Семен Малков - Расплата

– Вот что, папа, – она вытерла слезы и взяла его за руку. – Успокойся, у тебя еще не все потеряно!

– Говори яснее, – поднял на нее непонимающие глаза отец. – Что – не все потеряно?

– Ты только держись покрепче. – Надя старалась не глядеть ему в глаза. – Я бы раньше сказала, да боялась, у тебя инфаркт будет. Честно говорю: никак не могла решить, когда сама узнала, – лучше это для тебя или нет.

– Перестань ты говорить загадками! – рассердился Степан Алексеевич. – Я сам решу, что мне лучше! Чувствую – хочешь сказать что-то важное. Так говори. Мне не до шуток!

– Тогда знай: незачем тебе горевать. Есть у тебя уже внук. От другой дочери, – просто молвила Надя с горькой улыбкой.

Видя, что отец смотрит на нее с жалостливым недоверием, как на больную, подчеркнуто серьезно и деловито ему объяснила:

– Я в своем уме, не сомневайся! Светлана Григорьева – твоя дочь, только от тебя это скрывали. А у нее уже есть сын,

Петей зовут. Внук твой, значит. Мать уже давно об этом знает. Она и квартиру у них шантажом выбила. Но я узнала все совсем недавно.

Постепенно глаза у Степана Алексеевича приняли осмысленное выражение. Он почувствовал, как все у него внутри похолодело, а потом кровь бросилась в голову. Казалось, навалившаяся на него тяжесть раздавит… но потом, к своему удивлению, он ощутил какую-то особую легкость во всем теле. Еще раз пристально взглянул на дочь, словно желая проникнуть в самую душу, веря ей и не веря. Но по горечи, застывшей у нее в глазах, понял со всей очевидностью, что услышал чистую правду.

После ухода Надежды Лидия Сергеевна долго еще сидела молча, приходя в себя от удара, нанесенного ей дочерью. Она чувствовала себя полностью опустошенной, морально уничтоженной. Жестокая правда, брошенная ей в лицо, заставила ее задуматься над своим никчемным существованием, особенно остро почувствовать, что она никому не нужна, даже собственной дочери. Никто ее не любит и не уважает! Так зачем ей такая жизнь?

Погоревав молча и без слез еще некоторое время, встала и пошла на кухню, прихватив початую бутылку коньяка, оставленную Олегом.

– Напьюсь!.. Может, полегчает, – прошептала она, наливая себе полную стопку.

Опрокидывала рюмку за рюмкой не закусывая, но успокоение не приходило – ей казалось, она нисколько не пьянеет.

«Как же Наденька так со мной обращается? – недоумевала она, и сердце ее обливалось кровью. – Я же всегда о ней заботилась, вырастила… Жила только мечтой о ее счастье! За что мне такая Божья кара?..» Вспомнила вдруг, как злой наседкой заклевывала мужа, считая, что он несправедлив и недостаточно внимателен к дочери, и впервые за прожитые годы в ней шевельнулось нечто вроде жалости и сочувствия.

«Вообще-то не так уж и плох был Степан. Терпения у меня не хватило… не поверила в него… – И снова сердце захлестнула волна горечи. – Нет, правильно сделала, что сбежала от него. Чужой он был. Так и не смог меня по-настоящему полюбить!»

Вновь выпила полную стопку, и лицо ее просветлело. Перед ее мысленным взором явился дорогой Василий Семенович, с лукавой улыбкой на круглом лице, – такой милый, обворожительный… «Вот кто понимал душу женщины! – умилялась она, вспоминая своего ненаглядного Чайкина. – Вот кто любил и отогревал меня душой и телом!..»

Стала она вспоминать их застолья и бурные ласки, и лицо ее разрумянилось, а в глазах появился блеск счастья. Но радостное возбуждение длилось недолго. Ей вдруг ясно, как наяву, явилась ужасная картина его конца – и она взвыла от горя, сознавая, что минувшие радости утрачены навсегда…

К ней пришло понимание всей глубины своего падения; вспомнились унижения, нелегкая доля уборщицы, грязные лапы хамов… Нет, жить так больше не хочется!..

Налила и выпила подряд две полные стопки крепкого коньяка, еще надеясь заглушить сердечную боль и черную, беспросветную тоску. Но сознание пустоты и никчемности своего существования не проходило, наоборот, становилось еще острее… Потеряла она последний ориентир в жизни, где ее былое самоуважение?..

– Васенька, дорогой мой! Где ты? Видишь ли, как мне плохо без тебя, как я страдаю?.. Возьми меня к себе! – молила она, беззвучно шевеля губами.

