— Как же это чудесно! — воскликнула леди Анджелина Дадли, когда они ехали в двуколке, пробираясь сквозь множество карет и экипажей, устроивших модную послеобеденную прогулку в Гайд-парке.

— Вы в первый раз катаетесь в парке? — спросил Эдвард.

Разумеется, однажды она уже совершила верховую прогулку по Роттен-роу, но это, конечно, совсем другое дело.

— О да, — ответила Анджелина. — Ни Трешем, ни Розали не позволяли мне появляться здесь до тех пор, пока я не начну выезжать, а вчера Розали настояла на том, чтобы я отдохнула. Впрочем, я пошла в библиотеку Хукема. О, и там встретила мисс Годдар, и мы вместе пошли в чайную и проболтали целый час. А днем маркиз Эксвич нанес визит Трешему. Такой глупец, пришел делать мне предложение! О, смотрите, вон там… как его зовут? Вчера вечером он пригласил меня на третий танец. Сэр Тимоти Биксби, вот как. А леди, которая с ним, танцевала с Фердинандом. Я не могу… Здравствуйте! — повысила она голос.

Они остановились на несколько мгновений, чтобы обменяться любезностями с Биксби и мисс Коулмэн.

Эксвич, думал Эдвард. Должно быть, ему уже пятьдесят. Сколько раз он был женат? Дважды? Трижды? И сколько у него детей? Шесть? Восемь? Восемнадцать? Очевидно, все дочери.

— Вы приняли предложение? — спросил он, когда двуколка поехала дальше.

Анджелина с недоумением посмотрела на него, но тут же заулыбалась.

— От лорда Эксвича? — фыркнула она. — О нет. Он же носит корсет!

Видимо, это достаточно уважительная причина, чтобы отклонить брачное предложение. И скорее всего действительно уважительная.

Она пила чай с Юнис? Сам он так до сих пор к ней и не сходил.

Им потребовался час, чтобы объехать круг. Практически все гуляющие здесь были на балу у Трешема, поэтому пришлось поздороваться с каждым, осведомиться у каждого о здоровье и сообщить каждому, какой сегодня чудесный день, на случай если сами они не заметили.

И все откровенно рассматривали Эдварда и Анджелину с задумчивостью во взоре. Двое его знакомых даже подмигнули ему!

— Должно быть, вы уже хотите вернуться домой, — сказал наконец он. — Я вас…

— О нет! — Анджелина повернула к нему испуганное лицо. — Не может быть, что уже пора возвращаться! Мы почти ничего в парке не увидели.

Разве она не знает, что это и не предполагается? Гайд-парк большой.

— Хотите, чтобы я вас еще немного покатал? — уточнил Эдвард.

— О да, прошу вас. Но нельзя ли найти менее оживленное место?

— Ну, разумеется, — ответил Эдвард и, выехав из толпы, повернул на тихую аллею, скорее удаляющуюся от парковых ворот, чем ведущую к ним.

На виду у половины светского общества.

Мог бы сразу разослать приглашения на прием по поводу первых крестин.

Анджелина раскрыла над головой зонтик — абрикосового цвета в тон муслиновому платью. Правда, есть учесть размер ее шляпы, Эдвард так и не понял, с какой целью.

— Лорд Хейворд, — обратилась она к нему, — вас вынудили ухаживать за мной?

— Вынудили? — переспросил он.

— Наверное, это неправильное слово, — поспешно сказала Анджелина. — Никто не смог бы вынудить вас делать то, чего вы не хотите. Но вас… уговаривают? Убеждают за мной ухаживать?

Два вечера назад он задал ей тот же самый вопрос, но она все отрицала. Теперь Эдвард понял почему. Боже милостивый, это вовсе не тот вопрос, на который ему хотелось бы ответить!

— Вы имеете в виду мою бабушку, мать и сестер? — уточнил он. — Полагаю, они такие же, как и все прочие родственницы-дамы. Все они хотят, чтобы я счастливо устроился в жизни. Хотят, чтобы я обеспечил преемственность. Стремятся подобрать для меня самую подходящую невесту, считая, что сам я этого сделать совершенно не способен.

— А я подходящая невеста? — спросила Анджелина.

— Безусловно. Вероятно, самая подходящая.

Двое ребятишек на широкой лужайке бегали за мячом. На траве чуть поодаль сидела леди. Больше никого видно не было.

— А если бы вам пришлось выбирать, — спросила Анджелина, — без необходимости угодить родственницам, вы выбрали бы девушку неподходящую? Или менее подходящую?

О Господи.

