Сегодня он должен произнести свою первую речь в палате лордов. Он ее написал, переписал и написал заново. Он ее произносил, опять произносил и еще раз произносил. И как раз сегодня ночью (как каждой ночью в течение последних двух недель) его охватил ужас. Он понял, что все написанное — полная чушь, что в палате лордов его поднимут на смех и навсегда выгонят из рядов знати.

Обычно он не был склонен к таким ярким нелепым мыслям.

А потом, вечером, состоится этот бал у Трешема, и ему придется открывать его в танце с леди Анджелиной Дадли. Это всего лишь танец, пытался он себя убедить. Но это самый первый танец ее дебютного бала, и все взгляды в бальном зале — другими словами, все взгляды светского общества — будут устремлены на них. Его единственная надежда, хотя и очень слабая, заключалась в том, что смотреть будут только на нее. В конце концов, она самая желанная юная леди на брачном рынке этого года, и люди, конечно, прежде всего, захотят увидеть именно ее.

Ладно, об этом бале и этом танце он подумает позже.

Рано утром Эдвард отправился на верховую прогулку в парк, несмотря на ненастье; день выдался холодный, небо затянуло тучами, из-за мелкого, но непрекращающегося дождика всё и все промокли. Но если дожидаться в Англии погоды хорошей, то, если очень повезет, будешь ездить верхом раза два в пару недель, и то недолго. Кроме того, он уже договорился встретиться с двумя своими самыми давними и хорошими друзьями и ни за что их не подведет — если, конечно, они сами рискнут появиться, несмотря на холод и дождь.

Оба появились.

Эдварда немного подташнивало, и он чувствовал себя усталым после ночи, которую, как ему казалось, он провел без сна — за исключением отрывочной дремоты, во время которой ему снилась всякая ерунда, касающаяся все того же. В одном таком сне он начал свою цветистую речь в палате лордов и внезапно сообразил, что перед выходом из дома забыл одеться. В другом он встал, открыл рот, отметил уважительное внимание смотрящих на него пэров и понял, что полностью забыл всю речь, а записи с собой не принес.

— Проклятие! — воскликнул сэр Джордж Хедли, когда они въехали в парк. — Я-то надеялся, что сегодня утром Роттен-роу будет пустой. Мне нужен галоп, чтобы из головы выветрились все пары вчерашней попойки! Хорошо хоть, что двадцать один год исполняется моему брату всего раз в жизни.

Роттен-роу и в самом деле была на удивление заполнена всадниками. Одни неторопливо ехали иноходью, другие скакали рысью, несколько человек безрассудно мчались галопом. Безрассудно, потому что трава была мокрой и скользкой, а земля покрыта липкой грязью.

— Ну, мы все равно можем проехать круг-другой, — сказал Эмброуз Полсон, державшийся по другую сторону Эдварда. — Эд что-то выглядит совсем зеленым, ему требуются воздух и физические упражнения, хотя пьянствовал не он, а ты, Джордж. Зато ему сегодня придется произносить свою первую речь. Хотел бы я ее послушать.

— Нет, вам это точно не нужно, — заверил друзей Эдвард. — Не сомневаюсь, все в палате лордов начнут храпеть еще до того, как я доберусь до второго параграфа.

— Ну, значит, потом они будут благодарить тебя за то, что ты дал им возможность отдохнуть, — бросил Джордж, и все трое засмеялись.

Эдвард полной грудью вдыхал свежий воздух, не обращая внимания на неприятные дождевые капли, падавшие на лицо. Он даже немного расслабился, и несколько минут трое друзей ехали в дружеском молчании, пока он мысленно репетировал свою речь.

Тишину нарушил Джордж.

— Боже милостивый! — внезапно воскликнул он, так резко натянув поводья, что друзьям пришлось с трудом удерживать своих затанцевавших коней. — Это еще что за чертовщина?

Это, как тотчас же увидел Эдвард, проследив за направлением взгляда друга, была женщина. Сначала, на какой-то краткий миг, ему показалось, что это обычная куртизанка. Она легким галопом скакала в сторону группы молодых людей, излучая солнечные улыбки, а на небольшом расстоянии за ней трусил грум. Ну, какая еще женщина появится здесь одна в такой час и в такую погоду?

Ответ на незаданный вопрос пришел в следующую же секунду.

Такая же точно, как та леди, что позволяет себе стоять в общем пивном зале в вызывающей позе, вырядившись в ярко-розовое облегающее муслиновое платье, и смотреть в окно, не обращая внимания на впечатление, которое производит на двоих мужчин у себя за спиной.

