Сара Маклейн - Распутник

Она мотала головой, ее руки блуждали по его плечам, спине, а потом задержались на ягодицах. Она прижимала его к себе в ритм с его толчками, с движением большого пальца.

— Майкл!

Он тоже был на грани.

Борн никогда раньше не придавал большого значения тому, чтобы кончить одновременно с партнершей. Подобный опыт его не интересовал. Но сейчас он внезапно понял, что не может думать ни о чем, кроме одного, — встретиться с Пенелопой там, на краю ее наслаждения, позволить ему захлестнуть их обоих.

— Подожди меня, — прошептал он ей на ухо, вонзаясь в нее все сильнее. — Не кончай без меня.

— Я не могу ждать! Не могу это остановить!

Она содрогнулась, вовлекая его в стремительный, ошеломляющий ритм, выкрикнула его имя, и он впал в забытье, сорвавшись с обрыва в пугающем, потрясающем экстазе, не сравнимом ни с чем, испытанным им раньше.

Борн рухнул на нее, дыша тяжело, прерывисто, зарылся лицом в ее шею и позволил этому необыкновенному наслаждению захлестнуть себя волной, непохожей ни на что прежнее.

Прошли долгие минуты, прежде чем Борн, испугавшись, что раздавит ее своим весом, скатился с Пенелопы, провел рукой по ее телу и притянул ее к себе, не желая отпускать.

Боже правый, это самый потрясающий секс в его жизни.

Просто сводящий с ума.

Он потряс его сильнее, чем Борн мог себе представить. А от мысли о том, что пережил он это с Пенелопой, его бросило в холодный пот.

Эта женщина. Этот брак. Эта ночь.

Это ничего не значит.

Это не может ничего значить.

Она всего лишь средство к достижению цели. Путь к отмщению. И больше тут ничего нет.

Всю жизнь Борн разрушает то ценное, что имеет. Когда Пенелопа это поймет... поймет, что он может ее только разочаровать, она поблагодарит его за то, что он не подпустил ее слишком близко. Будет благодарна ему за то, что он освободил ее, подарил ей спокойный, простой мир, в котором она получит все, что пожелает... и ей не придется тревожиться из-за него.

«Ты ее не заслуживаешь».

Слова Томми эхом пронеслись у него в голове — слова, из-за которых он отправился домой, к своей жене, чтобы узаконить свое место в ее жизни. Доказать, что она принадлежит ему. Что он может овладеть ее телом так, как не сможет никакой другой мужчина.

Но случилось так, что овладели им.

— Майкл, — шепнула она ему в шею. Его имя прозвучало из ее уст обещанием. Одной рукой она гладила его грудь. Эта чувственная ласка дрожью отозвалась в его теле, снова вспыхнуло желание, когда она прошептала тихо, сонно и соблазнительно: — Это было чудесно.

Он хотел сказать ей, чтобы она не устраивалась в его постели с удобствами.

И в его жизни тоже.

Хотел сказать, что эта Ночь была всего лишь средством достижения цели.

Что их брак никогда не станет таким, о каком она мечтает.

Но она уже спала.

«Дорогой М.!

Я понимаю, что ты, вероятно, не хочешь отвечать на мои письма, но все равно буду их посылать. Год, два или десять — я не хочу, чтобы ты когда-нибудь подумал, будто я тебя забыла. Впрочем, ты ведь в это и не поверишь, правда?

На следующей неделе твой день рождения. Я бы вышила для тебя носовой платок, но ты же знаешь, что я и иголка несовместимы.

Всегда помню — П.

Нидэм-Мэнор, январь 1817 года».

Ответа нет.

На следующее утро Пенелопа спустилась к завтраку, надеясь увидеть своего мужа — мужчину, изменившего все за один чудесный день и чудесную ночь, мужчину, заставившего ее поверить, что, может быть, их брак обернется чем-то большим. Может быть, их фальшивая любовная история станет менее фальшивой и более... любовной.

Потому что наверняка не может быть ничего более восхитительного, чем то, что они пережили ночью в постели. И не имеет никакого значения то, что она проснулась, укутанная не в декадентские меха, а в свои безупречно чистые, безупречно отутюженные белые льняные простыни в спальне, которую ей отвели с самого начала.

По правде сказать, Пенелопу даже тронуло то, что он сумел перенести ее сюда, не разбудив. Сразу видно, что он добрый, заботливый, любящий муж, а их супружеству, начавшемуся как губительный фарс, назначено судьбой стать чем-то куда, куда большим.

