В общем, понятно, кого выберет здравомыслящая девушка: состоятельного и влюбленного мужчину с серьезными намерениями или шалопая, который еще пытается соскочить с брачной темы. Интересно, давно ли Полина очаровала несчастного профессора? Руслан вспомнил, как она просила его не приходить в приемный покой. Интересно, почему он тогда решил, что она хочет этим подтолкнуть его к решительному шагу? А она просто боялась спугнуть перспективного поклонника, вот и все.

Руслан прислушался к себе, вдруг ему станет грустно или хотя бы обидно, что Полина так бесцеремонно с ним обошлась. Но нет, ничего, кроме облегчения, что все кончено и эту связь ему не придется разрывать, он не испытал.

«Лучше бы ты так себя анализировал, когда только связался с ней! – буркнул он. – отдавал себе отчет, что ты там чувствуешь, а вообще черт его знает, что все это было. Морок или наваждение, или она на меня порчу навела, как на бедного Майофиса сейчас. Ведь не любила она меня, в самом-то деле! Если бы чуть-чуть была неравнодушна лично ко мне, а не к моему статусу завкафедрой, так давно бы прибежала навестить. Ну или честно сказала: так, мол, и так, если ты не хочешь жениться, я выйду за другого, и всё!»

Как грустно думать, что у Григория Феликсовича наверняка тоже есть женщина, любящая его честно и преданно, не за деньги и статус, а потому, что видит его великую душу. Есть такая женщина, может быть, и не одна, а Майофис выбрал Полину, точно так же, как это в свое время сделал сам Руслан. Что же мы за люди такие, мужики, отвергая женскую любовь и преданность, ведемся не пойми на что. Нам интересна любая женщина, кроме той, что любит и доказывает свою любовь. Каждый мужик готов повторить вслед за Пушкиным: «Нет ничего безвкуснее долготерпения и самоотверженности» и рвануть за какой-нибудь вертихвосткой, которая знать не хочет ничего, кроме личной выгоды.

А может быть, Полина послужила орудием судьбы, чтобы Инга вышла не за него, а за Стрельникова.

Иначе создали бы они счастливую и дружную семью и понимали друг друга с полуслова, но он никогда бы не знал, о чем она думает, когда не спит по ночам и поднимается на чердак, стараясь не скрипеть половицами…


Готовясь к прогулке с Христиной, Макс вспомнил, что не забрал из дома свой прекрасный английский зонт, черный, с костяной ручкой, предназначенный как раз для прогулок вдвоем. Зонт был мало того что большой, но еще идеальной формы, так что капли дождя никогда не заливались за шиворот, а при сильном порыве ветра спицы не выгибались наизнанку. Словом, то, что надо для поисков границы дождя, и Макс решил заехать за ним в обеденный перерыв.

Вежливо поздоровавшись с консьержкой, он поднялся на лифте и открыл дверь, машинально отметив, что рука уже отвыкла от этого замка, и чистота вокруг, которая раньше так нравилась ему, вдруг показалась безликой, как в гостиничном номере.

Когда он вошел в квартиру, чувство пустоты и неузнавания не покинуло его, а, напротив, усилилось.

Не верилось, что это место почти семь лет служило ему домом, здесь он переживал все горести и радости жизни, болел и выздоравливал, и именно сюда стремился после тяжелого трудового дня.

В шкафу стояла его зимняя обувь, в гардеробной висели пальто и пуховик, на письменном столе до сих пор лежали книги, которые он взял для работы, но его самого больше в этом доме не было.

Он жил здесь, как гость, и уходил, как гость, не унося ничего в своем сердце и не оставив дому памяти о себе…

Он взял зонт и хотел было уйти, как тут из спальни выплыла жена, привлеченная шумом открывающейся двери.

– А, это ты, – сказала она равнодушно, – зачем пришел?

– Алина, я вообще-то твой муж и живу здесь.

От вида жены у Макса совсем испортилось настроение. Несмотря на то что давно перевалило за полдень, она все еще ходила в пеньюаре и какой-то маске на лице, а на руки натянула специальные хлопчатобумажные перчатки. Макс знал, что она будет в таком виде слоняться по дому часов до четырех, потом поклюет что-нибудь эфемерное типа рукколы и двух-трех орешков и поедет в «зальчик» или в «бассейничек», а вечером снова умастит свою особу какими-нибудь снадобьями.

