Сара Маклейн - Распутник

— Честное слово, не знаю, — произнес он, обнимая ее и привлекая к себе. Карета с грохотом въехала на мост через Темзу, ведущий в Лондон. — Я не из тех, кто понимает, как люди подходят друг другу.

Не следовало бы блаженствовать, чувствуя, как обнимает ее его рука, но Пенелопа не могла удержаться. Она прижалась к нему, притворившись на минутку, что этот спокойный разговор просто один из многих, ждущих их впереди. Его рука медленно скользила вверх и вниз по ее предплечью, согревая и даруя еще более чудесные ощущения с каждым ласковым, теплым поглаживанием.

— Пиппа практически уже обручена с лордом Каслтоном. Мы думаем, что он сделает ей предложение через несколько дней после ее приезда в Лондон.

Рука на мгновение застыла, затем снова начала медленно поглаживать.

— Как она познакомилась с лордом Каслтоном?

Пенелопа подумала о заурядном, скучном графе.

— Да так же, как это происходит со всеми остальными. Балы, обеды, танцы. Он кажется довольно славным, но... мне не нравится мысль о его женитьбе на Пиппе.

— Почему?

— Некоторые говорят, что она своеобразная, но это не так. Она книжная девочка, любит науку. Обожает выяснять, как действует то или другое. Он просто не удержится вровень с ней. Но если честно, я не думаю, что ее вообще волнует, выйдет ли она замуж и за кого. До тех пор, пока у нее есть библиотека и несколько собак, она будет счастлива. Мне бы только хотелось, чтобы она нашла себе кого-нибудь... не хочу показаться жестокой, но... более умного.

— Ммм, — неопределенно протянул Майкл. — А другая сестра?

— Оливия, — отозвалась Пенелопа, — очень красивая.

— Похоже, она просто восхитительна.

Пенелопа сделала вид, что не услышала столь восторженной оценки.

— И ей нужен мужчина, который хорошо будет к ней относиться. У кого есть много денег и кто не против тратить их, чтобы побаловать ее.

Снова повисло молчание, но Пенелопа не возражала. Она словно закуталась в его тепло, ей так нравилось чувствовать его рядом. В карете как будто стало намного уютнее. И когда ритмичное раскачивание кареты почти убаюкало ее, он вдруг снова заговорил:

— А тебе?

Глаза Пенелопы резко распахнулись.

— Мне?

— Да. Какой мужчина подойдет тебе?

Она смотрела, как одеяло на его груди вздымалось и опускалось, и эти долгие ровные колыхания странным образом успокаивали.

«Я бы хотела, чтобы мне подошел ты».

В конце концов, он ее муж. Больше, чем просто знакомый. Он мог бы стать для нее другом. Чем-то большим, чем этот холодный, жесткий человек, каким она уже привыкала его считать. Вот если бы этот, другой Майкл, сидящий сейчас рядом, согревал ее, разговаривал с ней, она бы не возражала.

Разумеется, ничего этого она вслух не сказала, а произнесла только:

— Но ведь это больше не имеет значения, правильно?

— А если бы имело? — Он не даст ей уклониться от ответа.

То ли ее разморило тепло, то ли спокойствие, то ли этот мужчина, но она сказала:

— Полагаю, я бы выбрала кого-то интересного, доброго. С кем можно потанцевать... посмеяться... о ком можно заботиться.

«Кому я буду небезразлична».

— Кого-нибудь вроде твоего жениха?

Она подумала о Томми: уж не рассказать ли Майклу, что неизвестный ему мужчина — это друг, которого оба они знали всю жизнь. Сын человека, отнявшего у него все. Но ей не хотелось его расстраивать, только не сейчас, когда им так спокойно и тепло и она может притворяться, что им нравится общество друг друга. Поэтому Пенелопа прошептала:

— Я бы предпочла кого-нибудь вроде моего мужа.

Он молчал так долго, что Пенелопа засомневалась, расслышал ли он. А когда решилась посмотреть на него сквозь ресницы, обнаружила, что он уставился на нее с таким напряжением, что это нервировало, а карие глаза в тусклом свете казались почти золотыми.

На какой-то миг ей показалось, что сейчас он ее поцелует.

Она хочет, чтобы он ее поцеловал.

В лицо бросилась краска, и Пенелопа торопливо отвернулась, снова положив голову ему на грудь, крепко зажмурившись и желая, чтобы эта минута прошла... и ее глупость тоже.