Усаживаясь за прелестный длинный стол в красивой, роскошно обставленной столовой, она надеялась, что он скоро присоединится к ней, и гадала, любит ли он по-прежнему на завтрак сосиски, как когда-то в детстве.

Она надеялась, что он присоединится к ней, принимая блюдо с яйцом и гренками (и никаких сосисок в пределах видимости) у юного лакея, весьма экстравагантно щелкнувшего каблуками и вернувшегося на свой пост в углу комнаты.

Она надеялась, что Майкл присоединится к ней, пока тянула время за едой.

И пока мелкими глоточками пила быстро остывающий чай.

И пока просматривала газету, безупречно сложенную и помещенную слева от пустого стула в дальнем конце внезапно ставшего чересчур длинным стола.

После целого часа ожидания Пенелопа надеяться перестала.

Он не придет.

Она осталась одна.

Внезапно она начала остро ощущать присутствие лакея в углу комнаты, в чьи обязанности входило немедленно понимать, чего пожелает хозяйка, и одновременно полностью ее игнорировать, и щеки ее запылали.

Потому что, конечно же, мысли у юного лакея были ужасно конфузящими.

Пенелопа посмотрела на свою тарелку, где ярко-желтый желток от яйца, которое она с такой радостью съела, совсем застыл и гротескно присох к фарфору. Настал первый день ее замужней жизни, и она завтракает одна.

Может быть, ночью она сделала что-то не так?

Теперь жар добрался даже до ушей, и Пенелопа почувствовала, как они горят. Наверное, покраснели, как розы, стоило ей попытаться понять, что могло пойти не так или что следовало изменить в первой брачной ночи.

Она вспоминала про юного лакея в углу комнаты, теперь тоже побагровевшего, — похоже, он не знал, что сказать хозяйке, и мечтал только о том, чтобы она скорее кончила завтрак. Пора уходить из столовой.

Пенелопа встала из-за стола с грацией, какую ждут от маркизы, и направилась к двери, отчаянно стараясь скрыть смущение. К счастью, лакей отвел глаза и не встретился с ней взглядом, когда Она шла через столовую.

Но дверь открылась до того, как Пенелопа успела к ней подойти, и на пороге появилась миссис Уорт, вынудив хозяйку остановиться так резко, что взметнулись юбки ее желтого платья, выбранного в этот холодный январский день из соображений красоты, а не здравого смысла.

Ошеломительно красивая экономка остановилась в дверях с совершенно бесстрастным видом, присела в реверансе и произнесла:

— Доброе утро, миледи.

Пенелопа с трудом удержалась, чтобы не сделать то же самое, крепко сцепила руки и ответила:

— И вам доброго утра, миссис Уорт.

Обменявшись любезностями, обе женщины уставились друг на друга. После довольно долгой паузы экономка сказала:

— Лорд Борн просил сообщить вам, что в среду вы приглашены на обед в Тоттенхем-Хаус.

Через три дня.

То, что Майкл передал такое простое сообщение через прислугу, заставило ее осознать, как сильно она ошиблась в своей оценке ночных событий. Уж если он не нашел минутки лично сказать жене про приглашение на обед, значит, она его очень мало интересует.

Пенелопа сделала глубокий вдох, пытаясь справиться с разочарованием.

— Еще он просил напомнить вам, что этот обед будет первым, который вы посетите как супружеская пара.

Можно было не стараться — разочарование мгновенно сменилось раздражением. Впрочем Пенелопа довольно скоро перестала сомневаться в том, кто главный виновник возникшей неловкой ситуации, — разумеется, ее муж, который, похоже, мало верит в способность жены правильно отвечать на приглашения и понимать их значимость.

Не задумываясь больше, она вскинула бровь, посмотрела экономке в глаза и произнесла:

— Какое превосходное напоминание! А я-то и не знала, что мы обвенчались меньше суток назад и что за это время я ни разу не покинула этот дом! Право же, как мне повезло найти мужа, готового напоминать о самых простейших вещах. — Из ее уст буквально сочился сарказм. Глаза миссис Уорт округлились, но она ничего не сказала. — Жаль, что он не смог напомнить мне лично, за завтраком. Он дома?

Миссис Уорт помялась немного и ответила:

— Нет, миледи. Он не появлялся дома с тех пор, как вы приехали из Суррея.