То есть, конечно, не такая же, а та самая.

Пришедший в смятение Эдвард смотрел, как она ворвалась в самую гущу молодых людей (ни одного из них он не знал), при этом что-то громко говоря. Он не расслышал первые несколько слов, но затем ее голос зазвучал вполне внятно:

— …должно быть, решил поехать куда-нибудь в другое место, бессовестный. Я уже собиралась повернуть обратно и вернуться домой, когда заметила тебя. В жизни никому так не радовалась! Но только ты обязательно должен пообещать, что никому об этом не расскажешь, Ферди. Он наверняка ужасно разозлится, хоть это и несправедливо. Откуда я знала, что он сюда не поедет? Все ездят кататься сюда! Я проедусь с тобой и твоими друзьями, ты же не против, правда?

И она ослепительно улыбнулась молодым людям, восторженно выражавшим свое согласие. Когда Эдвард с друзьями проезжали мимо, Эдвард старательно отворачивал лицо, чтобы она его не увидела и не узнала.

Выходит, неприличное поведение в «Розе и короне» не является для нее чем-то необычным. Насколько хорошо она знает хоть кого-нибудь из той группы молодых людей? Она определенно явилась в парк одна. И кто-то, похоже, сильно рассердится, если узнает, что она была тут одна. Собственно, так он и должен отреагировать, кем бы он там ни был, бедняга.

Что ж, на этот раз, твердо решил Эдвард, он не собирается вмешиваться. Если она не умеет себя вести (а она не умеет, сразу видно), это не его забота, и пусть она при этом выглядит изящной, гибкой и так, словно родилась в седле. И пусть даже своей улыбкой она заставляет забыть, что утро сегодня довольно пасмурное!

Он выглядит вспотевшим и помятым, сообразил вдруг Эдвард. А что, если она его заметила? Вдруг узнала? С нее станется окликнуть его, а это будет ужасным нарушением этикета.

— Это называется шляпкой для верховой езды, — произнес Эмброуз, который воздерживался от ответа на вопрос Джорджа до тех пор, пока они не отъехали достаточно далеко. — По крайней мере, я полагаю, что это шляпка и есть, раз уж находится на голове леди. Если б это было птичьим гнездом, то выглядело бы намного аккуратнее, так?

Они с Джорджем весело фыркнули.

— Шляпка, — сказал Джордж. — Думаю, ты прав, Эмброуз. Может быть, она выглядела бы не так чудовищно, если б не шел дождь.

Эдвард толком и не заметил, что за шляпка на голове у леди, но тут ему выпал еще один шанс посмотреть на нее. Сзади послышался конский топот, и не успели они отъехать или предпринять еще что-нибудь, мимо них на полной скорости пронеслись галопом пятеро всадников, расплескивая во все стороны воду и грязь и обливая всех, кроме самих себя. На порядочном расстоянии за ними плелся шестой — грум.

Второй в ряду скакала она, его недавняя знакомая по гостинице, — единственная леди, презревшая сегодняшнюю утреннюю погоду. Она улюлюкала с несдержанной страстью и хохотала с необузданным ликованием, словно никогда в жизни не слышала о приличиях — а может, и не слышала.

Ее шляпка, украшенная изобилием разноцветных перьев, подскакивала на голове в такт движениям, но при этом умудрялась не падать.

Возможно, именно шляпка, с запозданием подумал Эдвард, навела его на ошибочную мысль, что перед ним куртизанка.

Он посмотрел вниз, на свои заляпанные грязью бриджи из буйволовой кожи и черные сапоги — купленные только на прошлой неделе и еще сегодня утром безупречно чистые, а потом провел пальцем по щеке, вытирая прилипшую грязь.

— Кто она? — спросил он, вовсе не уверенный, что хочет это знать.

Но ни один из его друзей не видел ее раньше.

Эдвард в самом деле не хотел рисковать и столкнуться с ней нос к носу, кем бы она ни была.

— Мне пора домой, готовиться к палате лордов, — сказал он.

Желудок тут же откликнулся, его снова замутило. Он повернул коня, чтобы съехать с Роттен-роу.

За спиной снова послышалось улюлюканье и хохот, загрохотали копыта. Она возвращается обратно, решил Эдвард, не оборачиваясь, и на этот раз похоже, что возглавляет гонку.

В спину полетели новые комки грязи.

Тут он что-то почуял и, не удержавшись, повернул голову.

Она остановила коня, и сделала это так резко, что тот взвился на дыбы, но она приструнила его с легкостью, приходящей только с большой практикой. Ее спутники уже ускакали довольно далеко вперед, и только грум задержался, проявляя особую бдительность.

