– Нила! Нила, ко мне, сейчас же! Она безобидная, просто страдает комплексом маленькой собаки, – добавил Томас.

Элис подмывало ответить: «Ты не такой, как я думала», но она прикусила язык.


Крепко зажав книгу в руке, она остановилась у черного хода в коттедж Томаса и глубоко вдохнула, стряхивая с ног следы леса: каплю смолы, мелкую пыль сухих листьев, лимонный отпечаток мха. Нет, она не впервые шла к нему в гости, но родители всегда знали, где она, махали и кричали ей вслед: «Не докучай и не сиди слишком долго». В этот миг она понимала, каково это – быть Натали: знать, чего делать не следует, и все равно это делать.

Краска на двери, кое-где грязно-коричневая, кое-где серая, вся была покрыта трещинами и волдырями, точно шкура крокодила. Она хлопьями опадала на землю, стоило провести по ней ладонью. Элис подвернула правый рукав рубашки, чтобы скрыть мокрый манжет, которым она бултыхала в озере, пока читала. Влажная ткань холодила кусочек кожи, но все тело пекло огнем, подергивало и покалывало. Элис раскачивалась на пятках, прижимая книгу к груди. Когда она коснулась дверной ручки, горячей от солнца, глядевшего сквозь сосны, та показалась ей электрической. Элис не убирала руки, позволяя горячей поверхности жечь ей ладонь.

Над озером поднялся ветерок, донесший до нее эхо голосов чаек и едкий запах черноспинок, гниющих на берегу после вчерашнего шторма. Элис подняла глаза и сквозь лабиринт сосновых веток посмотрела в умытое небо. У нее закружилась голова, и она крепче зажала в ладони дверную ручку.


«Приходите, всегда буду рад вам», – сказал он. Когда прозвучало это приглашение, мать Элис неуверенно кивнула, поглядывая на собаку Байбера, которая фыркала и скребла коготками деревянные планки. Отец выбрался из повидавшего виды адирондака[4], заставив пристань слегка качнуться под ним. С этим неожиданным движением что-то изменилось, и Элис ощутила, что они вдруг стали другими людьми, не теми, кем были всего несколько мгновений назад.

– Фелисити Кесслер, – сказала мать, протягивая руку. – Это мой муж, Нильс. Мы каждый август арендуем коттедж Рестонов. Вы должны знать Мирну, миссис Рестон.

– Родители нечасто меня выпускают, – он подмигнул Фелисити, и Элис с ужасом заметила, как покраснели щеки ее матери. – Имя Мирны – миссис Рестон – мелькало в разговоре, но я еще не имел удовольствия познакомиться.

– В этом отношении вам повезло, – брякнул отец.

– Нильс!

– Шучу, конечно. Моя жена подтвердит вам, мистер Байбер, что водить знакомство с таким… хорошо информированным человеком может быть полезным.

– Пожалуйста, я отзываюсь только на имя Томас.

На нем были темный свитер с рукавами, расходящимися у запястий, белая рубашка с пуговицами на воротнике и перепачканные краской брюки цвета хаки. В одной руке он держал плетеную корзину, доверху заполненную виноградом.

– Возьмите, – сказал он, вручая корзину Нильсу. – У нас его море. Позволять этим ягодам пропадать, когда они такие спелые, – настоящее преступление.

Не получив ответа, Томас продолжил гнуть свою линию. Настороженный взгляд Нильса Кесслера, похоже, не смутил его или вовсе остался незамеченным.

– Считайте это знаком примирения. Извинением за Нилу. У нас с ней много общего. Если верить моей матери, главное наше сходство в том, что мы совершенно не поддаемся дрессировке.

Тогда-то он и понравился Элис. А вплоть до этого момента она считала просто странным этого молодого человека в заляпанной краской одежде, с растрепанными волосами и глазами такого же серого цвета, каким рано утром бывает озеро. Чересчур уверенного в себе и чересчур высокого. И потом, Томас разглядывал их – хотя мать всегда повторяла Элис, что этого делать нельзя. Тем не менее он стоял и разглядывал их, вполне осознанно и не пытаясь этого скрыть, как будто мог пронзать взглядом их телесные оболочки и проникать туда, где они прятали свои слабости.

Элис не привыкла к такой непосредственной манере беседы, особенно на озере, где разговоры взрослых обычно отягощались излишним энтузиазмом и неискренностью. «Надо почаще собираться, пока вы здесь! Приходите на коктейли! Какие у вас замечательные детки! Я скоро загляну!» Окидывая мысленным взором предстоящий август, Элис понимала, что единственной радостью для нее будут привезенные с собой книги. Получить в соседи кого-то, кто совершенно не поддается дрессировке, казалось чудесным избавлением.

– Я Элис, – сказала она, наклоняясь, чтобы потрепать Нилу по голове. – Что это за собака?

Томас навис над ней. Его ресницы были черными и длинными, как у девочки, а волосы, тоже черные и длинные, сворачивались колечками вокруг воротника рубашки.

– Элис. Приятно познакомиться. Вряд ли кому-то под силу проследить ее родословную. У меня есть подозрения, но джентльменам не пристало разбрасываться скороспелыми выводами. На входе в городской рынок любит сидеть один бордер-колли, и компанию ему обычно составляет йорк. Нила заливается оглушительным лаем каждый раз, когда мы проезжаем мимо. Уверен, они приходятся ей родственниками.

Элис прикрыла глаза от солнца, пытаясь лучше разглядеть Томаса.

– Значит, вы с Нилой часто здесь бываете?

Он рассмеялся, но то был сухой, надтреснутый смех, без тени веселья.

– Господи, нет. Мои родители уже несколько десятилетий владеют этим домиком, но у них столько свободного времени, что отдыхать толком некогда. Богатым трудно расслабиться. Все время нужно за чем-нибудь наблюдать, появляться на каких-то мероприятиях, – он бросил взгляд на мать Элис и добавил: – Миссис Рестон, должно быть, упоминала, что они довольно состоятельные люди.

Фелисити медленно, натужно глотнула и потупила взгляд, уткнув его в доски пристани. Отец поперхнулся своей «Кровавой Мэри», потом расхохотался и похлопал Томаса Байбера по спине.

– А говорил, что никогда с ней не встречался. Ха!

Томас улыбнулся.

– До сих пор обстоятельства не позволяли мне проводить время в этом тихом уголке, – он окинул взглядом озеро, – но сия пора наступила раньше в этом году, и ее экспрессивный голос имел поразительное сходство с голосом моего отца. Одним словом, я здесь с июня, использую родительскую дачу в качестве студии. Я рисую, как вы могли догадаться, – он указал на свою одежду и пожал плечами. – И мой отец не считает это подходящим занятием.

Томас отступил на шаг и прищурился, изучая их. Его подбородок опустился, руки скрестились. Интересно, как они выглядят со стороны, подумала Элис. Вполне заурядно, решила она, как любая горстка людей, которая может сойти с поезда или встретиться вам на улице. Догадаться, что их что-то связывает, можно было лишь по мельчайшим, едва заметным деталям: по их манере приглаживать волосы ладонью; по решительно расправленным плечам; по светлой коже, на которой любят появляться веснушки; по какой-нибудь черте, эхом расходящейся по их лицам – курносый нос Фелисити достался Натали, светло-голубые глаза Нильса – Элис. Две сестры, одна красивая, вторая умная; отец, взгляд которого с годами становился угрюмей; мать, которая знала, как достичь некого равновесия между ними всеми. Они ничем не отличались от других семей, знакомых Элис.

Томас задумчиво покивал.

– Ваш приезд открывает мне новую возможность. Что, если я нарисую ваш портрет? Семейный, я имею в виду.

– Я не уверен, что…

Томас не дал Нильсу договорить:

– Вы обяжете меня, сэр, уверяю вас. Нельзя же без конца писать один только этот идиллический пейзаж. Березы, тсуги, чайки да вальдшнепы, лодки, снующие туда-сюда по озеру… Честно говоря, я с ума схожу.

Фелисити рассмеялась и поспешила сказать свое веское слово, прежде чем муж успеет возразить:

– Мы будем рады. Очень мило, что вы предложили. Как интересно!

– Вы могли бы оставить рисунок себе. Кто знает? Быть может, однажды он будет чего-нибудь стоить. Разумеется, столь же вероятно, что он не будет стоить ровным счетом ничего.

Элис видела, что отец взвешивает все за и против (первую колонку, вероятно, пополнила угроза в течение четырех недель расхлебывать гнев жены, в случае если он отклонит предложение Байбера), и удивлялась, почему он сомневается.

– Если вы будете рисовать нас всех вместе, почему бы и нет, – решился наконец Нильс. – С Элис, нашим начинающим орнитологом, вы уже познакомились. Ей четырнадцать, и осенью она переходит в девятый класс. А это Натали, наша старшая. В следующем месяце она начнет обучение в академии Уокер.