— Леди Анджелина, — решительно произнес Эдвард, — мне кажется, это крайне неуместная тема для беседы.

Она покрутила зонтик и рассмеялась:

— Вы бы никогда не выбрали себе неподходящую невесту. Вы весьма добродетельный джентльмен. Вы верны своему долгу и никогда не будете слушаться сердца — только разум. Вы никогда не сделаете ничего импульсивного. Никто никогда не увидит вас на дереве, в то время как разъяренный бык роет землю внизу.

— Да, я действительно зануда, — сказал Эдвард, с беспокойством отметив раздражение в ее голосе. — Пора отвезти вас домой.

— Но нет ничего занудного, — отозвалась Анджелина, — в том, чтобы быть добродетельным, послушным долгу и вести себя со взвешенной рассудительностью. И ничего занудного в том, чтобы быть джентльменом. Мы в самом деле должны возвращаться домой? Вокруг так прелестно, и я в первый раз в жизни катаюсь в двуколке, и мне это ужасно нравится! Как вам моя шляпка?

Она опустила зонтик. Эдвард повернулся и посмотрел на нее.

— Это одна из тринадцати? — спросил он.

— Номер восемь, — ответила Анджелина. — И вообще их четырнадцать. Я вчера вечером сосчитала, оказалось, что их на одну больше, чем я думала.

— Мне казалось, — произнес Эдвард, — что вы покупали каждую новую шляпку, потому что она была лучше, чем предыдущая. Так почему же вы надели номер восемь, а не номер четырнадцать?

Анджелина широко улыбнулась:

— Я это сказала просто для того, чтобы что-нибудь сказать. Я часто так делаю. И я обожаю все свои шляпки, за исключением, наверное, розовой. Я ее купила, потому что мне понравился оттенок розового и до сих пор нравится. Но на ней нет никаких украшений. Она скучная. Придется что-нибудь с ней сделать, если я захочу ее когда-нибудь надеть. А если я ее никогда не надену, это же будет ужасно пустая трата денег, правда? Но вы не ответили на мой вопрос. Думаю, вы слишком вежливы, чтобы честно признаться — шляпка отвратительная. Мои братья не настолько тактичны.

— Неужели мое мнение так важно для вас? — поинтересовался Эдвард.

Анджелина подумала.

— Нет, — призналась она. — У меня всегда был отвратительный вкус в одежде. В основном он сосредоточен на шляпках. Я еще могу иногда принять совет насчет платьев и других предметов туалета. А иногда нет. Но шляпки я всегда выбираю сама!

— Кто говорит, что у вас отвратительный вкус? — спросил Эдвард.

— Кроме моих братьев? Ой, да все. Мои гувернантки — все до единой.

Она мельком взглянула на Эдварда и снова подняла зонтик над головой, но тут же передумала и положила его на колени.

— Моя мать.

И он внезапно понял кое-что про нее — нечто, чего предпочел бы не знать. Где-то глубоко под ярким шумным блеском, бывшим Анджелиной Дадли, скрывалась ранимость.

Говоря «моя мать», она буквально прошептала эти слова.

Ее мать сказала, что у нее дурной вкус? Ее мать, бывшая исключительной красавицей и обладавшая безупречным вкусом? Эдвард ее помнил. Да разве ее можно было забыть, раз увидев?

— У вас прекрасные шляпки, леди Анджелина, — произнес он. — И эта тоже. И та, что вы надевали утром, катаясь верхом по Роттен-роу. Она тоже одна из четырнадцати?

— Та? — переспросила Анджелина. — О нет. Это старая шляпка, и я надела ее, чтобы не замочить волосы перед представлением королеве. Старая любимица.

— Она привлекла внимание, — заметил Эдвард. — И о ней тоже будут много говорить. Осмелюсь заметить, и об остальных тринадцати тоже, как только вы их наденете, даже о розовой, если ее оттенок хоть немного похож на оттенок того платья, в котором вы были по пути в Лондон.

— Почти совершенно такой же, — ответила Анджелина и рассмеялась. — Все будут говорить, какой у меня отвратительный вкус. Но мне все равно. Я люблю свои шляпки.

Эдвард повернул двуколку на дорожку, идущую параллельно прудам Серпентайна.

— В конечном итоге, — произнес он, — только это и имеет значение. Главное, что вы их любите. И со временем произойдет довольно странная вещь: постепенно ваши шляпки начнут ассоциировать с вами, и люди начнут жадно ждать новых. А некоторые станут ими восхищаться. Кое-кто даже будет завидовать и подражать вам, потому что решит, будто именно шляпки придают вам живость и блеск, так отличающие вас от всех остальных. И разумеется, ошибутся. Шляпки ничего не добавят к их характерам. Вы не должны отступать и прислушиваться к тому, что остальные считают модным и сделанным со вкусом, если вы предпочитаете что-то другое. Лучше быть законодателем моды, чем ее скучным подражателем.