Конечно, это было не так, но зато Пенелопа поняла, что вчера Майкл пришел домой поздно ночью и ушел сразу же после... гм... представления.

Ну разумеется.

Гнев Пенелопы запылал еще жарче.

Он явился домой, чтобы подтвердить брак, и сразу же ушел. Как мило!

Значит, такой будет ее жизнь. Уходить и приходить по его прихоти, выполнять его требования, посещать его обеды, когда она включена в приглашение, и оставаться одной, если в приглашении ее нет.

Просто катастрофа.

Она снова взглянула в глаза миссис Уорт и увидела в них сочувствие. Только этого недоставало.

Пенелопа просто возненавидела мужа за то, что по его вине она так смущена. Что чувствует себя такой несчастной. Что получила настолько меньше.

Но это ее брак. Ее выбор. И пусть даже в первую очередь его — какая-то часть ее души хотела этого. Верила, что тут может найти большее.

Глупая Пенелопа.

Расправив плечи, она сказала:

— Можете сообщить моему мужу, что мы увидимся с ним в среду. И отправимся на обед в Тоттенхем-Хаус.

«Дорогой М.!

Томми сказал, что видел тебя в городе в начале каникул, но тебе так и не хватило времени поговорить с ним. Мне очень жаль, и ему тоже.

Пиппа подобрала трехлапого пса, и (пусть это звучит не очень лестно) когда я увидела, как он весело скачет у озера, его хромота напомнила мне о тебе. Без тебя мы с Томми стали трехлапым псом. Боже милостивый, это одна из тех метафор, к которым я вынуждена прибегать без тебя, чтобы не стать косноязычной; положение ухудшается.

Отчаявшаяся П.

Нидэм-Мэнор, июнь 1817 года».

Ответа нет.

Проблема с ложью в том, что в нее иногда очень легко поверить.

Даже если лжешь ты сам.

Три дня спустя Пенелопа с Майклом были почетными гостями на званом обеде в Тоттенхем-Хаусе, и это событие предоставило им идеальную возможность поведать свою тщательно придуманную историю любви нескольким главным сплетникам светского общества.

Сплетникам, просто жаждавшим соответствовать своему званию, если то, как они прислушивались к каждому слову Пенелопы и Майкла, хоть что-то значит.

И это не говоря о взглядах.

Пенелопа не пропустила ни одного... когда они вошли в Тоттенхем-Хаус, тщательно продумав свое появление, чтобы не прийти ни слишком рано, ни чересчур поздно, и обнаружили, что остальные приглашенные тоже тщательно продумали свое появление и пришли пораньше, как раз для того, чтобы не упустить ни единой минуты первого вечера маркизы и маркиза Борн в светском обществе.

Не пропустила она и взглядов, когда Майкл продуманно положил свою большую теплую ладонь ей на спину, подталкивая Пенелопу в гостиную, где гости ждали, когда их пригласят в столовую. Ладонь он положил с высочайшей точностью, сопроводив этот жест такой теплой улыбкой (едва узнаваемой), что Пенелопе с трудом удалось скрыть восхищение его стратегией и неожиданно охватившее ее удовольствие.

Этим взглядам сопутствовало трепетание вееров в слишком холодном помещении и шелест шепотков. Пенелопа делала вид, что ничего не слышит, и смотрела на своего мужа, надеясь, что взгляд получается достаточно любящим. Должно быть, у нее получилось, потому что он наклонился к ней и прошептал:

— Ты справляешься великолепно, — прямо ей на ушко. При этом ее окатило волной удовольствия, хотя она и поклялась себе, что не поддастся его чарам.

Пенелопа мысленно отругала себя за эту теплую приторность. Напомнила себе, что не видела Борна с самой их брачной ночи, что он ясно дал ей понять — все эти проявления супружеских чувств всего лишь представление для публики, но все же щеки ее зарделись, и когда она заглянула в глаза мужа, то увидела в них удовлетворение. Он снова склонился к ней.

— Румянец — просто верх совершенства, моя невинная малышка.

От этих слов пламя окончательно заполыхало, словно они и вправду страстно любят друг друга, хотя на самом деле все было наоборот.

На время обеда их, разумеется, разъединили, и началось настоящее испытание. Виконт Тоттенхем проводил Пенелопу на ее место, втиснув между собой и мистером Донованом Уэстом, издателем двух самых читаемых в Британии газет. Уэст был златовласым очаровашкой, замечавшим, казалось, все на свете, в том числе и нервозность Пенелопы.