Джасинда Уайлдер - Раненые

— Другим американцем?

Она долго молчит, а потом отвечает на медленном тихом арабском.

— Когда я была девочкой, шла война с американцами и другими солдатами. Мы с братом прятались. И пришел американец. У Хасана было ружье. Он просто меня защищал, но тот американец… он не был солдатом. У него была фотокамера. Но еще у него было оружие, пистолет, — рассказывая свою историю, она мечется между английским и арабским. — Хасан выстрелил и промахнулся. А он выстрелил в ответ и ранил моего брата. Я.… подняла ружье и убила его. Американца. Хасан сбежал, чтобы стать солдатом, а потом умерла моя тетя, поэтому у меня больше никого не было. Но какое-то время я справлялась. А потом у меня закончились деньги и еда, а работы не было. Я умоляла солдата дать мне еды. И он дал. А потом заставил меня заняться с ним сексом.

— Он тебя изнасиловал? — спрашиваю я по-английски.

— Нет. Не… не совсем. Он сказал, что будет давать мне еду, пока я позволяю ему заниматься со мной сексом. Я не ела несколько дней. Я была так голодна…

Она замолкает, и я чувствую, как сквозь мою майку просачивается влага. Эта часть формы не зарегистрирована, и за ее ношение меня несколько раз арестовывали. Она плакала на моем плече.

Плачет по своему утерянному детству.

— Дерьмовый выбор, — говорю я по-английски.

Она не отвечает, и я просто обнимаю ее. Позволяю ей плакать долго, очень долго. И вот она встает и идет в ванну, чтобы подготовиться. Я отвожу взгляд. Наблюдение за тем, как она готовится, стало рутинным. Я смотрю, как она надевает униформу, делает макияж. Пустое лицо, жестокие глаза, соблазнительная улыбка. Я это ненавижу. Она становится Сабах, и Рания, добрая уязвимая девушка, которую я знаю, исчезает.

— Не уходи, — говорю я.

Она смотрит на меня сверху вниз, теперь уже полностью в образе Сабах.

— Я должна. Абдул идет.

Я в замешательстве. Думал, он приходит днем. А сейчас за окном почти темно.

Она видит мое замешательство.

— Он прислал записку. Идет сейчас, не завтра.

Я никогда не понимаю, как она организует свои свидания. Ясно, что у нее есть список клиентов. Рания не работает на улицах. У нее есть некоторое число постоянно посещающих ее Джонов, которые, кажется, просто приходят, однако она всегда точно знает, когда их ждать. Я не видел, чтобы у нее был телефон, компьютер или что-то в этом роде. Но она все-таки знает. И это для меня загадка.

— Он причиняет тебе боль, — говорю я.

— Да, он может. Он силен. — Она пожимает плечами, кажется бесстрашной. Но я все равно вижу скрывающийся в ее глазах страх.

Она уходит, и все внутри меня скручивает. Инстинкты подсказывают, что произойдет что-то плохое.

Я готовлюсь к боли.

Готовлюсь убивать.

Ужас подстегивает каждый удар моего сердца, пока я жду Абдула. Он снова сделает мне больно. Заставит меня сделать что-то отвратительное. Сажусь на матрас и жду. Я не поприветствую его. Не буду притворяться или играть в какие-то игры. Он монстр, и все, что я могу сделать, — это попытаться выжить.

И он приходит. Пока он, важничая, проносит сквозь дверной проем сначала живот, его жестокие блестящие поросячьи глазки осматривают меня, опустившись в первую очередь на грудь.

— Что, и никакого поцелуя для любовничка? — спрашивает он, смеясь так, будто выдал невероятную шутку.

Я не отвечаю. Просто жду, уставившись на него. Он облизывает губы, снимает ремень с кобурой пистолета, достает ружье из-под кожи и кладет его на свою сторону. Его поведение меняется, и я знаю: началось.

— На колени, шлюха.

Я встаю на колени, повернувшись к нему и оставив руки на бедрах.

— Снимай одежду. Всю.

Я раздеваюсь и, обнаженная, встаю перед ним на колени. Колени дрожат, кожа липкая от холодного пота. В груди безумно барабанит сердце, и меня могло бы вывернуть наизнанку, если бы, как я знала, это не рассердило Абдула. Это выживание, напоминаю я себе. Не гордость.

— На колени, шлюха.

— Я уже на коленях, — говорю я, не споря, а просто спокойно указывая на факты.

— Нет! На колени, как собака. Как шлюха, коей ты и являешься! Отвернись от меня.

