Супружеская жизнь длилась два года — достаточно долго, чтобы Кэролайн успела забеременеть, родить девочку, броситься в объятия подозрительной личности — тренера по конному спорту — и сбежать в Европу с поддельным итальянским графом, гостившим к тому же в доме Бенкрофтов.

Больше Мередит почти ничего не знала, если не считать того, что мать ни разу не удосужилась послать ей письмо, не говоря уже о поздравительной открытке на день рождения. Отец Мередит, придававший огромное значение достоинству, как, впрочем, и другим старомодным ценностям, считал ее мать эгоистичной потаскухой, не имеющей ни малейшего представления о супружеской верности и материнском долге. Когда Мередит исполнился год, Филип подал на развод и обратился в суд с заявлением о получении опеки над дочерью, готовый пустить в ход все немалое политическое и финансовое влияние Бенкрофтов, чтобы до биться своего и лишить Кэролайн родительских прав. Правда, особых усилий не понадобилось. Если верить словам Филипа, мать даже не явилась на судебное заседание и, уж конечно, не пыталась вступить в бой с бывшим мужем.

Выиграв иск, Филип решил сделать все, чтобы дочь не пошла по стопам матери. Он был полон решимости добиться, чтобы Мередит заняла подобающее место в длинном ряду исполненных достоинства женщин, носивших фамилию Бенкрофт и проживших примерную жизнь, посвященную добрым делам и благотворительности, подобающую их положению, чьи репутации никогда не затронула и тень скандала.

Когда Мередит настало время идти в школу, Филип, к собственному раздражению, обнаружил, что принципы поведения даже в его обществе стали значительно менее строгими. Многие из его знакомых более благодушно смотрели на поведение своих детей и даже посылали своих отпрысков в такие прогрессивные школы, как Бентли и Ривервью. Посетив эти школы, Филип услышал странные для себя фразы: «занятия без домашних заданий»и «самовыражение». Столь прогрессивное обучение казалось ему обыкновенной распущенностью и говорило лишь о весьма невысоких стандартах. Филип не пожелал и слышать ни о чем подобном и записал дочь в закрытую католическую школу Святого Стефана, управляемую монахинями-бенедиктинками, ту самую школу, которую в свое время посещали его мать и тетя.

В этой школе ему нравилось все. Тридцать четыре первоклассницы в скромных серо-голубых джемперах в клеточку, и десять мальчиков в белых сорочках и голубых галстуках почтительно встали, как только Филип в сопровождении монахини вошел в комнату. Сорок четыре юных голоса пропели хором:

— Доброе утро, сестра!

Кроме того, обучение здесь до сих пор велось академическими методами в отличие от Бентли, где Филип своими глазами видел, как некоторые дети рисовали, окуная пальцы в гуашь, а остальные, те, кто хотел заниматься, трудились над математическими заданиями. Кроме того, здесь Мередит впитает и строгие правила морали.

Отец не закрывал глаза на то, что теперь в домах по соседству со школой Святого Стефана живут люди более скромного положения, чем в былые времена, но был одержим желанием, чтобы дочь воспитывалась так же, как порядочные женщины трех поколений Бенкрофтов, посещавшие эту школу. Пришлось решить проблему неподходящего окружения, приказав водителю каждое утро отвозить Мередит в школу.

Единственное, чего не удавалось понять Филипу, — то, что мальчики и девочки, посещавшие школу, совсем не были, как раньше, добродетельными маленькими созданиями. Обычные ребятишки из семей среднего достатка и даже совсем бедных, они вместе играли, вместе ходили в школу и все как один подозрительно относились к отпрыскам более состоятельных семей.

Мередит тоже не сознавала этого, когда переступила порог первого класса. Одетая в аккуратную серо-голубую клетчатую форму и сжимая новую корзинку с завтраком, она буквально тряслась от нервного возбуждения, как любая шестилетняя девочка, перед встречей с целым классом незнакомых детей, но совсем не чувствовала страха. Проведя почти всю жизнь в относительном одиночестве, если не считать отца и слуг в качестве компаньонов, девочка нетерпеливо предвкушала, что теперь у нее наконец появятся друзья.

Первый день прошел довольно спокойно, но дела неожиданно обернулись куда хуже, когда после уроков ученики высыпали на площадку для игр и автостоянку. На площадке Мередит уже поджидал стоящий у «роллс-ройса» Фенвик в черной шоферской униформе. Остальные дети замерли, глядя на нее с раскрытыми ртами, и тут же определили, что новая ученица богата, а следовательно, «не такая».

