Мэри Бэлоу - Рано или поздно

Внезапно ему пришло в голову, что Трешем-то ехал из Лондона. Может, он направляется в Актон-Парк и останется там на всю весну? Очень бы хотелось.

Но кто, черт побери, была та леди в гостинице? Кому-то необходимо приструнить ее и объяснить, что к чему.

И, черт побери, она действительно редкостная красавица.

Он нахмурился и заерзал на сиденье, безуспешно пытаясь устроиться поудобнее.

Красота никак не оправдывает неприличного поведения. Собственно, красота требует большего, чем обычное благоразумие.

В любом случае он больше не чувствует за нее ответственности. В отличие от Уиндроу Эдварду вовсе не хотелось знакомиться с ней официально. Скорее, он надеялся, что больше никогда ее не увидит. И еще надеялся, что она едет не в Лондон, а из него.

Предпочтительнее всего куда-нибудь в шотландские горы.

Анджелина так и стояла в пивном зале, прижав руки к груди.

Она даже не знает, как его зовут! Он ушел прежде, чем она успела сказать хоть что-нибудь, и сам с ней не заговорил. Но разумеется, он безупречный джентльмен, это доказывают и его слова, и поступки. И ему не подобало говорить с ней, потому что их не представили друг другу официально, и они не имели права находиться в помещении наедине. Ей вообще не следовало тут находиться.

И теперь она не знает, кто он такой. Не знает даже, едет он в Лондон или из Лондона. Очень может быть, что она никогда его больше не увидит.

К тому времени как Анджелина заметила второго мужчину, подходившего к двери пивной, было слишком поздно убегать из комнаты. Поэтому она осталась стоять на месте в надежде, что ее не заметят. Да и с какой стати? В конце концов, ни один из пассажиров дилижанса не обратил на нее внимания, а она стояла себе спиной ко всем и занималась своими делами.

А когда он заговорил… о, как подскочило сердце в тревоге и негодовании! Она, конечно, сделала вид, что ничего не слышит, и понадеялась, что он просто уйдет, но потом вступил другой голос, и она сообразила, что в пивной не один мужчина и что тот, второй, должно быть, находится здесь давным-давно.

До чего унизительно! Однако его слова… «Сомневаюсь, что вам знакома эта леди. Следовательно, называть ее милашкой — неподобающая дерзость».

Вежливо произнесенные негромким голосом. Он ее защищает!

Анджелина сменила позу и спрятала лицо в ладонях в попытке скрыть его от обоих джентльменов — она искренне надеялась, что их всего лишь двое. И продолжала напряженно смотреть в окно, в первый раз за все это время от души желая, чтобы Трешем пока не приезжал. Он, скорее всего, прямо с порога вобьет обоим джентльменам зубы в глотку, что будет в одном случае чрезмерной реакцией, а во втором — ужасной несправедливостью. А затем он отхлещет ее. Не рукой, конечно, достаточно будет язвительных слов. А слова Трешема, когда он впадает в раж, становятся по-настоящему убийственными.

Тут один джентльмен стал вести себя еще более дерзко, а второй снова за нее вступился. И первый — так типично для мужчин! — пожелал устроить драку.

Анджелина не могла ни исчезнуть, ни стать невидимой. Кроме того, больше у нее не было возможности притворяться и делать вид, что происходящее у нее за спиной не имеет к ней отношения. Да она и не хотела это игнорировать. Испуг давно сменился негодованием — ее вообще не так уж просто напугать, тем более надолго. Ну и кроме того, она просто хотела увидеть обоих.

Так что Анджелина повернулась. Их было всего двое, оба стояли по разным концам стойки. И еще до того, как они успели сказать хоть слово, она уже поняла, кто из них кто. Это было очень просто.

Тот, что с небрежной элегантностью прислонился спиной к стойке, положив на нее руки, — это, конечно, и есть наглец. Каждая линия его высокого атлетического тела, каждый предмет туалета говорили о человеке самоуверенном, высокомерном, бесстрашном и презирающем всех, кто стоит ниже его, — безусловно, сюда включаются все женщины. Его лицо под копной темно-рыжих волос достаточно привлекательно, если отбросить манеру подчеркивать свою пресыщенность, все время прикрывая глаза.