– Я не поняла. – Она повернулась к нему своей белой маской, и Макс вдруг подумал, что это и есть ее настоящее лицо, просто белый блин, пытающийся раскрасить себя яркими, но нестойкими красками…

– Я не поняла, – повторила Алина высокомерно, – ты хочешь какие-то права предъявить на эту квартиру?

– Нет, только на этот зонтик! – Он помахал перед ее носом сложенным зонтом. – Не возражаешь, надеюсь?

– Нет. Если хочешь, я скажу домработнице, чтобы упаковала все твои вещи и отослала к Волчеткиным или куда ты скажешь.

Он сел на галошницу и потер лоб.

– Слушай, Алина, я тебе в третий и последний раз предлагаю: давай закончим этот цирк! Пойми, нельзя принимать такие важные решения, как развод, только из упрямства. Да, развод, – повторил Макс с нажимом, хотя за дурацкой маской жены никак нельзя было понять, что она почувствовала, услышав это слово, – потому что, если ты сейчас же не примешь меня домой, я подам на развод.

Алина засмеялась и сказала, что он полный идиот, если думает, что она сможет жить с ним дальше после того, как он ясно показал, насколько ему плевать на чьи-либо интересы, кроме собственных. Пусть он и дальше живет, как хочет, а в ее жизненные планы не входит превращаться в подстилку и забывать себя, лишь бы быть при мужике.

– Подстилка – это немножко другое, – буркнул Макс, посмотрел в прорези маски, за которыми должны быть глаза, ничего не увидел и молча ушел, почти со страхом думая, что Алина захочет его остановить.

Слово «развод», впервые произнесенное вслух, не растаяло в воздухе, а четко и определенно легло на душу. Он трижды предложил, трижды получил отказ. Все, совесть его чиста, думал Макс, пытаясь утихомирить чувство вины, своего любимого дракона, который уже просыпался и плевался огнем. Несмотря на то что «пожить отдельно» предложила Алина, и она же не пускала его, когда он просился обратно, Макс чувствовал, будто предает жену, согласившись на развод. Он ведь обещал быть с ней всю жизнь, и его не извиняет, что он тогда почти не знал Алину и был одурманен похотью, а еще больше больным самолюбием и ложной гордостью.

Макс полагал, что жена не хочет развода по-настоящему, она уверена, что ни один мужчина по доброй воле не откажется от обладания такой красавицей, поэтому все ее действия носят чисто воспитательный характер. Чем труднее мужу вернуться в лоно семьи, тем больше он это лоно будет ценить, такая у нее, верно, логика. Возможно, материальный фактор тоже присутствует, с неприязнью подумал Макс, ей трудно, наверное, понять, что я смогу отказаться от того уровня жизни, к которому привык за годы брака. В общем, она ждет, когда я начну ползать на коленях перед ней, умоляя снова запустить меня в этот рай, а я вдруг раз – и развод! Неудобно как-то, черт возьми!

Вернувшись на службу, он заварил себе крепкий кофе без сахара и энергично, звякая ложкой о тонкий борт фарфоровой чашки, размешал, чтобы гуща осела.

Столько лет он ломал себя, прогибался, совершал поступки, которых не только не хотел, но и отвергал душой, и все ради того, чтобы поддерживать иллюзию счастливого брака, чтобы не дать жене проявить себя, и главное, чтобы самому не столкнуться лоб в лоб с тем фактом, что Алина – пустая, холодная и эгоистичная женщина.

Зачем-то влез в дебри психотерапии, хотя совсем не любил это дело, проводил какую-то невнятную терапию людям, нуждающимся разве что в хорошем пинке под зад, утешал людей, единственное горе которых состояло в отсутствии настоящих горестей, ну и так далее…

Частная клиника сто лет была ему не нужна, но Макс взялся за эту работу, лишь бы только не показывать Алине себя настоящего: обычного врача, увлеченного своим делом, не полного бессребреника, но в общем равнодушного к материальным благам человека.

Но если бы он выбирал работу по велению сердца и сказал бы жене, мол, зарабатываю, сколько могу, учись жить на эти деньги, то сразу стало бы ясно, что он женат на алчной, изнеженной и самовлюбленной женщине, а знать эту правду Макс не хотел. Поэтому и прогибался, так была хоть какая-то возможность думать, что Алина благородная и любящая натура. Этот принцип действовал во всем, даже в мелочах. Например, она хотела пойти на вечеринку, Максу это было неудобно, но он покорно плелся за женой, трусливо предпочитая думать, что, если бы он попросил, Алина осталась бы дома, как хорошая жена.

