— Ты едешь на выручку Дэниэла и всех остальных… — содрогнувшись, сказала она после долгого молчания каким-то далеким, отстраненным голосом.

— Я должен, — твердо ответил он. — Ради Ребекки… и ради самого себя.

Эпилог

Он шел по следам индейцев до самой реки, но стоит перебраться через Огайо — и уже не скажешь точно, где они высадились: следы разбегутся в разных направлениях, и каждый из них непременно пропадет у какой-нибудь речушки, подпитывающей большую реку, — их здесь уйма.

С каждым днем он все больше утрачивал надежду. Взяв новый след, он упрямо приближался к лагерям, расположение которых было ему известно, но… Один лагерь был покинут воинами, и в нем осталось всего несколько старух и с полдюжины немощных стариков. Другие, более населенные, так тщательно охранялись, что было абсолютно невозможно подойти к ним незамеченным…

Роман, в задумчивости теребя отросшую за месяц бороду, размышлял над тем, с каким лицом предстанет он перед Ребеккой и другими поселенцами, что скажет им…

Горе его было настолько велико, что он чуть не плакал. Глубоко вдохнув, Роман соскочил с лошади и бросил еще один взгляд на реку, прикидывая, какой она ширины. В разгар утра освещенная ярким солнцем серо-зеленая вода сверкала изумрудом. Течение здесь было бурным. Внизу, у водопадов, нужно будет преодолевать его целую милю, а здесь — всего три четверти…

Расстелив на земле кусок промасленной шкуры, Роман положил на него ружье, пороховницу, мешочки с вяленым мясом и с жареным маисом. Потом разделся, снял мокасины и бросил все это в кучу, дрожа от холода на ветру. Сложив шкуру в узел, он крепко завязал ее и прикрепил к седельной луке.

Несколько уток, сообразив, что опасность миновала, снова оккупировали заводи возле берега и лишь тихо закрякали, когда Роман, забравшись в седло, повел своего гнедого к воде.

Лошадь мягко ступала по дну, потом, оторвав от него копыта, свободно поплыла на глубине. Она мощно работала передними ногами, высоко задрав голову, а Роман вцепился в нее изо всех сил. Течение оказалось гораздо сильнее, чем ему представилось с берега, и хотя мерин мужественно боролся с ним, Роману вскоре стало ясно, что их прилично сносит в сторону. Не выпуская из рук поводья, он выскользнул из седла, с силой сжимая и разжимая окоченевшие ступни и ноги.

Гнедой, выбиваясь из сил, громко ржал, и Роман несколько раз уходил с головой под воду, а легкие его, казалось вот-вот лопнут от недостатка воздуха. Поводья все-таки выскользнули из его одеревеневших пальцев, и ему лишь диким рывком удалось схватиться за гриву лошади. Он тяжело дышал, давился попадавшей в рот водой, и крыл всех и вся на чем свет стоит. Хлесткие маленькие волны били ему в лицо, угрожая отправить на дно, но он упрямо вскидывал голову, ловя ртом живительный воздух. Легкие его заныли от боли. Лошадь по-прежнему предпринимала размеренные усилия, и Роман спустя несколько бесконечных минут понял, что они миновали стремнину и теперь приближаются к заводи у южного берега.

— Все правильно… славный старый вождь, — выговорил он клацающими зубами. — Мы уже почти у цели…

Когда лошадь коснулась копытами дна, он отпустил ее, продолжая дальше плыть уже сам. Потом с Трудом вскарабкался на крутой берег и, дрожа всем телом, упал на землю. Лошадь шумно отряхивалась и фыркала. Роман, отдышавшись, перевернулся на спину и устремил взор в чистое сверкающе-голубое небо, с благодарностью принимая посылаемое ему солнцем тепло. Через несколько минут он был уже на ногах. Прижимаясь всем телом к теплой шкуре животного, он с ласковой признательностью почесал мерина между ушей.