Он относился к тому типу мужчин, который Анджелина опознала мгновенно. Таким был ее отец. И Трешем точно такой же. И Фердинанд, ее второй брат. И все их друзья, с которыми она знакома. Несмотря на свою глупость, они нередко бывают милыми и достаточно безобидными. Анджелина никогда не принимала таких мужчин всерьез, оставалась невосприимчивой к их чарам, и ей никогда бы и в голову не пришло выйти за подобного замуж.

Второй джентльмен был совершенно другим: несмотря на почти такой же высокий рост и крепкое сложение, одет аккуратно и модно, но без напускного своеобразия, без рисовки и даже намека на щегольство. Каштановые волосы коротко пострижены и аккуратно лежат. Лицо его нельзя назвать ни красивым, ни простым. И хотя он поставил локоть на стойку, сам к ней не прислонялся.

Он был… обыкновенным человеком. Что ни в коем случае нельзя считать оскорблением или отказом обратить на него внимание. Уж Анджелина-то его заметила. И она ничуть не сомневалась, что это и есть защитник, а другой — мучитель.

Ее догадка тут же подтвердилась. «Я никогда не испытывал жгучего желания кулаками внушать учтивость или простую вежливость, — сказал он. — Мне кажется, тут имеется некоторое противоречие в терминах».

И никакой он не трус, хотя тот, второй, его в этом и обвиняет. Он бы стал драться, если бы его вынудили. И это подтвердилось тем, что он сделал в конце. Вместо того чтобы принять частичную победу, когда этот рыжеволосый почти красавчик собрался уходить, он встал в дверях, перекрыв тому путь, и спокойно и вежливо потребовал, чтобы тот извинился.

Да, он бы вступил в драку. И хотя здравый смысл подсказывал Анджелине, что его бы очень быстро задавили массой, побили и он бы выдохся, она бы все равно не поставила против него. Совсем наоборот.

«Ну, разве можно в такого не влюбиться?» — спрашивала себя Анджелина, глядя на дверь, когда оба ушли. За какие-то несколько коротких минут он показал себя идеальным мужчиной. Настоящим джентльменом. И похоже, его полностью удовлетворяет и устраивает собственная ординарность. Он не кажется человеком, который то и дело стремится выставлять напоказ и доказывать свою мужественность, преимущественно кулаками, как, судя по очень ограниченному опыту Анджелины, делают большинство мужчин.

Собственно, он не просто ординарный. Он экстраординарный мужчина.

И она по уши в него влюбилась!

И теперь собирается выйти за него замуж — несмотря на то что, скорее всего, никогда больше его не увидит.

Любовь поможет его найти.

Придя к такому запутанному логическому выводу, Анджелина вернулась к реальности и осознала, что, если она пробудет здесь еще немного, ей грозит появление новых путешественников, несомненно, мужчин. Увы, комната оказалась вовсе не такой пустой и уединенной, как она подумала, спустившись сюда. И если Трешем застанет ее тут…

Ну… в общем, лучше не проверять, что из этого выйдет. Она вернется к себе в номер и будет прислушиваться, ожидая его появления. Если он вообще появится.

А глаза у того джентльмена голубые, вспомнила Анджелина, поднимаясь вверх по лестнице. В этом она была уверена, хотя видела их только издалека. И вовсе не того неописуемого серого цвета, который часто сходит за голубой. Они ясные, как летнее небо. Собственно, это самая его выдающаяся черта.

О, она надеялась его снова увидеть! А иначе как она сможет выйти за него замуж?

Приехав в Лондон, Эдвард почти сразу подвергся осаде со стороны родственниц женского пола, обожавших его, мечтавших только о том, чтобы он был счастлив, и твердо вознамерившихся обеспечить его этим счастьем.

Они его изводили.

Последние несколько месяцев, приходя в себя после внезапной гибели старшего сына, мать жила у своих родителей, маркиза и маркизы Бекингем. Но сейчас дед и бабка Эдварда приехали в город, и матушка, путешествовавшая вместе с ними в новой карете, которую находила чрезвычайно неудобной, переселилась в Эйлсбери-Хаус на Портмен-сквер, чтобы жить там со своим младшим, ныне единственным сыном.

Лоррейн, вдова Мориса, после его смерти удалившаяся в имение своего отца за городом, тоже вернулась в Лондон вместе с дочерью Сьюзен и поселилась в Эйлсбери-Хаусе, на что, разумеется, имела полное право. В конце концов, она до сих пор носила титул графини Хейворд, потому что Эдвард пока не женился. Кроме того, ему всегда нравилась Лоррейн и он очень сочувствовал ее неудачному браку с его старшим братом. Эдвард был счастлив предоставить Лоррейн и племяннице крышу над головой на все то время, какое они только пожелают.

