Сара Маклейн - Распутник

Очаровательно, сентиментально, романтично, но ошибочно.

— Ты имеешь в виду человека, похитившего свою жену под покровом ночи, заставившего ее выйти за себя, использовавшего ее ради земли и мести, а потом... сегодня ночью... раздевшего ее догола в самом легендарном лондонском игорном аду?

Он сам услышат презрение в своем голосе и отвернулся, уставившись в темноту, клубившуюся под высоким потолком комнаты. Майкл чувствовал, что ему самое место в сточной канаве. Он хотел, чтобы она оделась и оказалась как можно дальше от него. Так будет справедливо.

— Господи! Клянусь, что больше я никогда тебя так не унижу! Прости меня, Пенелопа...

Но она не желала отступать. Взяла его за подбородок и заставила снова посмотреть себе в глаза.

— Не нужно говорить об этом так, словно ты вывалял меня в грязи. Я хотела этого. Мне это понравилось. И я не ребенок, которого можно уболтать. Я вышла за тебя замуж и нисколько об этом не сожалею. — Она помолчала и улыбнулась чудесной, яркой улыбкой. Радость и сожаление, вызванные этой единственной улыбкой, подействовали на Майкла как физический удар. — Сегодня ночью не было ни единой минуту, когда я почувствовала бы себя униженной или использованной. Совсем наоборот, мне казалось, что передо мной преклоняются.

Это потому, что он перед ней благоговеет.

— Ты заслуживаешь лучшего.

Ее брови резко сошлись на переносице. Она взлетела с кушетки, как феникс, кутаясь в его сюртук.

— Это ты меня не слушаешь. Мне очень не нравится, когда ты ставишь меня высоко на полку, где хранишь ценные вещи, которые не хочешь поломать. Я не желаю находиться на этом почетном месте. Я это ненавижу. И еще сильнее ненавижу, когда ты оставляешь меня там, боясь причинить мне боль. Боясь разбить меня, как будто я какая-то фарфоровая кукла без силы. Без характера.

Майкл встал и пошел в ее сторону. Он никогда не считал, что у нее нет характера. Да будь у нее характера чуть больше, она бы просто свела его с ума.

Он протянул к Пенелопе руку, но та отступила назад.

— Я не совершенна, Майкл. Я отказалась от совершенства, когда поняла: единственное, что оно может мне дать, — это скучный, заурядный брак с таким же совершенным супругом. — Пенелопу трясло от гнева, и он протянул к ней руки, желая привлечь ее в свои объятия, но она отшатнулась, не давая прикоснуться к себе. — А что до того, что ты не совершенен — и слава Богу за это! Я уже жила когда-то безупречной жизнью, и это было чертовски скучно. Совершенство слишком безвкусно, в нем нет изюминки. Теперь я хочу несовершенства!

Хочу мужчину, который в лесу перебросил меня через плечо и уговорил выйти за него замуж ради приключения. Хочу мужчину, который может быть холодным и знойным, который то взлетает, то падает. Того, кто управляет мужским клубом и дамским клубом, и казино, и чем там еще является это невероятное место. Думаешь, я вышла за тебя замуж вопреки твоему несовершенству? Я вышла за тебя ради твоего несовершенства, глупый ты человек. Твоего блистательного, приводящего в бешенство несовершенства!

Разумеется, это неправда. Она вышла за него, потому что он не оставил ей выбора.

Но он не собирался отпускать ее.

Не теперь, когда понял, как это чудесно — держать ее в своих объятиях.

— Пенелопа...

Он снова протянул к ней руки, и на этот раз она позволила себя обнять. Позволила прижать свое роскошное тело к его.

— Я для тебя слишком несовершенен, — прошептал он ей в висок.

— Ты для меня идеально несовершенен.

Она ошибалась, но он больше не хотел об этом думать, а вместо этого сказал:

— Ты стоишь обнаженная в игорном аду, любовь моя.

