Его рука скользнула под распахнувшийся лиф, под сорочку, обхватила грудь и высвободила ее из ткани. Пенелопа невольно ахнула. Майкл заглушил этот звук поцелуем.

— Я хочу, чтобы ты лежала, залитая светом «Ангела», а я бы занимался с тобой любовью. — При этом он грубовато поглаживал большим пальцем ее сосок и покусывал Пенелопу за шею. — Думаю, и тебе этого хочется.

Не удержавшись, она кивнула:

— Хочется.

«Но только с тобой».

Майкл отпустил ее, повернул лицом к огромному витражному окну и начал методично расстегивать пуговицы на платье. Пенелопа посмотрела на толпу в игорном зале «Ангела».

— Скажи мне, что ты там видишь, — прошептал он, прижимаясь к ее плечу мягкими жаркими губами.

— Там... люди... везде. — Пенелопа ахнула и вцепилась в слишком быстро сползающее с нее платье.

Майкл уже взялся за корсет и мгновенно расшнуровал его, высвободив ее из костяной тюрьмы. От облегчения Пенелопа вздохнула, а его ладони уже оглаживали льняную сорочку, обжигая кожу под ней. Пенелопа, наслаждаясь этим ощущением, оперлась рукой об окно, чтобы не упасть.

Кажется, он ее понял, потому что лизнул в ушко. Руки его под платьем и корсетом доставляли ей почти непереносимое удовольствие.

— Бедная моя девочка, — прошептал он. Слова опьяняли, как хорошее бренди. — Тобой так долго пренебрегали.

А ведь так оно и было. И теперь кожа жаждала его прикосновений — только его. Его поцелуев. Его долгой, томительной ласки, доставляющей почти мучительное наслаждение.

— Только мужчины? — прошептал он, и Пенелопа сквозь цветное стекло, служившее Люциферу красивой мускулистой шеей, вновь глянула в игорный зал.

Теплые ладони Майкла легли на ее груди, приподняв их, а затем он слегка ущипнул ее за соски, и наслаждение пронзило Пенелопу насквозь. Она ахнула.

— Ответь, Пенелопа.

Она заставила себя сосредоточиться на сцене внизу.

— Нет. Женщины тоже есть.

— И что они делают?

Она посмотрела на женщину в прелестном сиреневом платье, с черными волосами, уложенными в высокую прическу. Несколько локонов обрамляли ее лицо.

— Одна сидит на коленях у джентльмена.

Майкл прижался к ней сзади, покачивая бедрами, и Пенелопа пожалела, что их разделяет так много слоев одежды.

— Что еще?

— Она обнимает его за шею.

Он отвел ее руку от окна и завел ее себе за шею, облегчая себе доступ к очаровательным изгибам тела Пенелопы.

— И?

— Она что-то говорит ему на ухо.

— Подсказывает, как играть в карты? — Его пальцы ущипнули еще раз. Пенелопа ахнула, закрыла глаза и повернулась к нему.

— Майкл, — шепнула она, мечтая, чтобы он ее поцеловал.

— Я люблю, когда ты произносишь мое имя. Ты единственная, кто называет меня Майклом, — сказал он, а потом дал ей то, чего она так жаждала. Его язык проник глубоко ей в рот, и Пенелопа начала извиваться в его объятиях, сильнее прижимаясь грудью к этим волшебным рукам.

— Ты его ненавидел, — возразила она.

— Ты меня переубедила. — Он нежно пососал мягкую кожу ее шеи. — Расскажи мне еще про эту женщину.

Пенелопа снова повернулась к окну, изо всех, сил пытаясь сосредоточиться. Она увидела, как женщина наклонилась вперед, предоставив партнеру прекрасный вид на то, что у нее под лифом. Тот ухмыльнулся, нагнулся и запечатлел поцелуй на ее ключице, а рука его в это время скользнула по ее голени, по бедру и исчезла под подолом платья. Пенелопа изогнулась и прижалась спиной к Майклу.

— О, он трогает ее...

При этих словах его пальцы сделались совсем легкими, ласка едва ощутимой, и Пенелопе страстно захотелось, чтобы они оба разделись донага в этой темной комнате.

— Трогает ее где?

— Под... — Она замолчала, потому что рука Майкла поползла вниз, туда, где она особенно мучительно хотела ее ощутить. Его пальцы нашли ее женское средоточие и начали нежно поглаживать. Пенелопа с трудом выдохнула: — ...юбками.

— Вот так? — Несмотря на мешавшую ткань платья, колено Майкла отыскало путь между ее бедрами, широко развело их, а его ладонь скользнула в пылавший там жар, поглаживая и потирая.

