было обязательно купить сегодня), вспоминая путь до boulangerie, который так часто проходила в детстве. Стоял морозный рождественский день, на улицах — почти никого. Домой девушка вернулась с покрасневшим носом.

В полдень Моник переоделась в костюм от Шанель и с восхищением посмотрела в зеркало. Этот наряд всегда поднимал ей настроение.

Когда она спустилась, родительница скептически осмотрела дочь.

— Мой первый настоящий костюм от Шанель, — сказала Моник. — Сшит специально для меня, maman. Разве не красота?

— Тебе не кажется, что для сегодняшнего вечера это слегка формально? — спросила мать.

— Подумала, будет здорово… Куда еще мне в нем пойти?

— Разве ты бываешь там, где женщины носят «Шанель»?

Моник покачала головой.

— Ну почему я не могу надеть этот костюм дома на Рождество? — раздраженно спросила она.

— Доктор решит, что ты всегда захочешь одеваться в «Шанель», — со вздохом ответила мать.


Бедняжка доктор (Моник его жалела) приехал к часу дня: приятный, вежливый, лет шестидесяти, с редеющими волосами и добрыми голубыми глазами; на носу — очки в роговой оправе. Девушка посмотрела на его белые руки в конопушках и тут же представила, как мужчина ощупывает сыпь на воспаленной коже. Не очень романтично, если вспомнить крепкие руки месье Гая, закутывающие женское тело в красивую ткань. Моник внезапно захотелось обратно в мастерскую, снова увидеть, как умелые руки портного разрезают и после укрощают роскошную материю.

В конце ужина мать выпроводила Катрин из комнаты.

— Вам двоим есть что обсудить… — сказала она и оставила Моник наедине с доктором.

Девушка покраснела. Мужчина попытался расспросить о Париже.

— Вам там нравится?

— Да, очень.

Доктор посмотрел ей в глаза.

— Знаю, мы не так уж часто общались, но я рад вас видеть. Наверное, это звучит глупо.

— Вы очень добры, месье. — Моник старалась говорить спокойно, без малейшего оттенка двусмысленности или флирта.

Мартин вскоре ушел, сказав, что хорошо провел время, и девушка вздохнула с облегчением.


Моник сняла костюм, решив, что больше никогда его не наденет. Из-за maman девушка потеряла уверенность в себе: кто она такая, чтобы носить вещи от-кутюр — экипировку светской дамы?

Потом вернулась на кухню, чтобы помочь матери и сестре.

— Так-то лучше, — сказала родительница, оглядев серое шерстяное платье. — В костюме ты казалась такой чопорной!

— Она выглядела великолепно, — быстро отчеканила Катрин.

Моник промолчала.

— Разве Шанель не говорила, что не костюм должен носить вас, — спросила мать, — а вы — его?

— Да, верно. Спасибо, мама, — сказала швея.

Женщины занялись уборкой.

— Скоро тебе исполнится двадцать семь, — напомнила maman старшей дочери. — Ты не хочешь выйти замуж? Завести детей?

Родительница посмотрела на младшую, и та сразу ретировалась. Моник переставляла горшки и сковородки, пытаясь унять нарастающую злость.

— Если ты действительно не собираешься заводить семью, — продолжила мать, — уверена, отец хотел бы, чтобы ты составила мне компанию в старости.

Моник повернулась к ней лицом.

— А может, он хотел, чтобы я достигла успеха в Париже! — Девушка сама удивилась, что сказала это.

— Думала, ты вернешься, — проговорила maman.

Швея молча закончила уборку и поднялась наверх со свежим «Вог». Хотелось с головой погрузиться в моду, в красивые ткани и силуэты, чтобы забыть о настроении матери, но, листая страницы, Моник не замечала их содержимого. Она встала и взглянула на себя в зеркало.

— Я изменилась, — заявила отражению бывшая «девственница из Анжера».

В дверь постучали. Катрин.

— Ты и вправду останешься в Париже?

Моник обняла сестру, мучаясь от угрызений совести.

— Однажды ты переедешь ко мне.

— Когда? Когда умрет maman? Она надеется, что я, слегка повзрослев, удачно выйду замуж. И это откроет ей двери в здешнее высшее общество. Мне ее жалко.

Моник пригладила мягкие волосы сестры.

— Ты юная и хорошенькая. Жизнь приготовила для тебя много чудес.

— Ты поможешь мне уехать, когда придет время?

— Пришлю денег. Найдешь в Париже работу. Чем хочешь заняться?

— Подумаю, когда сбегу от maman. И еще: в том костюме ты была ослепительна.

— Забирай его. — Моник сняла наряд с вешалки и передала сестре. — Уверена, на тебе он будет смотреться лучше. Надень на какое-нибудь торжество.

— Я не могу, ты что!

В конце концов Катрин не устояла и, надев пиджак, посмотрелась в зеркало. Превосходная шерсть кремового цвета выгодно оттеняла ее смуглую кожу.