Боже праведный, неужели он и вправду верит в то, что говорит? Или просто дает ей ужасный совет?

— Даже если никто за мной не последует? — спросила Анджелина, глядя на него смеющимися глазами.

— Даже в этом случае, — подтвердил он. — В этом параде вы будете единственным участником. Зато смотреть на вас будут все. Каждый любит парады.

Улыбка Анджелины смягчилась. Она резко повернула голову и посмотрела перед собой. Эдварду приходилось следить за лошадьми и за дорогой — на ней опять появились экипажи. Но он все равно отчетливо ощущал, что глаза Анджелины блестят вовсе не от смеха. И когда она заговорила, в голосе смеха тоже не было.

— Я на всю жизнь запомню то, что вы мне сказали. Я буду законодательницей мод, даже если никто за мной не последует.

— Кто-нибудь обязательно последует, — отозвался он и понял, что прав. Это в природе лидера.

Они одновременно повернули головы, и взгляды их встретились. В глазах Анджелины блестели слезы. Они не вскипали и не собирались переливаться через край, но все равно были.

И вдруг, как раз перед тем, как Эдвард снова перевел взгляд на дорогу, в глазах Анджелины заплясали озорные искорки.

— Но вы так и не ответили на мой вопрос. Нравится вам моя шляпка, лорд Хейворд, или нет?

— Я думаю, это самая отвратительная вещь из всех, когда-либо мной виденных, — сказал он. — За исключением, пожалуй, той, в которой вы тогда ездили верхом.

Анджелина весело расхохоталась. Многие головы тут же повернулись в их сторону, а Эдвард невольно улыбнулся.

Боже милостивый, неужели он начинает испытывать к ней симпатию?

Да это же ходячая болтливая катастрофа! Она последняя женщина на земле, отношения с которой требуются такому степенному и серьезному старикашке, как граф Хейворд.

Его мысли метнулись к Юнис.

Ну да, ему нравится ее чувство юмора — в смысле, леди Анджелины. Приходится это признать. И в его жизни в самом деле слишком мало веселья. Похоже, для него просто не хватает места.

Эдвард повернул двуколку в сторону Гросвенор-сквер и Дадли-Хауса. У него возникло неприятное ощущение, будто он ввязывается во что-то, из чего будет очень трудно выпутаться. Даже невозможно.

И еще неизвестно — он только ввязывается или уже ввязался.


— Я лишь надеюсь, что на этот раз она получила урок, — сказала кузина Розали. — Я уверена, что брак у нее был не из счастливых.

— Думаю, — ответила Анджелина, — что она к нему искренне привязана.

Сегодня днем у леди Бекингем они сидели в стороне от остальных, а когда потом катались в парке, то выглядела она очень счастливой.

Они беседовали о графине Хейворд, разбившей сердце кузена Леонарда пять лет назад. По словам Розали, судьба подарила ей второй шанс и возможность все исправить.

— Боюсь даже представить, — добавила Розали, — что с ним будет, если она снова разобьет ему сердце.

Кузен Леонард почти полностью облысел. Кроме того, он являлся обладателем бесконечного носа. Но все равно он был добрым джентльменом с приятной внешностью, и Анджелина считала, что даже такой красавице, как графиня Хейворд, повезет, если они поженятся. Но конечно, существует еще такое понятие, как предубежденность к семейной жизни.

— Надеюсь, этого не произойдет, — ответила Анджелина.

Они ехали в карете, возвращаясь из театра, куда их пригласил в свою ложу кузен Леонард. Вечер прошел славно, и это не говоря о новизне впечатлений — видеть пьесу на сцене вместо того, чтобы просто читать ее в книге, что Анджелина всегда находила ужасно скучным, а мисс Пратт утверждала, что это единственный способ оценить хорошую драму.

Театр был полон зрителей, и Анджелина насмотрелась вдоволь — и, конечно, показала себя. Некоторые заходили к ним в ложу во время антракта и говорили комплименты. Лорд Уиндроу изогнул одну из своих подвижных бровей, глядя на нее с противоположной стороны зрительного зала, и склонил голову в преувеличенно почтительном поклоне. Графа Хейворда не было. Зато была Марта Хэмлин, они издалека помахали друг другу веером и радостно улыбнулись.