Она уронила голову ему на плечо.

— Не знаю.

— А как ты думаешь?

— Ради ее блага надеюсь, что да, — прошептала Пенелопа.

Он засмеялся низким, рокочущим смехом.

— А я — ради его.

Пенелопа закрыла глаза. Его руки двигались слаженно — одна на груди, искушая, дразня, а другая искусно ласкала ее между бедер. Это продолжалось несколько долгих минут. Пенелопа вздохнула, наслаждаясь тем, как он прижимается к ней, и прижалась сама, стараясь слиться с его телом. Майкл качнулся ей навстречу и прошептал ей на ухо:

— Если ты не прекратишь, милая, то просто не сможешь и дальше за ними наблюдать.

— Я больше не хочу за ними наблюдать, Майкл.

— Нет? — с любопытством переспросил он, прикусив кожу у нее на плече.

Пенелопа покачала головой и наклонила ее набок, чтобы ему было удобнее.

— Нет, — повторила она. — Я хочу смотреть на тебя. — Его пальцы между ее бедер совершили что-то невообразимо прекрасное, и Пенелопа вздохнула. — Пожалуйста.

— Ну, — произнес он, и она услышала ласковую насмешку в его голосе, — раз уж ты так мило просишь...

Он развернул Пенелопу лицом к себе. Его взгляд метнулся туда, где она все еще прижимала к груди свое платье.

— Отпусти платье, Пенелопа, — распорядился Майкл вкрадчивым голосом. Она стиснула ткань еще крепче.

— А что, если...

— Никто тебя не увидит.

— Но...

Он помотал головой:

— Неужели ты думаешь, что я позволю кому-нибудь увидеть тебя, моя блистательная девочка? Позволю такое и не убью этого человека?

Это прозвучало так властно, по-хозяйски, что Пенелопу снова окатило волной удовольствия. Никто никогда не называл ее блистательной. И никто никогда не проявлял ни малейшего желания обладать ею.

А сейчас Майкл ее хочет.

Она долго, внимательно смотрела на него, наслаждаясь тем, как он взглядом умоляет ее раздеться перед ним, а затем отпустила платье, и оно упало на пол, оставив ее нагой, в одних чулках, в этой темной комнате... перед мужем.

Он застыл, обшаривая глазами ее тело, затем перевел взгляд на лицо Пенелопы и благоговейно произнес:

— Ты самое прекрасное создание, на свете!

Он мгновенно опустился к ее ногам и снял с нее сапожки и панталоны. Пенелопа осталась в одних чулках.

Он погладил ее ноги, задержавшись там, где шелк встречается с кожей. Пенелопа ахнула, а Майкл лизнул кожу.

— У меня слабость к чулкам, любовь моя. Гладкий шелк, в точности как твои самые нежные местечки.

Пенелопа покраснела, не желая признаваться, что после их первой брачной ночи она гладила себя атласной тканью по ногам, притворяясь, что это прикосновения Майкла.

— Смотрю, тебе они тоже нравятся, — поддразнил он и прижался губами к ее бедру.

— Мне нравишься ты, — шепнула она, положив руку ему на затылок и поглаживая мягкие кудри.

Майкл поднялся, оставив чулки на ней, и поцеловал Пенелопу грубо и чудесно.

— Ты вся состоишь из безупречных изгибов и нежной кожи, — одна рука поползла вверх и обхватила снизу грудь, — такая прелестная и пышная...

Эти слова окончательно помутили ее рассудок. Они оказались более разрушительными, чем даже его прикосновения. Пенелопа выгнулась к нему, к его поцелую. Он лишил ее дыхания, слов и мыслей, остались только его губы и язык, сулившие наслаждение более сильное, чем можно вообразить. И когда поцелуй окончился, она лишь вздохнула, забыв про свои возражения и глядя, как он раздевается быстро, аккуратно и поворачивается к ней лицом. Свет, падающий из окна казино, окрасил его разноцветной мозаикой, и он стоял перед ней длинноногий, мускулистый, узкобедрый и широкоплечий, и...

Нет. На это смотреть нельзя.

И не имеет значения, что ей хочется. Что ей невероятно любопытно.

Только один короткий взгляд.

Ой, мамочки.

Пенелопа внезапно оробела и попыталась прикрыть руками свою наготу.

— Мы не можем... я не... это не то, чего я ожидала...

Майкл усмехнулся редкой волчьей усмешкой.

— Ты нервничаешь?

Пенелопа понимала, что должна притвориться, — наверняка он проделывал это с дюжиной других женщин, которые ничуть не волновались. Ну а она нервничала.