— Приятненько, дружок, искупаться на исходе лета… — сказал он ему, тяжело дыша. Кожа лошади подрагивала у него под ладонью, гнедой тыкался своим теплым носом в его руку, требуя горстку жареных зерен. — Сейчас, сейчас… Погоди.

Нарвав сухой травы на берегу, он принялся энергично растирать пучком все тело. Морщась от боли, он с удовольствием ощущал, как в онемевших членах восстанавливается чувствительность, и продолжал тереть себя до тех пор, пока вся его кожа не покраснела, и только после этого развязал узел, с удовлетворением отметив, что его содержимое не промокло.

Роман предложил лошади немного зерен. Поднимая с земли одежду, он услышал слабый звук, перекрывший шорох течения. Что это? Скатился камушек или треснула над головой ветка? Бросив чулки, он, как был голый, схватил ружье и внимательно оглядел заросшие подлеском деревья, обнаженные слои известковых пород, усеянные маленькими кустиками. Снова услышав тот же звук, он резко обернулся, готовый открыть огонь, но в это мгновение из густых кустов черной смородины метрах в тридцати от него знакомой шаркающей походкой вышел старый индеец с дружелюбно поднятыми руками.

— Трехпалая Нога! — воскликнул Роман. Этот чероки приобрел характерную походку и заработал свою кличку после внезапной встречи с медведем много лет назад.

Индеец протянул руки и показал ему раскрытые ладони, давая понять, что пришел с миром. Потом приблизился, слегка склонив голову набок; улыбка блуждала на его приветливом лице. Глазами он измерил величину половых органов Романа и закивал — вероятно, весьма удовлетворенный увиденным.

— Огненноволосый! — приветствовал он Романа, снова покивав головой.

— Далековато ты ушел от дома, — заметил Роман.

— Да. Мы здесь охотимся. Нас вот сколько… — Он протянул ему пять растопыренных пальцев.

— Где же остальные?

Трехпалая Нога указал рукой на запад.

— Через три дня можно встретить их. У реки Кен-ту-ке.

Роман кивнул.

— А почему тебя не взяли?

Чероки потер ногу, и Роман сразу все понял. Потом заскорузлым пальцем он указал на висевшего у него на поясе сурка и вопросительно поднял брови:

— Хочешь поесть, Огненноволосый?

Роман опустил ружье.

— Очень приятно слышать такое от Трехпалой Ноги, — церемонно сказал он. — Я принимаю оказанную мне честь и готов разделить с ним очаг и пищу.

К тому времени, как он оделся, индеец уже развел костер и почти освежевал сурка.

С мяса на железном вертеле, положенном между двумя большими камнями, начал с шипением стекать жир. Они сидели у костра и разговаривали. Роман с наслаждением грелся на солнце.

— Ваши чероки встречались с воинами Черной Акулы? — спросил его Роман, надеясь что-нибудь разузнать. Но Трехпалая Нога лишь молча разравнивал угли.

— Воины шоуни захватили Буна, — продолжал Роман, заметив, что при этих словах индеец вскинул голову. — И с ним многих моих товарищей, бледнолицых.

Глаза индейца сузились.

— Бун… Где это было? В каком месте?

— У Голубых ручьев. — Роман внимательно смотрел на него, стараясь выяснить, известно ли ему что-нибудь об этой трагедии. Но старик, подавшись вперед, вдруг начал раскачиваться всем телом. На его морщинистом лице отразилась тревога.

— Бун… Бун… — Горестно покачав головой, он потер больную ногу. — Буна больше нет! — запричитал он с искаженным печалью лицом. — Аттакулла стар и болен, наш народ уже не слушает его. И Буна больше нет…

* * *

Да, Буна больше нет… но он жив! Его драматическая судьба оказывается просто фантастичной. Да и судьбы остальных, в том числе и главных героев — Китти и Каллена, Романа и Сары — складываются совершенно неожиданно, а некоторых — даже трагически.

И все-таки знаменует эту историю борьбы и становления молодого американского округа Кентукки счастливый исход — счастливый для Китти и Романа, счастливый для всего округа, становящегося штатом…

Но об этом — в продолжении романа, которое называется «Обретение».