Этого было достаточно, чтобы отнестись к ней настороженно и держаться на расстоянии, но к концу недели одноклассники подметили кое-что еще: Мередит Бенкрофт рассуждала как взрослая, не знала ни одной игры, в которые они играли на переменах, а если и присоединялась к ним, то выглядела ужасно неуклюжей. Хуже всего, что не прошло и нескольких дней, как природный ум и сообразительность позволили девочке стать любимицей учительницы.

Мередит осудили и заклеймили как чужачку, существо из иного, враждебного мира, с которым лучше не общаться. Возможно, если бы девочка оказалась достаточно хорошенькой, чтобы вызвать восхищение, это со временем помогло бы ей стать «своей», но красотой она не отличалась. В девять лет она появилась в школе с очками на носу, в двенадцать — со скобками на зубах, в тринадцать считалась самой высокой девочкой в классе. Так проходили унылые одинокие годы.

Мередит уже отчаялась завести настоящую подругу, как вдруг все изменилось. В восьмой класс пришла Лайза Понтини. На дюйм выше Мередит, Лайза двигалась с грацией прославленной фотомодели и отвечала на сложные вопросы по алгебре, словно пресыщенный званиями ученый. В тот полдень Мередит сидела на низком каменном заборе, идущем по периметру школы, как в любой другой день, и ела завтрак в одиночестве, раскрыв книгу на коленях. Она начала читать просто затем, чтобы скоротать время и хотя бы немного приглушить тягостное чувство одиночества и оторванности от класса, но через несколько лет стала настоящим книжным червем.

Она уже хотела перевернуть страницу, когда в поле зрения возникла пара обшарпанных полуботинок. Мередит подняла глаза. Лайза Понтини с любопытством взирала на нее. Розовощекая, с непокорной гривой рыжевато-каштановых волос, Лайза была полной противоположностью Мередит; более того, она излучала неуловимую атмосферу дерзкой уверенности в себе, придававшей ей то, что журнал «Семнадцатилетние» называл рисовкой. Вместо того чтобы скромно накинуть на плечи серый школьный свитер, как это сделала Мередит, Лайза небрежно завязала рукава над грудью.

— Господи, ну и скучища же, — объявила она, плюхнувшись рядом с Мередит и оглядывая школьный двор. — Никогда в жизни не видела столько парней-коротышек! Должно быть, в фонтанчики с питьевой водой подбавляют что-то замедляющее их рост. Какая у тебя средняя оценка?

Отметки в школе выражались в процентах с точностью до одной десятой.

— 97, 8, — ответила Мередит, немного ошеломленная словесным градом и непонятным дружелюбием.

— А моя — 98, 1, — объявила Лайза. И тут Мередит заметила, что уши новой знакомой проколоты. В школе запрещалось носить серьги и красить губы. Лайза, в свою очередь, разглядывала Мередит и с недоуменной улыбкой без обиняков осведомилась:

— Ты одиночка по характеру или что-то вроде парии?

— Никогда не думала об этом, — солгала Мередит.

— Сколько еще тебе осталось носить скобки?

— Ровно год, — пробормотала Мередит, решив, что Лайза совершенно ей не нравится. Она закрыла книгу и встала, радуясь, что звонок вот-вот прозвенит.

В этот день, как обычно в последнюю пятницу каждого месяца, ученики выстроились в церкви на исповедь. Чувствуя себя, как всегда, позорной грешницей, Мередит встала на колени в исповедальне и призналась отцу Викерсу во всех омерзительных деяниях, включая такие, как нелюбовь к сестре Мэри Лоренс и пустая трата времени из-за размышлений о собственной внешности. Закончив, она придержала дверь для следующего в очереди, а сама, встав на колени в проходе, произнесла наложенные в качестве епитимьи молитвы. Поскольку школьникам после этого было позволено отправляться домой, Мередит решила подождать Фенвика и вышла из церкви. Несколько минут спустя по ступенькам сбежала Лайза, на ходу натягивая жакет. Все еще терзаясь из-за мучительно-правдивых слов Лайзы, Мередит настороженно наблюдала, как новенькая, оглядевшись, не спеша подходит к ней.

— Просто не поверишь, — провозгласила Лайза, — этот Викерс велел прочитать по одной молитве на каждую бусину четки, и всего-навсего за то, что немного пообжималась с парнем! Представляю, какую епитимью он наложит за французский поцелуй! — добавила она с дерзкой ухмылкой, садясь на ступеньку рядом с Мередит.