Почему он решил, что обязан обеспечить ей такой же уровень жизни, какой она вела при родителях? Да ничего подобного он не был должен, это Алина обязана была понимать, за кого выходит замуж, и сама решить, что ей дороже: папины денежки или любовь.

Все это или чрезвычайно сложно и неразрешимо, или очень просто. Или люди стараются оба, и тогда у них все получается, или старается кто-то один, тогда не получается ничего, потому что второму все время кажется, что первый старается мало.

Этот брак себя исчерпал, это ясно даже ему, с его умением закрывать глаза на реальность. Пусть он женился на равнодушной и самовлюбленной женщине, это полбеды, главное, что она нисколько не дорожит мужем и готова рискнуть им ради каких-то принципов, которых сама толком не понимает.

И все же Макс знал: как только он подаст документы на развод, его душу захлестнет такое жгучее чувство вины перед женой, что перед ним померкнут все остальные переживания.


Стоял промозглый осенний вечер, но дождя не было. Пока Христина прощалась с Анной Спиридоновной, а Макс разговаривал с Яном Александровичем о здоровье брата, совсем стемнело, и редкие фонари казались желтками, вылитыми на чугунную сковородку неба.

– Пойдемте искать границу дождя? – спросил Макс нарочито бодрым тоном, потому что испугался, что девушка передумала, но Христина улыбнулась и шагнула вслед за ним.

Они миновали темный скверик, в котором ощущался горький запах прелой листвы, а на разросшихся кустах шиповника висели черные сморщенные плоды, смотревшиеся таинственно и красиво. Это был очень удобный сквер, заброшенный, темный и безлюдный, будто созданный для того, чтобы влюбленные пары могли целоваться.

Ему вдруг остро захотелось привлечь девушку к себе и прикоснуться губами к ее губам, прогоняя холодок петербургской осени, и, чтобы не поддаться соблазну, Макс ускорил шаг.

Говорить не хотелось обоим. Иногда Христина поворачивалась к нему, он спрашивал: «Что?» – она улыбалась, мол, ничего, и оба снова надолго замолкали.

Максу вдруг стало так спокойно, как, наверное, никогда не было раньше. Может быть, в самом раннем детстве, когда отец встречал его с занятий танцами (считалось, что это полезно для осанки). Тогда он вышагивал с чувством выполненного долга, за спиной рюкзачок с чешками, одна рука в теплой и сильной руке отца, в другой – пластмассовый кот, и чувствовал себя властелином мира. Странно, за давностью лет он совсем забыл об этом, а сейчас вдруг всплыло…

Дошли до Спасо-Преображенского собора и остановились возле ворот, глядя на купола, еле различимые в низком темном небе.

Преображенская площадь была ярко освещена, но сам собор почему-то нет, стены его, мокрые от недавно прошедшего дождя, казались темнее, чем на самом деле, и деревья, растущие вокруг, словно защищали его своими голыми ветвями. Вокруг сновали автомобили, люди спешили по своим делам, светились окна и витрины в домах на площади, а собор высился темной громадой, словно призрак, и от этого становилось немного не по себе.

Вдруг мимо собора проехала очень старая женщина на большом велосипеде с рамой. В полумраке Макс увидел старую темную куртку из болоньи и широкую длинную юбку, почти закрывающую педали. Повернув к собору голову с совершенно белыми волосами, старуха вдруг, не снижая скорости, убрала руку с руля и перекрестилась.

Макс тоже перекрестился, но так, чтобы этого не было заметно со стороны.

Тяжело хлопая крыльями, с дерева взлетели какие-то птицы, Христина поежилась, и Макс осторожно положил руку ей на плечо.

– А вы верующий? – вдруг спросила девушка.

– Как сказать? – растерялся Макс. – Я получил медицинское образование, и наука вроде бы убедительно доказала, что бога нет. По всему выходит, что вроде бы на самом деле нет, но я вижу чудо человеческой души. Она сейчас, будучи на земле, способна подняться и прикоснуться к вечности, которой, может быть, и не существует.

Христина промолчала, только задумчиво кивнула.

– Но если мы верим, то Бог с нами хотя бы сейчас, пока мы здесь, а может быть, не оставит нас и потом, – продолжал Макс тихо. – бывают в жизни такие минуты, которые остаются где-то навсегда, правда? И повторятся когда-нибудь через миллион лет, пусть и не с нами. Наверное, это и есть вечность, я не знаю. Вернее, мне трудно объяснить…

– Понимаю, – она мягко убрала его руку с плеча. – но так страшно тут, мне даже не по себе стало.