Трейси Гузман - Райская птичка

– Элис, – Финей достал негативы из второго конверта и теперь держал пленку на свету. Его голос прозвучал как-то сдавленно. – Может, мне не стоит их смотреть.

– Там Натали?

– Нет. – Он протянул ей негативы. – Ты.

Как бы ей хотелось подбежать к девушке на этих кадрах, взять ее за руку, отстранить гриву белокурых волос и шепнуть на ухо: «Беги, еще не поздно». Но люди никогда не верят, что с ними на самом деле случится то, что должно случиться. Когда Элис было четырнадцать, она не верила, что ее тело начнет войну против себя самого. И позднее не верила, что будет отчаянно отбиваться от ползучего наступления своей болезни и все-таки проигрывать. Тот, кто предупреждает тебя о будущем, на самом деле не подготавливает тебя к нему. К нему ничто не может подготовить.

Та Элис, что застыла во времени, зажатая в нескольких квадратиках пленки, переживала одни из своих самых счастливых моментов. Ребенок поборол болезнь, гормональный всплеск беременности пропитал ее, и она впервые испытывала к своему телу любовь и уважение, восхищаясь его способностью одновременно разрушать и созидать, при этом не уничтожая ее саму. Вместо лекарств она глотала огромные безвредные витамины и поглощала немыслимые количества молока, ледяных зеленых виноградин, которые вытаскивала из морозилки, соленых крекеров с маслом, а иногда просто масла, которое слизывала прямо с кончиков пальцев.

Днем она бродила по окрестным лесам, стараясь как можно реже встречаться с Натали, и возвращалась только тогда, когда воздух становился прохладным, – духи леса успевали вплестись в ее волосы, пристать к пальто и ботинкам. Натали не расспрашивала ее о беременности, что одновременно настораживало и радовало Элис. Вместо любопытных, она ловила на себе расчетливые или равнодушные взгляды сестры, словно та находила другое логичное объяснение одежде, которая становилась мала, и новой утиной походке. Элис нежилась в объятиях бездонного сна, проваливалась в его ущелья, едва успевая забраться под простыни, и просыпалась, обнаруживая, что держится руками за тугой холмик своего живота.

То была Элис, которая начинала несколько писем к нему, но каждый раз останавливалась на первом же абзаце, не доверяя бумаге слов, которые могли бы что-то изменить. Она разрывала написанное в крошечные клочки, носила их в ванную в кармане халата и смывала в унитаз, думая, что лучше подождет еще денек, прежде чем скажет ему, потом еще и еще. Дни собирались в недели, и Элис начало казаться, что это только ее ребенок. А когда приходили сомнения, она напоминала себе, как Томас ее обманул, какую жизнь он, наверное, ведет и как мало приспособлен к отцовству человек с его темпераментом.

На негативе, который теперешняя Элис держала между пальцев, она стояла на заднем дворе отчего дома в теплый день раннего лета, и над головой у нее порхали птицы. Волосы лежали на одном плече, а руками она обнимала большой живот – одна ладонь сверху, другая снизу – почти так же, как ее сестра девять лет назад. Она понятия не имела, что ее кто-то фотографирует.

– Ох, Натали, – прошептала Элис, гадая, куда делась фотография, сделанная с этого негатива. – Что ты натворила?

С каким нетерпением Финч дожидался праздников! Да здравствуют тепло и уют родных стен, веселое убранство города, мир на земле, доброта к ближнему. Ужины с Лидией и ее мужем становились изюминкой дня, по большей части потому, что меню изменилось соответственно сезону изобилия, и эти несколько блистательных недель Финч мог лакомиться тем, что ему было по душе: мясными пирогами с хрустящей корочкой, жарким с интересными приправами чатни – и с айвой! Почему он так редко ест айву? Она великолепна! Картофель жареный и пареный, толченый и печеный… А если повезет, можно даже уболтать зятя Кевина на эгг‑ног[39], пока Лидия не видит.

Дом его дочери, один из многих в ряду ленточной застройки федерального стиля[40], украшали зеленые гирлянды, с люстр и перил ниспадали хвойные каскады. В прихожей на гвоздике висел венок из омелы с призрачной россыпью бледных ягод. После стаканчика портвейна Финчу оставалось только закрыть глаза, и Клэр уже ждала, чтобы он обхватил ее за талию и закружил в медленном вальсе, пока они не остановятся прямо под омелой. Молочный изгиб ее шеи манил, счастливый голос звучал в ушах. «Денни, – говорила она шепотом, чуть запыхавшись, прижимаясь губами к плечу его пиджака. – Тебе не кажется, что нам пора домой?» И когда он опускал взгляд к ее лицу, она улыбалась ему и подмигивала. Ах, когда эта женщина чего-то хотела, она не умела темнить, и самые счастливые воспоминания остались у Финча о тех временах, когда она хотела его.

День благодарения неделей раньше сложился хуже, чем он мог себе представить. Годовщину смерти Клэр они с грехом пополам отметили вместе, хотя их горе было разным и горевали они по-разному. Лидия молча слушала его воспоминания о матери, очевидно, довольствуясь тем, что просто проводит с ним время, а для него бальзамом было называть жену по имени вслух, травить байки, в которых она занимала центральное место. День получился слезливым до неприличия. Праздничный стол проседал под весом избыточных блюд. Им с Лидией еда была неинтересна, и они ковыряли вилками в тарелках, предоставив Кевину поддерживать светскую беседу и наводить мосты между их траурами. После ужина Финч вышел на кухню и обнаружил дочку перед открытым холодильником. Та стояла, как официантка с горой полных тарелок, прикрытых пищевой пленкой, и не знала, куда их пристроить.

В тот вечер они пообещали друг другу, что Рождество и Новый год встретят иначе.

– Ей бы такое ужасно не понравилось, – сказал Финч.

– Да, – отозвалась Лидия. – Она бы жутко на нас рассердилась.

– Вероятно, швыряла бы в нас посудой. Легко бьющейся. Я не хочу так рисковать. А ты?

Лидия замотала головой, рассмеялась и бросилась к нему в объятия. Так они сдвинулись с мертвой точки.

С приближением Рождества настроение Финча улучшалось. Он знал, что это тоже из‑за Клэр, хотя она любила не столько сам праздник, сколько действие, которое тот оказывал на ее мужа: кружил ему голову счастьем и всепоглощающей благодарностью. «Считай благословения, а не тяготы», – повторял себе Финч год от года и считал: Клэр, Лидия, удовлетворение от работы, основания с гордостью говорить о сделанном. Этого было более чем достаточно. Конечно, он был сентиментальным дураком, но в такую пору этим не смущался. Финч, говорил он себе, немного мира на земле тебе не помешает.

Теперь он начинал приходить к мысли, что вся эта затея с Томасом была ошибкой, печальной, мутной главой из его прошлой жизни, которую он вознамерился воскресить. Несмотря на то что они со Стивеном обнаружили в малой прихожей Эделлов семейный портрет Кесслеров работы Томаса, пропавшие панели триптиха были от них так же далеки, как и в начале поисков. В конечном итоге Финч убедил Стивена, что разумнее было бы провести некоторое время врозь и каждому сосредоточиться на своих сильных сторонах в попытке раздобыть новые сведения. Откровенно говоря, Финчу хотелось провести несколько недель, не думая о картинах. Мурлыча под нос рождественскую песенку, профессор закатил рукава и посыпал цыпленка солью и перцем.

– Клэр, – сказал он вслух в перерыве между куплетами, – я планирую приготовить себе зеленый овощной салат в духе праздников.

Даже звонок телефона не нарушил его приподнятого настроения, и он с удовольствием увидел на дисплее номер Лидии.

– Доченька. Свет моих очей. Тебе будет приятно услышать, что я сегодня купил брокколи и, возможно, зайду настолько далеко, что нарежу этих мерзких зеленых кочерыжек себе на ужин.

– Пап? Ты хорошо себя чувствуешь?

– Как огурчик. Так чем я обязан удовольствию слышать вас, прекрасная леди?

– Я звоню, чтобы пригласить тебя поужинать с нами в субботу. Если ты свободен.

– Буду обязательно! Не представляю, чем бы я занялся с бо́льшим удовольствием. Можно, я что-нибудь принесу?

– Стивен ответил точно так же. Вы так много времени проводите вместе, что даже думать начинаете одинаково.

Финч почувствовал, что его настроение пикирует вниз.

– Джеймсон? При чем тут он?

Нет, она не могла…

– Я его тоже пригласила.

Могла. Финч едва сдержал стон:

– Лидия, послушай. Я уже взрослый, и меня не надо водить в песочницу поиграть с ребятами. Если бы я хотел поужинать со Стивеном, я бы позвонил ему и сказал: «Стивен, давай поужинаем». И, по-моему, я этого не делал.

– Пап, сейчас праздники. Он один. Ты сам говорил, что ему нужно больше неформального общения. Считай это актом милосердия.

Он свою лепту милосердия внес с избытком. Слишком уж много часов ему пришлось провести в тесноте плохо проветриваемой машины, слушая разглагольствования Стивена о вейвлет-разложении и чудесных методиках, которые сейчас используют, чтобы переводить картину в цифровое изображение, которое потом подвергают математическому и статистическому анализу.

– И цель всех этих анализов?.. – как-то бросил Финч.

Глаза Стивена загорелись от удовольствия, что у него просят новых объяснений.

– Позволить нам математически описывать техники, присущие конкретной работе художника, и материалы, которые он использует. Дать нам еще один инструмент, с помощью которого можно выявлять подделки или работы, созданные не во всей полноте художником, которому они приписываются. Задумайтесь. В не столь отдаленном будущем наука позволит нам устанавливать подлинность со стопроцентной вероятностью.

– Замечательно, – сказал Финч. – А посреди всего этого разложения кто-нибудь находит время подумать о картине? О ее сюжете? Об эмоциях, которые пытался передать художник?

– Я вас умоляю, – махнул рукой Стивен. – Когда вы в последний раз были на выставке? Знаете, что там происходит?

– Когда в последний раз туда ходил ты?

– Я первый спросил.

– Смех да и только, – сказал Финч. – Этот спор смешон.

– Не думаю, что смех – подходящее слово. Мои аргументы далеко не бессмысленны и уж никак не абсурдны и не курьезны.

– У меня от тебя голова болит.

– Если бы вы просто ответили на мой вопрос… Люди ходят по музеям, чтобы посмотреть выставку, про которую кто-то сказал, будто ее надо увидеть. Подоплека в том, что если вы не сходите на эту конкретную выставку и не отреагируете на работы должным образом, значит, вы не ценитель искусства. Поэтому люди толпами набивают выставочные залы, послушно надевают наушники с аудиогидами и щурятся на миниатюрный шрифт подписей. Это не более чем модель для исследования стадного инстинкта. Людям говорят, что нужно думать о картине и что они должны на ней видеть. Они лишены возможности отойти на пару шагов и оценить перспективу или технику, потому что между ними и полотном обязательно влезет чья-нибудь непомерно большая голова. Потом они обрушиваются на банкетки, слишком твердые и повидавшие на своем веку слишком много посетителей с бог знает какими понятиями о гигиене. Положа руку на сердце, Финч, я очень сомневаюсь, что настоящие эмоции хоть как-то участвуют в этом процессе.

Сейчас Финчу хотелось засадить по чему-нибудь кулаком, а точнее, по кому-нибудь. Мысль о том, что такая плохо прикрытая агрессия будет витать за праздничным столом в священном доме его дочери, была просто невыносима. И нянчить Стивена весь вечер он тоже не горел желанием.

– Возможно, нам лучше изменить формат приглашения. Давай поужинаем со Стивеном в ресторане.

Он жалел, что вообще их познакомил. Впрочем, поскольку Стивен был у него в квартире, когда Лидия с мужем заскочили в гости, он никак не мог этому воспрепятствовать. Огонек, вспыхнувший в глазах Стивена, когда тот взял Лидию за руку, тотчас заставил Финча насторожиться. Сражен. Ни больше, ни меньше. Лицо Стивена напоминало морду несмышленого теленка, а глаза следили за каждым шагом Лидии. Просто скандал.

– Ты говорил, что ему неуютно на публике.

– Разве? Что-то не припомню. Возможно, я преувеличивал.

– Пап, все будет хорошо. Увидишь.

Что тут может быть хорошего? Финч потерял всякий интерес к ужину. Только когда запах горелой куриной кожи наполнил дом, он вспомнил о своем блюде. Останки птицы, сухие и ломкие, отправились в мусорку, брокколи вернулась в пластиковый пакет в холодильнике. Финч поплелся в кабинет, утешаясь шоколадным Сантой, которого незаметно взял из тарелки рядом с кассовым окошком в банке. С каждым часом он все больше злился на Стивена. Он собирается узурпировать мою семью!

Но стоило этой мысли мелькнуть у него в голове, как появилась Клэр и принялась бранить его за вредность.

Ему нужен друг, Денни. Как и тебе.

– У меня есть друзья.

Нет. Не обижайся, дорогой, но друзья были у нас. А у тебя есть знакомые. Это не одно и то же.

– Мне нужна только ты. Ты и Лидия. Больше никто.