Элис только сейчас обратила внимание на то, что за время их беседы сестра ни разу не подняла головы, якобы увлеченная книгой, которую читала. Странно, если учитывать, что Натали давно привыкла быть в центре внимания. Она выглядела как новенькая кукла за блестящим витринным стеклом. Ее внешность толпами выманивала за порог неотесанных юнцов, каждый из которых почитал за честь исполнить какое-нибудь ее поручение: принести лимонаду, если Натали было жарко; раздобыть свитер, если она зябла; прихлопнуть муху, которая, не устояв перед ее неземным притяжением, подлетела слишком близко. Элис шагала в первом ряду ее обожателей: подражала ужимкам Натали перед зеркалом, когда оставалась одна; с тайным ликованием принимала ее обноски и жаждала перенять хотя бы малую толику беззастенчивой импульсивности сестры. В миловидности Натали была сила. Даже теперь, безразличная и вялая после нескольких недель поисков подходящего колледжа, во время которых ее укусила какая-то загадочная муха, она была ярким солнцем, звездой, вокруг которой все они вращались. Тот факт, что Натали не пыталась очаровать Томаса Байбера и даже замечать его не спешила, удивлял Элис. И еще удивительнее было то, что ни отец, ни мать не укоряли Натали за грубость и не настаивали, чтобы она поздоровалась. Томас же, со своей стороны, точно так же игнорировал Натали.


– Ау, Томас, ты здесь? Это Элис, – она постучала громче. Скользкая ручка повернулась у нее в ладони, и дверь со скрипом отворилась. – Томас?

Отец качался в лодке посреди озера. Натали отклонила ее предложение побросать в воду гальку, надела купальник, собрала ланч и сказала, что идет на городской пляж и компания ей не нужна. Мать пошла к подругам поиграть в бридж.

– Томас?

В глубине домика что-то заскреблось, и вот на пороге появился он. Выглядел он так, будто спал: опухшие глаза, отпечатки в виде маленьких полумесяцев на щеке, темные волосы спутаны – хотя меньше получаса назад Элис видела, как он вносил в дом бумажные пакеты.

– Ты ужасно выглядишь, – сказала она.

Томас улыбнулся ей и провел рукой по волосам.

– Элис. Какой неожиданный сюрприз.

– Я не вовремя?

– Брось. С чего ты взяла?

– Где Нила?

Элис привязалась к собачонке и носила в карманах объедки на случай, если вдруг встретит ее. Натали же, напротив, звала Нилу не иначе как злобной шавкой. «Она укусит тебя, если не будешь осторожной», – говорила она Элис. «Не укусит. Ты ревнуешь, потому что я ей нравлюсь». – «Это не помешало ей оторвать кусок от Томаса, а ведь он – ее хозяин». – «Я тебе не верю». – «А стоило бы, – Натали ухмыльнулась. – Я видела шрам».

Томас повернулся и пошел в главную комнату домика.

– Подозреваю, что Нила отправилась в гости к друзьям.

Его голые ступни оставляли следы в мелкой пыли на полу, и Элис шла по ним.

– Чертов мел, – сказал Томас, – пыль от него по всему дому.

– Над чем ты работаешь? Можно посмотреть?

– Не уверен, что картина готова для показа публике, но, если ты настаиваешь, пожалуй, могу устроить тебе предварительный просмотр. Стой тут.

Томас принялся перебирать стопку полотен на мольберте у окна, из которого открывался вид на озеро. Остановившись на одной из картин, он взял ее за края, прошел обратно через всю комнату, сел на старый бархатный диванчик и похлопал по подушке рядом с собой.

Обивка дивана цвета темного шоколада пошла пятнами, а местами и вовсе истерлась, по углам были растыканы большие вышитые подушки. Несмотря на обветшалое состояние, диван сохранял тень изящества. Та же тень лежала на всем, что жило в комнате. Чудесные книги в потрепанных переплетах, с плесенью на страницах; старинные напольные часы с потрескавшейся дверцей и звучным боем, который отмечал каждую четверть часа; дорогие на вид восточные ковры с оборванной каймой, – все это уже почти рассыпалось в прах, но было совершенным, как совершенно все то, что выглядит в точности так, как вам представляется правильным. Коттедж Рестонов, для сравнения, будучи в три раза меньше по размеру, был обставлен так, будто им владели спортсмены, хотя это было далеко от истины. Этот дом похож на Томаса, решила Элис: грустный и не без изъянов, но настоящий.

Она устроилась на диване рядом с ним, подобрав под себя ноги. Он развернул полотно, чтобы ей было видно. Это был меловой набросок пляжа под городом, увы, без птиц. Элис узнала контуры тсуг на фоне неба и береговую линию, которая начиная с определенной точки заворачивалась назад навстречу самой себе. Но, хотя она не раз видела эти места, работа Томаса сделала их незнакомыми. Пирс был обозначен темными, режущими штрихами, деревья торчали безлистыми, обугленными шпилями, а вода, казавшаяся сердитой, пеной разбивалась о скалы и налетала на берег.