Той раньше и в голову не приходило, что национальность может иметь какое-то отношение к способу целоваться, но из замечания Лайзы невольно напрашивалось заключение, что, каким бы образом это ни проделывали во Франции, священники явно не желали, чтобы ученики школы Святого Стефана занимались подобными вещами. Пытаясь выглядеть искушенной и умудренной жизнью, она кивнула:

— За подобные вещи отец Викерс заставит тебя подметать церковь.

Лайза хихикнула, с любопытством изучая Мередит:

— А у твоего дружка тоже скобки на зубах? Мередит, подумав о Паркере, покачала головой.

— Здорово, — объявила Лайза, заразительно улыбаясь. — Я всегда гадала, как могут двое людей со скобками целоваться и при этом не зацепиться друг за друга. Моего дружка зовут Марио Кампано. Он высокий, красивый и смуглый. А твоего? И какой он?

Мередит поглядела в сторону улицы, надеясь, что Фенвик не вспомнит, какой сегодня день. И хотя тема разговора была довольно щекотливой, но Лайза Понтини почему-то неодолимо притягивала Мередит, и она почувствовала, что новенькая искренне хочет с ней подружиться.

— Ему восемнадцать, — откровенно объяснила Мередит, — и он похож на Роберта Редфорда. Его зовут Паркер.

— А фамилия?

— Рейнолдс.

— Паркер Рейнолдс, — повторила Лайза, сморщив носик. — Похоже на светского сноба. Он хорош в этом?

— В чем?

— Здорово целуется?

— О… ну… да. Совершенно фантастически. Лайза издевательски прищурилась:

— Да ты с ним в жизни не целовалась. Краснеешь, когда врешь.

Мередит резко вскочила. . — Послушай, — рассерженно начала она, — я не просила тебя подходить и…

— Эй, не стоит из-за этого лезть в бутылку. Целоваться вовсе не так уж приятно. То есть когда Марио впервые поцеловал меня… не поверишь, мне в жизни не было так неловко.

Гнев Мередит мгновенно испарился, как только она поняла, что Лайза готова честно признаться в собственных недостатках. Девочка села рядом с новенькой.

— Ты смутилась, потому что он поцеловал тебя?

— Нет, просто я нечаянно оперлась о входную дверь и нажала плечом звонок. Отец открыл дверь, я рухнула в его объятия, пока Марио что было сил цеплялся за меня. Мы трое свалились на пол, и нас целую вечность не могли распутать.

Радостный вопль Мередит немедленно стих при виде «роллс-ройса», заворачивающего за угол.

— Это… это за мной, — пробормотала она. Лайза подняла глаза и охнула:

— Иисусе, да ведь это «ролле»!

Сконфуженно кивнув, Мередит пожала плечами и собрала книги:

«— Мм живем далеко отсюда, и отец не хочет, чтобы я ездила автобусом.

— Значит, твой па — водитель? — кивнула Лайза, направляясь вместе с Мередит к машине. — Должно быть, здорово кататься в таком автомобиле и делать вид, что богата. — И, не дав Мередит ответить, продолжала:

— Мой отец — слесарь-водопроводчик. Сейчас его профсоюз объявил забастовку, поэтому мы переехали сюда, где квартиры дешевле. Ну знаешь, как это бывает.

Мередит не имела ни малейшего представления о том, » как это бывает «, но из гневных тирад отца знала, какое воздействие профсоюзы и забастовки оказывают на подобных Бенкрофту деловых людей. Но, услыхав мрачный вздох Лайзы, девочка сочувственно кивнула.

— Должно быть, туго вам приходится. Хочешь, подвезу домой?

— Неужели! Нет, постой, не может это подождать до следующей недели? У меня семеро братьев и сестер, и у ма вечно находится тысяча дел. Я уж лучше поболтаюсь тут немного, а потом пойду домой в обычное время.

Это было неделю назад, и робкая дружба, родившаяся в тот день, расцвела и окрепла, подкрепляемая смехом, разделенными секретами и взаимными признаниями. И теперь, глядя на портрет Паркера и думая о танцах в субботу, Мередит решила завтра же попросить у Лайзы совета. Она все знала насчет мод и причесок. Может, Лайза предложит что-нибудь, что сделает Мередит более привлекательной для Паркера.

На следующий день, когда девочки принялись за завтрак, Мередит приступила к осуществлению своего плана:

— Скажи, могу я сделать что-нибудь со своим лицом, кроме пластической операции, конечно, чтобы понравиться Паркеру?

Прежде чем ответить, Лайза долго, внимательно изучала подругу: