Они стояли на пирсе – Элис, Натали и их отец – от коттеджа их отделяло двадцать с лишним каменных ступенек. Плоскодонный ялик Рестонов покачивался на волнах, временами вклиниваясь между досками пирса, пока вода со вздохом не оттаскивала его назад. Натали, которой было всего тринадцать, уже тогда намного внимательнее наблюдала, как водная рябь играет с ее отражением, чем слушала какие-то уроки, и Элис ухватилась за возможность завладеть вниманием отца.

– Вам обеим важно усвоить кое-какие базовые мореходные навыки, – сказал отец, упуская из виду тот факт, что ни одна из его дочерей не горела желанием покорять морские дали. Носок его новой парусиновой туфли обозначил страницу справочника по узлам, и сейчас Элис припомнила хрустящие страницы с черно-белыми иллюстрациями, где обтрепанный кусок веревки волшебным образом закручивался от картинки к картинке, пока не превращался в замысловатую паутину изгибов и петель, распутать которую казалось невозможным.

Отец свободно зажал в ладонях отрезок каната.

– Конец веревки, с которым вы работаете, называется ходовым концом. Основная часть веревки называется коренным концом. До конца лета вы обе будете знать, как завязывать прямой узел, выбленку, булинь, крепительный и шкотовый узлы, – он взял Элис за плечо. – Не успеешь глазом моргнуть, Элис, как мы научим тебя вязать мартышкину цепочку. Даю по четвертаку за каждый новый узел, который вы осилите.

Весь день Элис просидела на причале, греясь на теплых досках, вдыхая запах озера и перекручивая веревку параллельно и внахлест, внахлест и петлей, петлей и крестом. Через несколько часов она сделала из куска троса гирлянду уродливых узлов. Натали валялась на настиле, закатив рукава до плеч, а джинсы выше колен. Бросая камешки в воду, временами она посматривала на Элис из-под прищуренных на солнце век.

– Тебе никогда не надоедает делать то, что положено?

В ее вопросе не было и тени сарказма, только легкая растерянность, как будто она искала что-то и никак не могла найти.

– Думаю, одной из нас все-таки стоит попытаться.

Элис перебралась к сестре, взяла ее веревку и, закусив нижнюю губу, опять принялась сооружать узлы.

Натали улыбнулась ей и перевернулась на живот.

– Сделай мой красивым, ладно?

Ярче всего в то лето Элис запомнилось не катание на велосипедах с отцом и не изящный почерк матери на открытках, адресованных родственникам. Не то, как она сидела между ними по вечерам, глядя на руку отца в волосах матери; и не россыпи звезд на темном небе. В ее память въелось ощущение гладкой веревки в руках и подмигивание Натали, когда отец отсчитал им две равные доли четвертаков.


Тело бунтовало после вчерашней дороги, но для Элис это не стало неожиданностью. Почти каждая вспышка активности требовала от нее дня отдыха, а потом, как правило, можно было постепенно восстановить статус кво. Элис набрала ванну и, когда вода коснулась кожи, вспомнила, каким податливым и текучим было ее тело во сне. Пауки забегали по потолку, спасаясь от пара. Она собрала волосы в свободный узел, оделась, взяла полотенце из корзины у камина и отправилась к озеру. Солнце отражалось от водной глади, ослепляя Элис яркими искрами. Ялик стоял на том же месте, встречая мелкую рябь мятыми боками. Элис расстелила полотенце, забралась в лодку и легла на пустое дно. Вода качала ее, а солнце согревало кожу, пока она не почувствовала себя плавленым сахаром, размякшим до состояния жидкого золота.

Она заметила, что лодка снялась со швартовых, только когда почувствовала отсутствие берега, потеряла знакомый запах прогретого дерева: досок причала, коры залитых солнцем деревьев, смолистых кровельных дранок дома – и ощутила вместо него плавную тягу воды, которая окружила ее со всех сторон. Она села и тут же запаниковала, увидев, как далеко ее отнесло от пирса. Но на озере было тихо, весла надежно держались в уключинах. Она забралась на сиденье и распустила волосы. Ветерок струился сквозь них, пока они не высохли. Если полуденный бриз подует ей в спину, она, пожалуй, сумеет догрести до берега; если нет, она помашет в сторону какой-нибудь проплывающей лодки и попросит о помощи. Но сезон почти закончился, и жизнь на озере затихла. Других лодок не было видно.

Элис провела ладонями по зазубренной древесине весел. Здесь, на воде, легче думалось, легче грезилось о другой жизни. На суше ее ограничения заявляли о себе в полный голос. Но здесь, вдали от берега, ее поддерживали решительная плавучесть древнего ялика и ровное покачивание мелких волн. Ветер усилился и вздул ее рубашку, как парус. Обрывки облаков переплетались в бледный моток, то сбиваясь в кучу, то разлетаясь у нее над головой и меняя цвет с темного на светлый, а со светлого – опять на темный. О борт лодки мягко хлюпнула волна. Элис видела, что на горизонте начинается гроза, и, скорее с интересом, чем с тревогой, наблюдала, как вдали проступает и начинает медленно катиться в ее сторону пелена дождя.

Небо прорезала молния, и по раскату грома, который за ней последовал, Элис оценила, насколько далеко от нее гроза. Она опустила весла на воду и испугалась их веса. Нажав на одно, чтобы развернуть лодку в сторону коттеджа, Элис поморщилась от боли, пронзившей плечо и спину. Она прилагала все силы, а весла едва касались поверхности воды. Если она не наскребет больше тяги, лодка не продвинется к берегу ни на йоту. Элис убрала весла в лодку, стащила со дна полотенце и накинула его себе на плечи, попытавшись закрепить концы примитивным узлом, на сооружение какого еще были способны ее замерзшие пальцы. Она пробежала взглядом по дну лодки в поисках чего-то, что можно было бы использовать в качестве укрытия или сигнального флажка. Но обнаружила только пластиковую бутылку из-под молока, у которой срезали верх, чтобы получилось некое подобие черпака. Когда Элис опять посмотрела в небо, на ее лицо обрушился колючий дождь. Прикрывая глаза, она бросила взгляд через озеро в сторону коттеджа. Ей почудилось отдаленное фырканье мотора, но чем бы ни был на самом деле этот шум, его тут же украл ветер. Элис опять опустила весла на воду и надавила изо всех сил, задыхаясь от напряжения. Осилив пять бесплодных взмахов, она в изнеможении уронила голову на грудь. Берег не приблизился ни на дюйм. Но что-то двигалось к ней навстречу, делаясь все больше и громче, – моторная лодка прорезала в воде гигантскую букву «V», устремляясь в ее сторону. Может быть, смотритель Рестонов, Эван, заметил, что ее лодка пропала. А может, это сам Джордж. Потом Элис разглядела что-то знакомое в позе человека, управлявшего лодкой, и поняла, что это он.

Это казалось маловероятным, если не невозможным. Элис невольно следила за его успехами, читала отзывы о его выставках, отмечала его свершения и почести, которые ему воздавали в течение всех этих лет. У него не было причин оказаться сейчас на озере. Он тоже лишился родителей, хотя они и не умерли. Как-то раз, перебирая старые журналы в стерильной приемной своего ревматолога, Элис наткнулась на статью в «Архитектурном дайджесте». Там демонстрировался красивый каменный дом в глубине парка, в тени оливковых деревьев Франции. Байберы теперь большую часть времени жили в Европе, разочаровавшись в «удручающей деградации американской культуры». Фотография удивила Элис: два нетронутых морщинами стоических лица и собака, художественно расположившаяся между этими двумя на темно-синей кушетке. Все трое были в равной степени аккуратно причесаны и безмятежны. Как непохожи они на лицо, которое всплывало в ее памяти, когда она думала о нем. Впрочем, этого Элис уже давно не делала. В ее жизни хватало более серьезных проблем, и она загоняла воспоминания о нем (вместе со стыдом и разочарованием, которое они порождали) в темные уголки сознания.

Звуки лодки стали слышны даже через потоки дождя. Он заглушил двигатель, позволил волнам прибить моторную лодку к ялику и схватил одно из весел, чтобы подтянуться ближе.

– Держи веревку! – гаркнул он, но она не ответила. Ее суставы как будто срослись в одну бесполезную кость, и она не могла пошевелиться.

– Да хватай же ее, Элис! Что с тобой такое? Ты здесь утонешь, – он потянул за весло и развернул ялик носом к себе, чтобы пропустить через рым нейлоновый канат. Размотав его на большую длину, он обвязал концы вокруг сиденья моторной лодки.

– Держись! – крикнул он через плечо.

Элис положила руки на края лодки. Ее пальцы слишком замерзли и онемели, чтобы за что-то схватиться. Моторная лодка завелась, и ялик рванулся под Элис, запрыгав по волнам. Томас держал одну руку на румпеле и каждые несколько секунд оборачивался через плечо, как будто боялся, что она вдруг надумает искупаться. Вряд ли, если только он не наберет гораздо большую скорость, чем сейчас, и она не выпадет из ялика. Элис больше волновало, как ей выбраться из лодки и подняться по ступенькам, избежав его пристального взгляда. Физическая слабость была тем, чего она больше всего стыдилась и что по возможности скрывала.

