Васильков кидает на меня короткий понимающий взгляд и молча кивает. Открывает водительскую дверь и садится в машину. Быстро же он сдался, засранец! Во мне же словно кипит бурлящий котел из возмущения и бессилия. Там моя Рада! А Алексей предлагает мне просто сидеть и ждать?

— Чем я могу быть полезен? — сухо спрашиваю я.

— Я не имею права привлекать гражданских к спецоперации. Простите, Егор Вадимович. — Он медленно приближает рацию к лицу и произносит. — Прием. Готовность номер один.

— Сигнал телефона, с которого Иволгину поступали угрозы, определяется в тридцати метрах от въезда в гаражный кооператив. — Рация плюется и шипит, а потом в ней слышится обнадеживающий ответ. — Спутник обнаружил еще два телефонных устройства, расположенных рядом. Их минимум трое, Алексей Николаевич.

— Готовимся к захвату. 

Алексей опускает рацию и медленно толкает дверь. Оборачивается на короткий миг, встречаясь с моим напряженным взглядом. Я не собираюсь идти следом, и в подтверждение своего намерения, молча киваю. Слегка пригнувшись, Алексей выходит на улицу и крадется вдоль стены гаража. Я слышу шипение рации и шелест его шагов, звуки радио из машины, стук какого-то инструмента «автомехаников». А потом звуки ускользают, оставляя меня наедине со странным ощущением — запертого, словно в консервной банке пленника. Да какой я пленник?! Вот Рада… Я свободно хожу по бетонному полу, слушаю обрывки песен, доносящихся из машины, а моя девочка сейчас страдает. Руки ведет от крупной дрожи, глаза наливаются слезами, а тело зудит от непередаваемого нетерпения. Шагаю, как часовой по плацу.

— Да сядь ты, Егор. Не мельтеши. — Васька открывает дверь и взмахивает ладонью. — Ты все равно сейчас не поможешь. Остается только ждать.

— Легко тебе говорить, — сухо бросаю я не шелохнувшись. — Ты заварил эту кашу, а расхлебывать мне?

— Ну, прости, Егор. Я восстановлю сгоревшее здание за свой счет. — Васильков виновато отирает затылок.

— Я не против. Денег-то хватит?

— Мои проблемы.

— А дочь... ты мне тоже...

— Не смей, Егор. С ней все хорошо будет.

Васька выходит из машины и становится рядом. Опускает ладони в карманы брюк и понуро клонит голову. Мы просто молчим, потому что слова сейчас излишни. Неуместны. Восприятие концентрируется на окружающих звуках и запахах. Шаги, шорохи, запах бензина и табака, а еще…гари.

— Дымовая завеса, — шепчет Васька. — Может, выйдем?

— Не уверен. — Оглядывая гараж в поисках окна или другого отверстия, произношу я. — Я доверяю Алексею.

— Егор, там крики!

Мы приникаем к входной двери и тихонько приоткрываем ее. Васильков опускается на колени, великодушно уступая мне место в верхнем ряду. В сгустившемся белом дыме виднеются двигающиеся темные фигуры. Они мелькают, как тени или опытные ниндзя совсем рядом. Кажется, протяни руку и тронешь.

— Штурмуем здание! — голос Алексея Николаевича звучит, напротив, несколько отдаленно, как будто в пятидесяти метрах.

— Бросьте оружие! К стене!

— Симко, ломайте дверь!

— Ни с места! Стреляю на поражение! 

Грохот, скрежет металла, шаги, крики… Меня словно затягивает в огненную спираль, сплетенную из звуков и запахов, чужих ругательств, приказов, голосов. Она выжигает все, оставляя свисающие грязные струпья отчаяния. Оно заполняет и без того пыльный гараж, вытравливая воздух, не дает двигать руками. Жить. Все кажется ложью — подстроенной, глупой, безумной. Кажется, сейчас дверь распахнется и оператор выкрикнет: «Стоп, снято!» Но вместо этого я слышу громкий голос дочери:

— Папа-а-а-а! Папочка! Где мой папа?

Отталкиваю Василькова и распахиваю дверь, наплевав на предостережения следователя. Беловатый туман рассеивается, открывая взору картину: Алексей, застегивает наручники на одном из похитителей, Саша ведет второго к полицейскому «бобику». Темные фигуры спецназовцев бесшумно исчезают, скрываясь за поворотом.