Ночью Моник почти не спала. Казалось, если она останется еще хоть на день, то забудет все чудеса Парижа. Утром девушка уехала. Она действительно скучала по мастерской. И по Гаю.


«Новый год — новая работа», — решила Саманта, встретив 1969 год с Клаусом в «Режин».

— Попрошу де Кузмина о помощи, — сказала она Жан-Жаку по телефону первого января в полдень, страдая от похмелья. — Намекну тонко, едва уловимо.

— Да ну? Едва уловимо? — ехидно повторил визажист. — Это что-то новенькое.

— Кстати, я не видела тебя в «Режин».

— В полночь я был во «Флёр». Там обычно выключают свет на пару минут. Когда его включили, я обнаружил, что щупаю темнокожую лесбиянку! — Напряженный смех выдал его истинные мысли о произошедшем.

— И ты не сказал: «Займемся сексом?»

— Саманта! В новогоднюю ночь все хотят секса.

Казалось, Клаус хотел подольше побыть с Самантой, но во второй день нового года, в шесть часов, ей пришлось выпроводить фотографа, пока не пришел де Кузмин, который наконец умудрился сбежать от семьи.

Девушка открыла Эдуару дверь и будто со стороны услышала свой крик:

— Найди мне работу в своем доме, черт побери! Для тебя это — раз плюнуть. Скажи, что я непревзойденный пресс-атташе.

«Не слишком „неуловимо“», — подумала она.

— И тебя с Новым годом! — Мужчина сел в единственное кресло и протянул ей небольшой пакетик «Шанель». — Не уверен, что твои методы подойдут к стилю мадемуазель Коко.

Саманта рывком открыла подарок и обнаружила внутри браслет.

— О! Милая вещица. Спасибо. А что не так с моими методами? — требовательно спросила она.

— Они американские. А «Шанель» — это очень по-французски. Ты используешь обнаженных мужчин в рекламных кампаниях. Мадемуазель этого бы не одобрила.

— Одену их во фраки, — пожала плечами Саманта. — Подстроюсь под стиль дома. Дай мне работу, или, господи помоги, у меня слишком рано начнется кризис среднего возраста.

Она потянула Эдуара за усы.

— Я не уеду из Парижа поверженной. Мне нужна работа, а «Шанель» подойдет идеально. Ты ведь запросто можешь устроить меня туда.

— Нет, дорогуша… — Он погладил волосы Саманты. — Хочешь стать chef de publicité?[75] В этом может помочь только сама мадемуазель.

— Так познакомь меня с ней, а остальное я сделаю сама.

Де Кузмин нахмурился.

— Не могу представить, как вы с мадемуазель обсуждаете моду. И в доме уже есть chef de publicité.

— Чем же он занят? Сидит на попе? А я работаю! Надоедаю людям. Творю чудеса. Получаю обложки!

Девушка обескураженно поглядела на де Кузмина. Чем-то мужчина напоминал Саманте отца, но того она могла пилить, пока не добивалась желаемого. Когда американка поняла, что отец не поможет, она начала справляться сама.

— Лучше примени-ка на мне свои чары… — Де Кузмин улегся на спину.

Вскоре любовник ушел. Саманта села на диван и набрала номер Жан-Жака.

— Обойдусь без помощи Эдуара!

— И как же? — спросил визажист, всегда готовый посплетничать.

— Отправлюсь ужинать в «Риц». Что мне терять? Хотя бы вкусно поем. И может, познакомлюсь с мадемуазель Шанель, ради которой приехала в Париж.

Жан-Жак одобрительно фыркнул.

— Mon cher… — проворковала девушка. — А ты случайно не знаешь кого-нибудь из знакомых Коко? Когда она ужинает одна?

— По слухам, почти всегда.

— Приду в «Риц», когда буду уверена, что мадемуазель скучает в одиночестве.

— Знаешь, в Париже много домов. Почему именно «Шанель»?

— Я помешана на «Шанель»! — вздохнула Саманта. — У меня зависимость от «Шанель»! В стране снов я возглавляю клуб анонимных Коко-наркоманок. Я всегда мечтала работать на нее, и пришло время реализовать мечту!


Кристофер все-таки пал жертвой чар мадам де Рив. Закончился очередной восхитительный воскресный салон. Нагой юноша на огромной кровати Жислен под простынями «Портхолт», благоухающими лавандой, решительно завоевывал Париж.

Наступила полночь. Гости разошлись, Бертрана не было в городе, слуги тихонько прибирались в зале.

Из ванной выпорхнула Жислен, одетая в изящное шелковое кимоно, и подошла к кровати.

— Я мечтала об этом с того момента, когда встретила тебя в cabine «Деланж»! — воскликнула она.

Желание женщины всегда возбуждало британца. Жислен легонько коснулась губ Кристофера. Парень вытянулся. Она провела пальцем вниз по его груди.