Она пробормотала свой ответ ему в грудь, и он скорее почувствовал ее слова, чем услышал:

— Просто поверить не могу.

Он погладил ее по спине, прикрытой сюртуком, и улыбнулся при мысли, что на ней его одежда.

— Зато я могу, моя сладкая авантюристка. — Поцеловал ее в белокурую макушку и сунул руку под сюртук, чтобы прикоснуться к ее прелестной груди. Пенелопа вздрогнула от удовольствия, и ему это понравилось. — Мне бы хотелось, чтобы ты каждый день оказывалась голой под моей одеждой.

Она улыбнулась:

— Я каждый день голая под моей собственной одеждой, разве ты не заметил?

Майкл застонал.

— Зачем ты мне это сказала? Как я теперь смогу заниматься делами, если буду постоянно думать о твоей наготе?

Засмеявшись, она отодвинулась от него, и они начали одеваться. Каждый раз, как Майкл протягивал к ней руку, она звучно шлепала по ней.

— Я просто помогаю.

— Ты меня задерживаешь.

Она поправила маленький кремовый бантик на груди. Майкл без зеркала завязывал галстук. Он бы с радостью одевался так с ней каждый день, до конца жизни.

Но этого не будет.

«После того как она узнает о твоей лжи», — шепнуло у него в голове.

— Это вода? — Пенелопа показала на кувшин, стоявший около умывальника.

— Да.

Она налила в таз воды и опустила в него ладони. Не для того, чтобы вымыть их, а просто чтобы подержать в прохладной жидкости. Майкл увидел, как она закрыла глаза и глубоко вздохнула. Раз. Другой. Третий. Затем вынула руки из воды, отряхнула их и повернулась к нему.

— Я должна тебе кое-что сказать.

Девять лет наблюдая за игрой в кости, карты и прочими азартными играми, Майкл научился читать по лицам. Научился определять нервозность и возбуждение, и жульничество, и ложь, и ярость, и все прочие оттенки человеческих эмоций.

Все — кроме того чувства, что сейчас отражалось во взгляде Пенелопы, чувства, прятавшегося за нервозностью, удовольствием и волнением.

Как ни странно, именно потому, что никогда не видел его раньше, он сразу точно понял, что это за чувство.

Любовь.

У него перехватило дыхание. Он выпрямился, охваченный сразу и желанием, и страхом, и еще чем-то, о чем не хотел даже думать. Чего не хотел признавать.

А ведь он просил ее не верить ему, не возводить на пьедестал.

Он ее предупреждал.

И ради собственного здравого рассудка он не мог позволить ей сказать, что она его любит.

Потому что оказалось, что он слишком сильно хочет это услышать.

И тогда Майкл сделал то, что умел делать лучше всего, — подавил искушение. Подошел к Пенелопе, притянул ее к себе и быстро поцеловал, хотя ему отчаянно хотелось целовать ее долго. Насладиться этим поцелуем. Превратить его во что-то такое же искушающее, как пронзившее его чувство.

— Уже поздно, милая. Хватит на сегодня разговоров.

Любовь в глазах Пенелопы сменилась растерянностью, и его переполнила ненависть к себе.

Печально, но это чувство тоже становилось ему чересчур знакомым.

В дверь постучали, выручив его. Майкл глянул на часы — почти три утра, слишком поздно для посетителей. Это могло означать только одно — новости.

Он быстро подошел к двери и отпер ее, прочитав все на лице Кросса раньше, чем тот успел вымолвить хоть слово.

— Он здесь?

Взгляд Кросса метнулся поверх плеча Майкла на Пенелопу и снова вернулся к Майклу. Какие серые и непроницаемые у него глаза!

— Да.

Майкл не мог заставить себя посмотреть на нее. Она подошла так близко, что ее нежный аромат окутывал его. Вероятно, в последний раз.

— Кто здесь? — спросила Пенелопа.

Он не хотел отвечать, хотя понимал, что она так или иначе узнает правду. А когда узнает, он потеряет ее навсегда.