Но было бы неплохо, если бы они подошли друг другу.

«Дорогой М.!

Сегодня просто короткая записка, только сказать, что все мы думаем о тебе, особенно я. Я спрашивала папу, нельзя ли нам съездить в Итон, чтобы навестить тебя, и он, конечно же, ответил, что это неприлично, поскольку мы не одна семья. Это глупо на самом-то деле. Ты всегда казался мне более близким членом семьи, чем кое-кто из моих сестер. И уж конечно, ближе, чем тетя Эстер.

Томми приедет домой на летние каникулы. Я держу пальцы крестиком, чтобы ты тоже к нам присоединился.

Всегда твоя — П.

Нидэм-Мэнор, май 1816 года».

Ответа нет.

Вечером в день своей свадьбы Борн вышел из городского дома и направился в «Падший ангел» почти сразу же после того, как впустил жену внутрь.

Он бы соврал, сказав, что не чувствует себя в некотором роде скотиной из-за того, что бросил ее так внезапно в новом доме, с незнакомой прислугой, где все для нее чужое. Но у него имелась единственная непоколебимая цель, и чем быстрее он ее достигнет, тем лучше будет всем.

Он пошлет объявления об их женитьбе в «Таймс», подберет пары девицам Марбери и тогда отомстит.

На новобрачную у него времени нет.

Вне всякого сомнения, у него нет времени на ее спокойные улыбки, острый язычок и на то, как она напоминает ему обо всем утраченном. Обо всем, что он вычеркнул из жизни.

В его жизни нет места их беседам. Нет места интересу к тому, что она может сказать. Нет места для того, чтобы искать ей развлечения или спрашивать, как она волнуется за своих сестер или как она справилась с тем разрывом помолвки столько лет назад.

И уж конечно, нет места его желанию убить человека, разорвавшего помолвку и заставившего ее сомневаться в себе и в своей ценности.

И не важно, что она каждое Рождество кладет цветы на могилы его родителей.

Самое важное — сразу создать дистанцию между ними, дистанцию, определяющую их брак. Он будет вести прежнюю жизнь, а она строить свою собственную, и пусть им обоим хочется скорее найти пары ее сестрам, причины у обоих разные.

Поэтому он оставил ее, с сонными глазами, в помятом дорожном плаще, и отправился в «Ангел», изо всех сил стараясь не думать о том, что она оказалась одна в свою первую брачную ночь и что за это ему скорее всего придется принять дополнительную порцию мучений в преисподней. Четыре часа в карете, и он уже растаял.

Борн глубоко дышал, наслаждаясь сырым вечерним воздухом и густым желтым январским туманом. Пройдя через Мейфэр, он свернул на Риджент-стрит, где еще попадались отдельные торговцы соблазном, возникали из тумана, только оказавшись на расстоянии руки от него. Они не заговаривали с ним; их отлично отточенные инстинкты подсказывали, что он не интересуется тем, что они предлагают. Напротив, они старались как можно скорее снова скрыться в тумане, и Борн спокойно шел дальше, в сторону большого каменного здания около Сент-Джеймс-сквер. Клуб еще не открылся, и, пройдя сквозь вход для владельцев в игорный зал, Борн порадовался отсутствию людей в огромном помещении. Вокруг уже горели фонари, несколько горничных заканчивали свои дневные труды — чистка ковра, полировка канделябров, стирание пыли с картин, украшавших стены.

Борн прошел в центр шорного зала и надолго остановился, впитывая атмосферу этого места, служившего ему домом последние пять лет.

В большинстве случаев он приходил сюда первым из владельцев, и это ему нравилось. Он любил тишину игорного зала в этот час, безмолвные минуты перед тем, как появятся крупье, чтобы проверить вес костей, смазку на рулетке, гладкость карт, чтобы подготовиться к толпе народа, которая скоро обрушится сюда, как саранча, и наполнит помещение криками, смехом и разговорами.

Он любил клуб пустым, лишенным всего, кроме призрачной надежды.

Всего, кроме соблазна.

Борн сунул руку в карман, нащупывая талисман, всегда лежавший там — монету, напоминающую о том, что лишь соблазн, и больше ничего, приводит к этим столам людей.

Что лишь соблазн губит.

Что нельзя рисковать чем, что не готов потерять.

Монета исчезла. Еще одно напоминание о нежеланной жене.