Я с трудом сглатываю и двигаюсь, чтобы подчиняться; меня так сильно трясет, что я едва могу пошевелиться. Будучи проституткой, я делала много мерзких вещей. Я сталкивалась со страхом. Меня били, мне угрожали, причиняли боль. Принуждали делать аборты. Насиловали.

Но то, что делает со мной Абдул… это совсем другое. Только он действительно вызывает во мне ужас. И вот мои колени сквозь матрас упираются в твердый пол, локти, дрожа, едва могут удержать мой вес, и вот теперь я познаю ужас так, как никогда раньше.

Знаю, он подтолкнет меня к чему-то, я откажусь, а он меня убьет. И тогда всё закончится.

Я слышу его движения за спиной. Я слышу сигнал — звон пряжки, и во рту все пересыхает. Я опускаю голову, расслабляю плечи и спину, готовлюсь к его жесткому вторжению. Но вместо этого он бьет меня по заднице так сильно, что я не могу остановить крик.

Он бьет меня по заду снова и снова, пока не отползаю прочь.

— На колени, шлюха! — кричит он. — Я с тобой еще не закончил.

Я заставляю себя вернуться в ту позу, сражаясь со слезами страха. А он шлепает по другой стороне моей попы, снова и снова, пока ее не начинает жечь так, будто она горит в огне.

Он смеется.

— Посмотри на себя, шлюха. Твоя маленькая задница уже красная. Ты готова. — Он ласкает мой зад, нелепо мягкий после его жестокости. — Я тр*хну тебя в задницу, шлюха. А тебе это понравится. Поняла?

Затылком я чувствую холодный металл дула его пистолета. Не могу двигаться. Знаю, что это. Моя жесткая черта. Я бы не позволила такого ни одному мужчине. Меня били и раньше, но я всегда отказывалась.

И я откажусь сейчас.

Необходимое количество слюны набирается не сразу, мне приходится несколько раз сглотнуть, и только тогда я могу говорить.

— Нет. — Короткий, но яростный шепот.

— Что ты сказала? — голос Абдула становится низким и безжалостным.

— Я сказала «нет». — Мой голос стал громче. Я готова умереть. — Ты этого не сделаешь. Я позволю тебе сделать все, что ты захочешь. Позволю тебе трахнуть меня. Я тебе отсосу. Не буду сопротивляться. Но там ты ко мне не прикоснешься.

Все еще стоя на коленях, я все понимаю и двигаюсь так, чтобы повернуться к нему и столкнуться с ним лицом к лицу. Но он быстрее. Он хватает меня за волосы у корней и сильно дергает. Я кричу. Он жестоко тычет в голову прикладом своего пистолета. Я вижу звездочки, и через голову простреливают острые уколы боли.

— Пусти! — кричу я. Теперь я полна решимости бороться с ним.

Он снова дергает меня за волосы, поднимая меня с пола. Его колено давит на мою спину, лишая меня дыхания. Приклад его пистолета тычет не вбок, прямо в почку, и я даже стоять прямо не могу из-за ослепляющей боли, даже вдохнуть не могу, чтобы закричать.

Он заставляет меня встать на четвереньки, его рука все еще сжимала мои волосы. Его колени раздвигают мне ноги, и теперь я чувствую его готовность в складке своей задницы. Во мне вспыхивает паника, подстегивающая меня извиваться и метаться под его хваткой, визжать и кричать. Я пинаюсь, и обнаженная пятка встречается с мягкой плотью. Он снова тыкает кулаком в живот, и боль затыкает меня против моей воли. Что-то твердое и горячее толкается мне в задницу, но не проникает, хотя рвется, ранит, почти терзает нежную кожу. Я кричу так громко, как только могу, не смотря на крадущую дыхание боль, и борюсь. Борюсь.

Во мне мимолетно возникает желание, чтобы Хантер мог мне помочь, но он не может.

Потом Абдул исчезает. Он кричит, рычит. Я шлепаюсь на задницу, и сквозь слезы вижу, как Абдул отступает, сжимая руку. Я отползаю от него и вижу, как что-то мокрое и красное течет сквозь его пальцы. Горячая липкая кровь орошает мои волосы и спину. У его ног валяется что-то розовое. Отсеченные пальцы. Абдул кричит. Его штаны болтаются у лодыжек, и он пытается освободиться от них, чтобы иметь возможность бороться.

Хантер возвышается над ним, освещенный светом свечи. Его лицо — маска гнева, забрызганная кровью. Его нож зажат в кулаке, опущенном к талии. Кровь капает с лезвия ножа с медленным звуком «пум-пум-пум».