— Сук-уки… — голос третьего, скрипучий, прокуренный пронзает воздух. Его выводят из гаража последним. Выходит, мне звонил он. И к Лизе приходил тоже он. Мне хочется отодвинуть, стереть, будто ластиком неприятную, отталкивающую декорацию и увидеть, наконец, свою дочь…

— Радочка, где моя крестница?— рокочет за спиной голос Василькова. — Девочка моя…

Но я не слышу его — бросаюсь к гаражу, где сгорблено, скукожившись от страха, сидит моя дочь. Ее осматривает медик, трогает, ощупывает, дежурный следователь что-то тараторит на ухо, а мне хочется навсегда стереть из памяти эту страшную картину — неживую, словно нарисованную безумным художником.

— Радочка, доченька… Прости, прости меня…

Я сжимаю ее в объятиях так крепко, что она охает. Целует меня в щеки, обнимает дрожащими ледяными ладошками, шепчет в ответ «папочка, папуля…» и плачет.

— Я цела... Не волнуйся, меня никто не бил, они только руки связали и пугали. Папочка, я так боялась, что они убьют тебя. Боялась, что ты придешь один. Поверишь им и придешь. А у них во-от такие ружья и пистолеты.

А я плачу вместе с ней. Пожалуй, так — впервые в жизни.

Глава 34

Егор

— К чему эти допросы, Алексей Николаевич? — возмущаюсь я, поглядывая на сникшую Раду — бледную, растрепанную, в мятой пыльной одежде и грязной обуви. Больше всего на свете я хочу забрать дочь и уехать домой — в маленький и созданный мной оазис безопасности.

— Потерпите, Егор Вадимович. — Бодро отвечает Алексей, а я чувствую исходящий от него восторг — пожалуй, впервые за время нашего общения. Он плещется, как золотая рыбка, вырывается особенным, победоносным блеском в глазах, нетерпеливым подрагиванием пальцев, частым возбужденным дыханием. Вот оно счастье следователя — выследить, поймать, спасти, найти похищенное, посадить преступника или освободить невиновного. — Рада должна дать показания. — Умоляюще произносит он.

— Папуль, все в порядке, я в норме, — дочь сжимает мою холодную влажную кисть, и рукопожатие кажется мне непривычно бессильным. Черт бы побрал этих уродов!

— Продолжайте, Рада. — Алексей постукивает кончиком ручки по гладкой, усыпанной следами от пальцев лакированной поверхности стола.

— Лысый тип с татуировкой на шее схватил меня возле магазина. Пригрозил, что убьет, если буду кричать, а еще… Что убьет папу. — Рада натужно сглатывает и касается меня испуганным, как вспорхнувший воробей, взглядом.

— Как они звали друг друга?

— Лысого называли Скрипучий, очевидно, из-за голоса. Второго, брюнета помоложе — Кантор. Он сидел за рулем машины, в которую меня притащил лысый. В гараже нас ждал высокий сутулый блондин — самый молодой из них. Они его звали Светлым.

— Что они обсуждали между собой? Говорили о деньгах или планах? — Алексей нетерпеливо крутит ручку в руках. Понимаю, мое присутствие на допросе — одолжение следователя, ведь Рада совершеннолетняя. И я молча наблюдаю за мучениями дочери, продлеваемыми воспоминаниями о похищении.

— Скрипучий спорил с Кантором, кто будет забирать деньги, которые принесет папа. Они кричали, толкали друг друга, решали, что делать со мной… — голос Рады наполняется оттенками беспомощности и беспокойства. Она боится, и, кто знает, сколько это еще будет продолжаться. — Светлый кормил меня и водил в туалет. Он самый добрый из них… Он…он просил Скрипучего оставить идею с похищением и хотел втайне от всех меня отпустить.

— Интересно, — протягивает Алексей, отвлекшись на шум в коридоре следственного комитета. Кто-то возмущается неправомерными действиями «следаков», топает ногами, сопротивляется. Другой «кто-то» усмиряет строптивца, угрожает заключением под стражу и наручниками. А потом все стихает, словно ничего и не было. — Рада Егоровна, кто-либо из похитителей звонил? Отчитывался о проведённых, так сказать, мероприятиях заказчику?

Рада колеблется и ерзает на месте, очевидно, раздумывая, как смягчить удар. Косится на меня виновато, словно боится расстроить, огорчить. К черту все! За последние дни я натерпелся больше, чем за последние пять лет. И удивить меня сложно. Наверное.

— Говори, дочка. — Прочистив горло, произношу я. — Скажи правду, какой бы горькой она ни была. — В голос возвращается металл.

— Скрипучий звонил каждый час. Рассказывал обо всем. Мол, все тихо и спокойно, я не кричу, веду себя хорошо, ментов… простите, полицейских поблизости нет. В общем, докладывал обстановку. Требовал увеличить долю за работу и время, проведённое в гараже.