— Немножко.

Он подхватил ее на руки, отнес на низкую кушетку у стены комнаты, усадил к себе на колени и поцеловал долгим страстным поцелуем, от которого у Пенелопы перехватило дыхание. Сдерживавшие ее оковы спали. Она лизнула его нижнюю губу, нежно ее пососала, и Майкл, резко втянув в себя воздух, отпрянул.

Ее глаза расширились.

— Извини... губа. Темпл умеет бить больно.

Она снова притянула его к себе, пригладила ему волосы и всмотрелась в лицо Майкла, выискивая остальные повреждения.

— Зачем же ты позволил ему избить себя? — прошептала Пенелопа и поцеловала мужа, не прикасаясь к ране.

— Это был единственный способ перестать думать о том, что я не могу отправиться прямо домой и затащить тебя в постель. — Он чувственно провел ладонью по ее руке. — Ты меня запугала.

Он криво усмехнулся, а пальцы его продолжали, дразня, поглаживать нежную кожу ее запястья, локтя, плеча.

— Как это?

— Ты просила не прикасаться к тебе, а я привык уважать твои желания.

Да только она этого вовсе не желала. Ей всегда хотелось, чтобы он прикасался к ней, даже тогда, когда она запретила ему это делать.

Она всегда хотела его, даже когда убеждала себя, что это не так.

Он ее слабое место.

Майкл избавил ее от необходимости отвечать, снова начав ласкать грудь, и Пенелопа, судорожно вздохнув, запустила пальцы ему в волосы, чуть отодвинулась и посмотрела прямо в красивые темные глаза.

— Майкл, — шепнула она.

Не отводя взгляда. Майкл приподнял ее так, словно она ничего не весила, и провел рукой по бедру, побуждая раздвинуть ноги.

Сама мысль об этом была скандальной.

Пенелопа поколебалась какую-то долю секунды и, повиновавшись его безмолвной просьбе, села на него верхом.

В его голосе прозвучали гордость и удовольствие:

— Моя отважная красавица...

Пенелопа знала, что это преувеличение. Она вовсе не была красавицей.

Но сегодня ночью чувствовала себя красивой, поэтому ей даже в голову не пришло отказать ему в его просьбе. В таком положении она могла дотянуться куда угодно — до его широких мощных плеч, до груди, вздымавшейся и опускавшейся во время дыхания, и Пенелопа не удержалась и положила на нее руки — на этого потрясающего, красивого мужчину, бывшего ее мужем.

Он застонал при этом прикосновении, поднял ее выше, так что груди Пенелопы оказались на уровне его рта, и начал дуть на соски.

Она проследила за его взглядом, таким пристальным и внимательным, и увидела, как ее соски напрягаются — сначала один, потом другой. Они затвердели и мучительно заныли.

Она хочет ощутить на себе его губы.

— Прикоснись ко мне, — прошептала Пенелопа.

Он был уже там, лизал и сосал, и она подумала, что сейчас умрет от этого греховного, необыкновенного наслаждения. Ее руки запутались в его волосах, тянули к себе, и Майкл чуть отодвинулся, чтобы перенести внимание на другую, заброшенную грудь, сначала лизал ее долго и сладострастно, а затем сомкнул губы на соске, чтобы дать Пенелопе именно то, чего она так давно жаждала.

Она извивалась в его объятиях, подставлялась его губам, его языку, его зубам. Святые небеса! Он распоряжался наслаждением, как великий мастер, искусно и умело. И она не хотела, чтобы это заканчивалось.

Наконец Майкл чуть отодвинулся, поднял ее еще выше, прижал к себе еще сильнее, запечатлел жаркий поцелуй на ее животе, медленно опустил и снова завладел ее ртом. Он приподнял колени, крепко прижимая ее к себе, а пальцы проворно вытаскивали из волос шпильки, швыряя их во все стороны. Его губы скользнули к шее, и он начал лизать тонкую кожу прямо над тем местечком, где бился пульс, и Пенелопа снова выдохнула его имя, опьянев от наслаждения.

Наслаждения, о существовании которого она до Майкла даже не догадывалась.

Наслаждения, какого никогда не познает без него.

— Майкл! — выдохнула она.

Он удовлетворенно улыбнулся настоящей мужской улыбкой и провел рукой между их телами.

Пенелопа перевела взгляд на эту порочную, мародерствующую руку, завороженная ее движением, и тут его пальцы прикоснулись к самому ее естеству, так легко, почти незаметно, словно перед ним лежала бесконечность времени для изучения ее тела. Пенелопа еще никогда в жизни ничего так сильно не хотела.