Она впилась взглядом в Эдварда, широко распахнув глаза. Губы расплывались в улыбке. О Господи!

Вот сейчас она его позовет, а между ними такое расстояние, что ее услышат не меньше дюжины всадников, включая его друзей.

Эдвард коротко наклонил голову, прикоснулся к полям шляпы и поехал прочь.

Она ничего не крикнула вслед.

Черт побери, значит, она все-таки в Лондоне. И ему придется снова с ней столкнуться. Может быть, даже сегодня вечером. Возможно, она явится на этот чертов бал Трешема.

Эдвард нахмурился. Да уж, этот день никакого удовольствия ему не принесет. Он уже начался отвратительно.


Глава 4


Анджелина предстала перед королевой, и все обошлось без всяких неприятных случайностей. Ей удалось не наступить на шлейф платья, а еще она познакомилась и поболтала с другими юными леди, дебютантками этого года, и теперь очень надеялась, что сможет с некоторыми из них подружиться.

У нее никогда не было близкой подруги, что даже ей самой казалось большим упущением, хотя она никогда не чувствовала себя особенно обделенной. В детстве друзьями по играм (и обожаемыми героями) были оба ее брата. Подрастая, она перезнакомилась со всеми соседями в Актоне, в том числе и с ровесниками, и была со всеми в приятельских отношениях. Но разумеется, все они слегка благоговели перед ней, дочерью, а позднее сестрой герцога Трешема, и в результате Анджелина так и не обзавелась задушевной подругой, с которой могла бы болтать, хихикать и делиться самыми глубокими и мрачными тайнами юного сердца.

Но сейчас, среди дочерей пэров, она, возможно, найдет таких подруг. Но ей также нужны и кавалеры.

Все мужчины в возрасте от пятнадцати до восьмидесяти лет, жившие по соседству с Актоном, слишком сильно благоговели перед ней. Вероятно, все они чересчур хорошо знали репутацию Трешема и не стремились близко знакомиться с его сестрой, предпочитая сохранить в целости свои зубы.

О, она рада, рада, рада, что наконец-то приехала в Лондон, что уже сделала положенный реверанс королеве, а сейчас наряжается к своему первому балу! Анджелина с трудом сдерживала восторг.

Собственно, она уже была полностью одета, и Бетти наносила последние штрихи, поправляя замысловатую прическу. Анджелина даже не представляла, что можно так красиво уложить такое количество кудряшек и локонов. И она не сомневалась, что прическа не развалится, потому что уже на всякий случай потрясла головой и волосы не рухнули каскадом ей на плечи. Ну разумеется, в волосах был спрятан целый арсенал шпилек.

Анджелина вскочила и критически осмотрела себя в высоком зеркале. Да, похоже, она выглядит настолько хорошо, насколько это вообще возможно с учетом двух неоспоримых факторов: во-первых, она вынуждена быть в белом, а во-вторых, она не девушка, а высоченная темная каланча. К несчастью, Анджелина внешностью пошла в отца, а не в мать, и оба ее брата тоже. Впрочем, им-то это все равно, они мужчины.

Ничто не испортит ей сегодня вечером настроения, подумала Анджелина. Ничто!

Она взяла веер из слоновой кости, который протянула ей Бетти, открыла его и помахала перед лицом.

— Ну что, как я тебе? Годится?

— Вы выглядите просто прелестно, миледи, — сказала Бетти.

При этом она вовсе не была склонна к раболепству, и если бы думала по-другому, так бы и сказала. Бетти очень часто не одобряла наряды своей хозяйки.

Анджелина посмотрела в глаза собственному отражению. Так кто же он?

Сегодня утром, когда она пронеслась мимо него на Роттен-роу, сердце ее совершило тройной кульбит.

Вот он. Наконец-то!

Выглядит в седле таким аккуратным, гибким и грязью запачкан совсем чуть-чуть.

Она уже хотела его окликнуть, но он, в точности как и в той гостинице, лишь слегка наклонил голову (по крайней мере хоть дал понять, что узнал ее) и без единого слова ускакал прочь.

Разумеется, он повел себя исключительно правильно. Их до сих пор никто друг другу не представил, и он уберег ее от ужасной оплошности — не дал заговорить с незнакомцем в очень людном месте. Если бы Трешем об этом услышал, он бы ей голову оторвал. Даже Фердинанд рассердился бы, хотя в тот момент Ферди находился в другом конце Роттен-роу, пытаясь обогнать своих друзей. И никого из них не было рядом, чтобы ответить на вопрос, который буквально жег ей мозг.