А кроме этого царит тишина, потому что теперь Абдул перестал кричать.

Мужчины столкнулись лицом к лицу. Абдул обнажен ниже груди, и это могло быть смешно, но нет. Ствол лежит на полу, вне зоны досягаемости. Я не могу двигаться, застывшая из-за жестокости. Все происходит без предупреждения. Вот Хантер просто стоит, а вот он нападает на Абдула быстрее, чем атакующая змея. Я слышу хруст сталкивающихся тел, и Абдул оступается, из его живота течет кровь.

Я хочу, чтобы меня тошнило, но даже этот рефлекс застыл.

Хантер не пытается сделать все быстро. Абдул снова на ногах, прижимает к животу беспалую правую руку. Он теряет много-много крови. Думаю, он смертельно ранен, но Хантер еще не закончил. Он не говорит ни слова.

Хантер снова делает выпад, и я вижу, как предательски морщится его лицо, что говорит мне: он все еще чувствует боль, но отказывается позволять ей остановить или хотя бы замедлить его. Нож сверкает у груди Абдула, и генерал снова отступает. Губы Хантера изгибаются в отвращении и презрении.

Он сокращает пространство между ними и мощным ударом сбивает Абдула с ног. Хантер возвышается над ним и с торжествующей улыбкой смотрит вниз, но потом его лицо бледнеет, он покачивается и отклоняется назад, чтобы удержать равновесие. Он не видит, как Абдул протягивает руку, дотягивается до пистолета и хватает его. Я выкрикиваю предупреждения, но уже слишком поздно. Пистолет трещит, за этим следуют вспышки выстрелов, и Хантер хрипит, отворачивается и падает.

Кто-то кричит… думаю, я. Абдул откатывается, хватается за штаны и, спотыкаясь и истекая кровью, идет прочь.

Он не умрет, но ранен сильно; думаю, вернется он не скоро. Мои проблемы с Абдулом еще не закончились, но сейчас наступила передышка. Я позволила ему уйти и подползла к Хантеру. Пуля ранила его в бок, и я знаю достаточно, чтобы понять: эта его рана серьезнее всех остальных. Возможно, задет какой-нибудь орган или что-то вроде того. Не знаю. Знаю только, что рана серьезная.

Я плачу, прижимая руку к кровавому отверстию. Хантер протягивает руку к моей рубашке, лежащей рядом, и пытается прижать ее к ране, но потом теряет сознание. Я кричу, с силой прижимая рубашку к его боку.

Не знаю, что делать.

Я трясу его за плечи, трясу. Он приходит в сознание.

— Что мне делать? — молю я его.

— Нужен… доктор… хирург… кто-нибудь, — это я, слава Аллаху, понимаю.

Потом я ухожу, умоляя Аллаха, в которого я перестала верить еще девочкой. Я натягиваю на себя юбку, несусь в соседнее здание за рубашкой, чтобы прикрыться, а потом бегу в больницу, где осуществляю контроль рождаемости и проверку на заболевания. Она находится в нескольких кварталах от меня, но я добираюсь за рекордное время. На моих руках кровь.

Врач, которого я знаю лучше всего, мужчина по имени Хусейн, сейчас на дежурстве.

— Сабах! Что с тобой случилось? Ты ранена?

Я качаю головой.

— Нет, не я. Мой… мой друг. Пожалуйста, идем со мной. Ему нужна помощь.

Хусейн смотрит на меня с опаской.

— Во что ты меня втягиваешь?

— Доктор, пожалуйста. Вы же меня знаете. Я приходила к вам годами. Пожалуйста, помогите моему другу.

Выражение лица Хусейна меняется, и я понимаю, что бесплатно мне это не дастся. Иногда я плачу Хусейну деньгами, но я узнаю этот похотливый блеск в его глазах — на этот раз он потребует больше, чем динар. Он потребует меня.

— Вы получите все, что захотите, доктор Хусейн. Но пожалуйста, идемте.

Он кивает.

— Очень хорошо, Сабах. Позволь мне взять мою сумку.

Я веду его в мечеть, но останавливаю его, прежде чем мы войдем.

— Доктор, прежде чем вы увидите моего друга, я должна попросить… пожалуйста, просто оставьте это между нами. Это важно.

Хусейн щурится.

— Что-то мне подсказывает, что мне это не понравится. Но я здесь, а еще я давал клятву Гиппократа.

— Что?

Он качает головой.

— Клятва о том, что нужно помочь тем, кто нуждается в помощи. Но я не подвергну себя или свою семью опасности, Сабах. — Я киваю и веду Хусейна в мечеть.