Обе сестры Эдварда тоже прибыли в город на время сезона. Альма, старшая, приехала с мужем, Огастином Линдом, выдающимся правительственным министром, и Мелиссой, младшей дочерью. Два их сына учились в школе-интернате. Джулиана тоже приехала с мужем, Кристофером Гилбертом, виконтом Овермайером. У них тоже было трое детей, все возрастом до десяти лет, но Эдвард частенько думал, что на самом деле у Джулианы детей четверо, поскольку Кристофер постоянно страдал от того или иного заболевания, и считалось, что никто не может помочь ему выздороветь (точнее, перейти от одной болезни к другой) лучше, чем жена.

Все пять дам — бабушка, матушка, две сестры и невестка — твердо решили, что в течение сезона должны завершить общий проект, и объединили сердца и усилия, чтобы подыскать Эдварду невесту. Невеста, разумеется, была необходима. Если он умрет, не родив сына, титул, земельная собственность и деньги перейдут к кузену Альфи — Эдвард ни разу в жизни не слышал, чтобы того называли Альфредом, — который жил со своей матерью далеко на севере и, с чем соглашались все, был слабоумен.

К сожалению, пока не имело никакого смысла называть имя Юнис Годдар. Да, конечно, она дочь джентльмена, профессора Кембриджа, коим Эдвард сильно восхищался во время своей там учебы, и племянница леди Сэнфорд, которой в нежном семнадцатилетнем возрасте очень повезло привлечь к себе внимание и интерес богатого барона. Юнис могли бы счесть превосходной невестой для Эдварда Эйлсбери, младшего брата графа Хейворда, в особенности если бы Морис и Лоррейн произвели на свет парочку сыновей. Однако намного сложнее убедить своих родственниц, что она будет идеальной женой для того же Эдварда Эйлсбери сейчас, когда он сам стал графом.

Но он не сомневался, все это в конце концов уладится. Эдвард, не будучи особенно в восторге от перспективы жениться так рано, давным-давно решил, что если он женится, то только на Юнис, с которой мог поговорить буквально обо всем и с которой чувствовал себя очень комфортно. Он даже однажды сделал ей предложение (ему было тогда двадцать, а ей девятнадцать лет), сказав, что когда наступит время серьезно задуматься о доме и семье, может, они решат строить жизнь вместе. Юнис ответила, что сама мысль о замужестве ей претит и она будет откладывать его как можно дольше, но, в конце концов, конечно, ей все равно придется выйти замуж, поскольку отец не будет жить вечно, а она не хочет становиться бременем для своего брата. Предложение Эдварда ей понравилось, она на него согласилась, и они скрепили его рукопожатием.

Конечно, их отношения нельзя назвать возвышенно романтичными, да и вообще романтичными, если уж на то пошло. И все-таки, думал Эдвард, приехав в Лондон, он любит Юнис. Любит ее сильнее любой другой женщины, хотя, вероятно, не сильнее, чем своих родственниц, признался он себе с присущей ему честностью.

Черт побери, он просто не романтик в душе! Да ему это и не нужно. Юнис — его самый близкий друг, а разве может быть брак лучше, чем брак с ближайшим другом?

Конечно, на самом деле он вовсе не хочет жениться. Во всяком случае, не сейчас. Но жениться ему все равно придется, этого требует долг. А если уж так, то лучше пусть будет Юнис, чем какая-нибудь другая женщина. Это намного лучше.

Впрочем, пока он тянул время и ничего не говорил о ней родственницам. Не то чтобы они не знали о ее существовании. Они знали, что в Кембридже Эдвард дружил с Юнис и ее отцом. Знали, что она сейчас в городе и что Эдвард отправился нанести ей визит.

Юнис тепло поздоровалась с ним в гостиной своей тети, и леди Сэнфорд, мгновенно почуявшая, что ее племянница может составить даже более блестящую партию, чем в свое время она сама, тотчас же придумала какой-то повод, чтобы покинуть комнату, принеся тысячу извинений и наказав племяннице хорошенько развлекать лорда Хейворда.

Как только они остались одни, Эдвард взял обе руки Юнис в свои и по очереди поднес их к губам — весьма экстравагантный для него жест, но, с другой стороны, они не виделись больше года.

— Мисс Годдар, — произнес он, — вы прекрасно выглядите.