Опьянение пришло внезапно – будто обухом по голове ударило. Мысли смешались, сквозь какой-то перезвон ей послышался голос любимого Васеньки – он призывал к себе, в бескрайнее сверкающее пространство… Надо кончать с этой паскудной жизнью!.. – каким-то проблеском мелькнуло в голове среди вакханалии смутных видений. Действуя как сомнамбула, на неверных ногах, она закрыла дверь и форточку, повернула кран у плиты – включила газ…

Выполнив как во сне эти действия, она снова плюхнулась на стул и впала в полудремоту. Перед ее мысленным взором вновь явился Чайкин – почему-то совершенно голый и с крыльями за плечами: ласково протягивает к ней руки, зовет…

Она рвалась к нему, но что-то удерживало ее на стуле, как будто она привязана… Тут его образ стал отдаляться и таять…

– Васенька, не уходи! – в последнем отчаянии прошептали ее губы, и Лидия Сергеевна, теряя сознание, сползла на пол.

Задыхаясь, схватилась за отвороты халата, срывая пуговицы и содрогаясь в конвульсиях. Затем, откинувшись навзничь, затихла, уставившись в потолок остекленевшими глазами. Халат распахнулся, обнажая по-прежнему красивые, полные, стройные ноги…

Так Лидия Сергеевна покончила счеты с обманувшей ее жизнью. Самоубийство обнаружили только спустя сутки – по запаху газа, идущему из квартиры. Когда дверь осторожно, боясь взрыва, вскрыли и все стало ясно, соседка Раиса Павловна сообщила ужасную весть дочери…

Разбирая бумаги, оставшиеся после матери, Надежда нашла нечто вроде завещания. Видимо, мать уже не раз подумывала о том, чтобы досрочно оставить этот жестокий мир. В завещании она просила, если возможно, похоронить ее рядом с Василием Семеновичем. Надежде, которая страдала от угрызений совести, сознавая свою вину, за хороший куш удалось уговорить вдову Чайкина и получить ее официальное согласие.

Таким образом, последняя мечта Лидии Сергеевны – соединиться со своим любимым в загробном мире – сбылась.

Профессор Розанов не мог уснуть всю ночь напролет. В последнее время он вообще страдал бессонницей, приходилось даже использовать снотворное. После того, что он узнал от Надежды, – он отец Светланы и от него скрывали это с самого ее рождения, – какой уж сон… Сначала он все ворочался и аж рычал от гнева. В чем только не винил и Веру, и Лидию, как только не называл, какие обличительные монологи не произносил!

– Подлые, себялюбивые, низменные души! – шептал он в отчаянии. – В своем обмане ссылаются, что действуют в интересах ребенка, – будто ему не нужен родной отец! Лицемерки!

Но к утру весь его запал иссяк, и он стал думать обо всем значительно хладнокровнее. Прежде всего реабилитировал Веру – ведь любовь к ней пронес через всю жизнь… В каком состоянии он ее оставил, отверг… Что еще оставалось ей делать? Тем более – опасаясь, что беременна? Смягчившись, он старался смотреть на вещи ее глазами. Девушка, одна, не хочет губить своего ребенка, а Иван вполне мог заменить ему отца. То было благо и для нее, и для не рожденного еще человека! Но нет, не благо, протестовала его душа. Они так любили друг друга! Узнай он вовремя – все сложилось бы по-другому. Рядом с Верой он академиком бы стал! А ей и Светлане с ним было бы не хуже, чем с Григорьевым…

Вновь ощущал он горечь своей утраты и прилив нежности к той, что подарила ему незабываемую любовь, лучшие мгновения жизни и, как оказалось, еще одну дочь. Нестерпимо хочется ее увидеть, поговорить, во всем разобраться. Еле дождавшись утра, он принял холодный душ, взбодрился, нашел номер телефона и позвонил.

– Это Светлана? – догадался он по голосу. – Доброе утро! Говорит Розанов Степан Алексеевич, Надин отец. Прости, что так рано звоню, – чтобы застать вас дома. Нельзя ли попросить Веру Петровну? Спасибо.

«Что это он вдруг? – недоумевала Светлана, идя в спальню к матери сообщить о раннем звонке. – Неужели узнал?.. От кого же? Наденька прилетела? Так она бы позвонила, прискакала похвастаться нарядами…»

Увидев, что мать еще сладко спит, Светлана заколебалась – жалко так будить ее… Сказать, чтобы позвонил попозже? Пожалуй, обидится, да и мама недовольна будет… Вообще-то пора вставать!» Светлана слегка тронула мать за плечо, и та сразу открыла глаза.

– Что случилось, родная? – Она сразу встревожилась, увидев в руках у дочери трубку радиотелефона. – Меня, что ли, кто спрашивает?

– Это Розанов, так сказать мой… отец… А зачем ты ему нужна – не знаю. – Света протянула ей трубку. – На, сами разбирайтесь! – И вернулась к сыну, он спал в ее кровати, пока Марк с ансамблем в отъезде.