Борн подошел к столу с рулеткой, провел пальцами по тяжелой серебряной ручке колеса, крутанул его, и все цвета слились воедино — скорость и роскошь, — а он взял шарик из слоновой кости, на который столько надежд возлагалось... и утрачивалось. Привычным движением руки он бросил шарик на колесо, наслаждаясь стуком кости о металл, тем, как он подрагивает на колесе.

Борн отвернулся от колеса до того, как оно замедлило бег, до того, как сила тяжести и провидение остановят шарик.

— Ты вернулся.

В другом конце помещения, силуэтом в открытой двери в комнаты бухгалтера, стоял Кросс, четвертый партнер «Падшего ангела». Кросс занимался финансами клуба, гарантировал, что каждое пенни прошедшее сквозь врата в это заведение, будет учтено. Он был гением цифр, хотя внешне ничем особым не выделялся. Высокий, на полфута выше Майкла, выше даже Темпла. Но если Темпл был размерами с небольшой домик, то Кросс — высоким и худым, сплошные углы и сухожилия. Борн редко видел, чтобы тот ел, а если темные круги под глазами о чем-то говорили, то он и не спал уже пару дней.

— Ты сегодня рано.

Кросс потер небритую щеку.

— Точнее сказать, поздно.

Он отошел в сторону, и в комнату вошла красивая женщина, стоявшая у него за спиной. Она послала Борну робкую улыбку и надвинула пониже большой капюшон плаща, пряча лицо.

Борн посмотрел вслед женщине, молча торопливо идущей к выходу из клуба, и глянул в глаза Кросса.

— Смотрю, ты тут трудился в поте лица.

Уголки губ Кросса приподнялись в усмешке.

— Она отлично управляется с книгами.

— Даже не сомневаюсь.

— Мы не ожидали тебя назад так скоро.

Он и сам не предполагал, что вернется столь быстро.

— Произошел некоторый поворот в делах.

— К лучшему или к худшему?

Эхо брачных обетов, данных Пенелопе, вызвало раздражение.

— Зависит от того, как смотреть на ситуацию.

— Понимаю.

— Сомневаюсь.

— Фальконвелл?

— Мой.

— Ты женился на барышне?

— Да.

Кросс негромко присвистнул.

— Признаюсь, мне не терпится познакомиться с женщиной, согласившейся на брак с холодным суровым Борном и не сбежавшей прочь.

У нее не было выбора.

Она бы ни под каким видом не вышла бы за него замуж, если бы он не вынудил ее пойти к приходскому викарию. Или если бы у нее было время подумать. Борн был всем тем, чем не являлась она, — грубый и злой, без надежды когда-либо вернуться в мир, в котором родился. В котором родилась она.

Пенелопа... она безупречно воспитана для подобающей жизни в этом мире. Его мир, наполненный азартными играми, выпивкой, похотью и еще худшими вещами, напугает ее до смерти.

Но она захотела увидеть его мир.

И он ей покажет.

Потому что не может удержаться от искушения развратить ее. Это слишком заманчиво. Слишком сладко.

Она не знала, о чем просила. Думала, приключение — это ночная прогулка по лесу, окружающему дом ее детства. Игорный зал «Ангела» в любую ночь вгонит ее в истерику.

— Ты сказал, дела пошли не так, как планировались, — произнес Кросс, прислонясь к стене и скрестив на груди руки.

— Я согласился устроить браки и ее сестер гоже.

Брови Кросс поползли вверх.

— И сколько их?

— Две. Полагаю, дело достаточно простое. — Он посмотрел в серьезные серые глаза Кросса. — Имей в виду, наш брак по любви. Мы обвенчались сегодня утром. Я просто не мог жить в разлуке с ней ни минутой дольше.

Прошло несколько секунд. Кросс услышал ложь и разобрался в ее значении.

— Потому что ты так сильно влюблен.

— Именно.

— Сегодня утром. — Кросс словно пробовал слова на вкус. Борн отвернулся и прижал ладони к рулетке, к плюшевому зеленому сукну, точно зная, что последует сейчас, еще до того, как это произнесли.

— И ты оставил ее одну в первую брачную ночь.

— Да.

— У нее что, лошадиное лицо?

— Я бы так не сказал.

А в порыве страсти она ошеломительно хороша. Он хотел уложить ее в постель и сделать своей. При воспоминании о том, как она извивалась под ним в Фальконвелл-Мэноре, ему пришлось переступить с ноги на ногу, чтобы поправить бриджи, внезапно ставшие тесными.