— Он как-то называл заказчика? — Ручка в руках Алексея Николаевича прыгает, как живая. Крутится, выписывая нервные, возбужденные пируэты.

— Карась, — тихо произносит Рада и переводит взгляд на меня.

Карась… Вот так значит. Карасев — партнер, друг, товарищ, тот, с кем мы в молодости месили грязь на фермах и собственноручно доили коров. Тот, с кем мы хотели объединить бизнес, чтобы выиграть тендер. Предатель. Мерзавец и вор.

Известие выбивает из груди остатки воздуха — я закрываю лицо руками и будто замираю на месте, превращаясь в статую. 

Лиза 

Вы не представляете, какое я испытываю облегчение, узнав об освобождении Рады! Звонок Егора застает меня в спальне: я лежу, свернувшись калачиком, и смотрю в одну точку, читаю роман, думаю, отвлекаясь на свои мысли. Затем все повторяется. Плачу от жалости к себе, Егору, Раде… Марго. За что нам всем такое, а? Какая-то нескончаемая черная полоса без надежды на лучшее.

От его уставшего, бесцветного голоса сердце превращается в маленький болезненный комочек, а потом оживает и гулко бьется, ударяя ребра.

— Все в порядке, Лиз. Потом поговорим, ладно? — со вздохом произносит он.

— Привет Раде. Отдыхайте. — Тихонько отвечаю и отбиваю вызов.

Как и любой женщине, мне хочется узнать мельчайшие подробности операции по освобождению Рады, но я не вправе терзать Егора. Я понимаю, чего он хочет — забрать дочь и скрыться от посторонних глаз в безопасности дома. А я… больше всего на свете хочу быть рядом — смотреть в его зелено-карие глаза, вдыхать запах и прижиматься к сильной груди.

Встаю с кровати, прогоняя тоскливое, тягучее, как осенняя жижа, одиночество. Включаю музыку и принимаюсь за уборку, чтобы взбодриться и отвлечься от грустных мыслей. Данька ночует у мамы, а мне предоставляется неслыханная возможность похозяйничать в его комнате. Я натираю полы, мою санузлы, разбираю шкафы и антресоли, как зацикленная на чистоте Золушка. Создаю зыбкую видимость своей нужности, причастности к чьей-то жизни. Да, Лиза, всем до черта нужна твоя уборка! И поддержка твоя тоже нужна! И ты сама…

Закончив уборку, я бросаю грязные тряпки в стиральную машину, убираю инвентарь в кладовку и завариваю чай. Батарейка внутри меня словно иссякает, я выдыхаюсь и бессильно оседаю на вычищенный дочиста диван. Мне нужно успокоиться и перестать вести себя, как обиженная девочка — в конце концов, Егор не обязан переживать стресс так, как это себе представляю я. Он вообще не обязан жить по моему сценарию.

На город опускается душная августовская ночь. Воздух наполняется ароматами травы, влажной пыли и фиалок. Я выхожу на балкон, распахиваю окна и пью чай, любуясь чернильным небом, сверкающим крупными и блестящими каплями звезд. Откидываюсь на спинку кресла из ротанга и снова думаю о нем… Опускаю глаза к светящемуся экрану айфона и как влюбленная девчонка ищу его контакт в одном из приложений. Касаюсь пальцами фото на заставке, гадая, что он сейчас делает и чувствует, о чем думает… Возле фото мигает зеленый индикатор — Егор в сети. Написать — не написать? Напомнить о себе или оставить человека в покое? Поберечь его нервы?

— Лиза, ты не спишь? — вздрагиваю от неожиданности, увидев входящее сообщение. Со звоном возвращаю чашку на блюдце и пишу несмотря на условности и тысячу препятствий. Плевать на них! Я хочу его видеть. Прямо сейчас.

— Не могу уснуть. Очень хочется шоколадного мороженого.

— Привезти? — ответ Егора не заставляет себя ждать.

— Да.

— Я не разбужу Данила?

— Он ночует у бабушки.

— Выезжаю. 

Вот и все. В окно заглядывает тонкая, изогнутая в полукруглой ухмылке, желтая луна. «Все так, как ты хотела, Лиза?» — будто спрашивает она, хитро улыбаясь. А потом смущенно скрывается в толще пуховых сизых облаков, не желая подглядывать. Я споласкиваю чашку и бегу в душ. Если бы существовал конкурс на самое быстрое мытье, я точно вышла из него победителем. Увлажняющий крем на все тело и капля духов — вот и вся моя подготовка к встрече с Мистером Жиголо. Одеваюсь под оглушительные звуки домофона. Нарядное платье, думаете вы? Как бы не так — всего лишь хлопковый сарафан на широких бретелях — первый попавшийся, на который падает взгляд.