– Вера Петровна, Вера! – сдерживая волнение, мягко произнес Розанов. – Доброе утро! Прости, если разбудил. Мне нужно срочно с вами… с тобой поговорить. О чем? Расскажу при встрече. Когда можно приехать? Лучше бы – сейчас.

«Ну все! От кого-то успел узнать… Как жаль, что не от меня!» Сердце у нее учащенно забилось, но она, делая над собой усилие, чтобы говорить спокойно, согласилась:

– Хорошо, Степан Алексеевич. Нам давно следовало объясниться.

Когда Розанов, пригнув голову, вошел в холл, Вера Петровна уже ждала его – как всегда, свежая, подтянутая, тщательно причесанная, в легком утреннем наряде. Она молча проводила его в гостиную, усадила рядом с собой на диван и, затаив дыхание, приготовилась слушать.

Степан Алексеевич пристально глядел в ее чистые серые глаза и чувствовал, как жарко пульсирует кровь в жилах и сильно бьется сердце. В чем же секрет того, что ему до сих пор доставляет радость, даже наслаждение, просто сидеть рядом с этой женщиной и смотреть на нее?.. Не говоря ни слова, он взял ее руку в свои горячие ладони; она не отняла, лишь смущенно опустила голову и отвела взгляд. Так и сидели они молча. Слов им не требовалось.

Похоронили Лидию Сергеевну на дальнем Митинском кладбище за кольцевой автодорогой. Надежда так была убита горем и ошарашена случившейся ужасной трагедией, что совершенно растерялась и ничего не могла делать. Спасибо отцу – несмотря на полный разрыв с бывшей женой, он сделал все, что требовалось для скромных похорон и даже организовал поминки на ее квартире. Их устроила Надя для соседей и тех, кто с ними был на кладбище (Степан Алексеевич участия не принял – счел неудобным).

«Это из-за меня мама наложила на себя руки! Она всю жизнь надо мной тряслась, так обо мне заботилась! Даже счастья с Костиком лишила, желая мне лучшего. Ну как у меня язык повернулся ее оскорбить, унизить? Ведь и без того Господь ее жестоко наказал за грехи», – проливала обильные слезы Надя, обвиняя себя в смерти матери. Только спустя месяц она немного оправилась от горя и отправилась на кладбище навестить ее могилу.

– Прости меня, дорогая мамочка, ради Бога! За все… за мою неблагодарность и невнимательность, – положив цветы, покаянно склонилась она над могильным холмиком. – Напрасно я тебя упрекала. Ты любила меня и делала все для моего счастья… по своему разумению. Ну, ошибалась… А я сама разве правильно поступала? Разве не виновата, что потеряла Костика – свою единственную любовь? Надо мне было слушаться сердца, как советовал папа…

Рыдая, Надя опустилась на колени перед могилой, посмотрела на фотографию, где Лидия Сергеевна улыбалась счастливой белозубой улыбкой, и слезы застилали ей глаза, а сердце разрывалось от боли.

– Не знаю, мамочка, как буду жить дальше. Не вышло у меня с Олегом того, о чем ты мечтала. Но я еще встречу такого, кого полюблю по-настоящему! И добьюсь всего, что ты для меня хотела! Обещаю тебе это, спи спокойно!

Слезы градом лились из глаз Нади, но лицо выражало решимость.

– Еще раз, прости меня, грешную… Я не сумела отдать тебе при жизни дочерний долг и теперь уже ничего не поправить… Буду горько каяться в этом до конца дней!

Она склонила голову на принесенный огромный букет пышных роз и ее плечи сотряслись от рыданий.

Михаил приехал в Западносибирск в июне. Стояло короткое, жаркое сибирское лето; воскресенье, в центре малолюдно. Западносибирцы устремились на природу: трудиться на садовых участках, отдыхать и загорать на Обском море. Оставив вещи в гостинице «Сибирь», в забронированном для него номере, решил прогуляться и познакомиться с городом, где предстоит жить и работать. Думал пройтись по центру, а потом съездить в Академгородок к Дмитрию. А не застанет дома, так посмотрит, как живут ученые, полюбуется на водохранилище, а может, и искупается.

Выйдя на Красный проспект, Михаил направился к центральной площади. Отдал должное грандиозному зданию Оперного театра – оригинальная архитектура! – и двинулся дальше, повернув к драматическому, «Красному факелу».

Как и большинство городов России, этот промышленный и культурный центр Западной Сибири мало преуспел в городском строительстве. Новых, красивых зданий совсем немного. Понравились Михаилу открытые, жизнерадостные лица сибиряков; в общем, он остался доволен увиденным. Что ж, город большой, благоустроенный; гастролером он здесь не сделается, попробует пустить крепкие корни.