Щеки пекло от холодного ветра, хлеставшего по коже. Зачем она сюда вернулась? Среди деревьев показались туманные очертания дома Байберов. Она приехала, потому что здесь оставалось в благословенном плену, вплеталось в ветви деревьев, блестело на поверхности озера ее прошлое. Юная Элис до сих пор пряталась в лесу, расшифровывала песни птиц, давала имена звездам в ночном небе, вполуха слушая, как ободряюще звучит ее имя в устах родителей, продолжающих смеяться, пить и предаваться воспоминаниям на причале и болтающих бледными ногами в холодной, темной воде. Здесь она проклюнулась из тонкой скорлупы подростка и почувствовала волшебное дыхание влечения, противоборствующие позывы желания и неуверенности.

А потом все остальные звенья этой цепи: осознание собственной глупости и наивности, разоблачение истинной природы Томаса и Натали. Здесь все началось, и здесь все начало заканчиваться. Спустя несколько коротких месяцев мир дал трещину в Далласе[21]. В тот ноябрьский день она ехала с отцом на переднем сиденье и с тревогой наблюдала, как он делает звук радио громче, в недоумении качает головой, съезжает на обочину вместе со всеми другими авто и зарывается лицом в ладони. Выглядывая из окна, она в каждой машине видела пантомиму эмоций: слезы, шок, страх. Она впервые увидела, как отец плачет, впервые поняла, что в жизни будут вещи, от которых он не сможет ее защитить. Это воспоминание несло особую значимость, такую же, как Элис ощутила за несколько месяцев до этого, когда Томас Байбер впервые ступил на их причал: понимание, что мир изменился, и ничего уже не будет, как прежде.

Когда они приблизились к берегу, Томас заглушил мотор и соскочил на причал. Он привязал лодку, потом схватился за веревку и подтянул ялик, выставив перед собой ногу, чтобы тот не налетел на причал. Вода текла по каждому дюйму его тела, струилась по острому углу носа, сочилась с кончиков волос, прилипших к шее. Элис оставалось лишь сидеть и ждать, пока он уйдет. Наконец он выпрямился и протянул ей руку.

– Если ты ждешь официального предложения, то это все, на что ты можешь рассчитывать.

– Оставь меня в покое.

– Оставить в покое? Ты с ума сошла? Тут практически буря, и ты всерьез считала, что я оставлю тебя сидеть здесь? – ветер вырывал слова у него изо рта. – Вставай. Иначе простудишься и умрешь, а мне такое ни к чему.

Она зыркнула на него.

– Не думал о том, что я бы уже давно встала, если бы могла?

Это его остановило. Элис сжалась под небрежным взглядом, которым он скользнул по ее окоченевшим суставам, по ее странно расположенным рукам, зажавшим борта лодки, точно клешни. Но после короткого и откровенного оценивания глаза Томаса задержались на ней еще на миг, и в них мелькнуло другое выражение, которое она не привыкла видеть.

Он провел ладонью по лицу.

– Нда. Не помешало бы и тебе подумать об этом, прежде чем садиться в чертову лодку. Можешь хотя бы перекатиться на бок, чтобы я не отправил нас обоих на дно, пытаясь тебя вытащить?

Это было ей по силам. Когда Томас выволок ее из лодки, она закусила губу, чувствуя себя чем-то ржавым и насквозь промерзшим.

– Дальше я справлюсь сама.

– Не говори глупостей. Я не могу оставить тебя здесь, и раз уж промокнуть сильнее теперешнего мне вряд ли грозит, давай попробуем что-то более рациональное, ладно?

Он подхватил ее на руки, и она закрыла глаза, униженная до предела. Он медленно прошел по причалу и задержался у подножья каменных ступеней. Элис ударялась ухом в грудь Томаса в такт его шагам и слышала его сбившееся дыхание.

– Ты до сих пор куришь.

– Сейчас не лучший момент для лекции.

– Ты хрипишь.

– Ты тяжелее, чем кажешься на вид. И я старый, не забыла?

Он пожалел, что использовал это слово. Элис поняла это по тому, как он вдруг переместил ее у себя на руках. Но было поздно. Конечно, она помнила. Она помнила все. Ветер впился ей в волосы, и она вздрогнула.

– Элис.

– Не разговаривай. Пожалуйста, не разговаривай.