И тогда он посмотрел ей в глаза, стараясь выглядеть спокойным и хладнокровным.

Помнить, что десять лет назад он поставил перед собой одну-единственную цель.

— Лэнгфорд.

Она застыла, когда это имя словно взорвалось в комнате.

— Одну неделю, — мягко попросила Пенелопа, вспомнив их соглашение и покачав головой. — Майкл. Пожалуйста. Не делай этого.

Но он не мог остановиться. Это все, чего он когда-либо хотел.

Пока не появилась она.

— Оставайся здесь. Кто-нибудь отвезет тебя домой.

Он вышел из комнаты. Дверь за ним захлопнулась со звуком, напоминающим ружейный выстрел. И делая шаг за шагом по этому темному, пустому коридору, Майкл пытался укрепить себя, готовясь к тому, что ему предстояло. Как ни странно, не встреча с Лэнгфордом, с человеком, отнявшим у него его жизнь, требовала от него дополнительных сил, а потеря Пенелопы.

— Майкл!

Она торопливо шла за ним по коридору. Его имя, сорвавшееся с ее уст, заставило его обернуться. Он просто не мог проигнорировать прозвучавшую в ее голосе боль. Майкл отчаянно хотел уберечь Пенелопу от нее.

Она бежала к нему, быстро, яростно, и он поймал ее, поднял в воздух, и она обхватила ладонями его лицо и посмотрела ему в глаза.

— Ты не обязан это делать, — прошептала она, поглаживая большими пальцами его щеки. — У тебя есть Фальконвелл... и «Ангел»... Лэнгфорд о таком и мечтать не мог! И это гораздо больше, чем гнев, отмщение и ярость. У тебя есть я. — Она долго всматривалась ему в глаза, а затем негромко договорила: — Я люблю тебя.

Он убеждал себя, что не хочет этого слышать, но едва признание сорвалось с ее уст, Майкла пронзило почти непереносимым наслаждением. Он закрыл глаза и поцеловал ее страстно, словно заглядывая прямо в душу, желая запомнить, какова она на вкус, каков ее аромат, — запомнить все в ней навсегда. Оторвался от ее губ, поставил Пенелопу на пол и сделал шаг назад, глубоко вдыхая ее аромат и любуясь тем, как блестят эти прекрасные голубые глаза.

Ему всегда будет мало этих прикосновений.

Если бы он мог вернуться назад, то прикасался бы к ней еще и еще.

«Я люблю тебя...»

Он словно снова услышал этот искушающий шепот и покачал головой:

— Не нужно.

Майкл отвернулся и пошел к своему прошлому, оставив ее в этом темном коридоре, не желая оборачиваться. Не желая признаваться даже самому себе, что он оставляет позади.

Что теряет.

«Дорогой М.!

Довольно. Хватит этого.

Без подписи.

Нидэм-Мэнор, январь 1830 года».

Письмо уничтожено.

Борн мысленно представлял себе этот момент сотни раз — нет, тысячи.

Он проигрывал эту сцену в голове, входя в частную комнату для игры в карты, где сидел Лэнгфорд, один, выбитый из колеи, подавленный размерами и мощью «Ангела», королевства, где правил Майкл.

Ни разу за все это время Борн не думал, что будет испытывать что-нибудь, кроме триумфа, в минуту, когда девять лет гнева и отчаяния наконец-то закончатся. Но когда Майкл открыл дверь в этот роскошный частный номер, расположенный далеко от игорного зала клуба, и наткнулся на бесстрастный взгляд своего давнего врага, он испытал вовсе не триумф.

А отчаяние. И гнев.

Потому что даже сейчас, спустя девять лет, этот человек все еще мог обчистить Майкла как липку. Сегодня он украл у него будущее с женой.

И нельзя было позволить ему продолжать.

В его памяти Лэнгфорд всегда представал как нечто огромное — бронзовая кожа, белые зубы, громадные кулаки. Человек, который без колебаний берет то, что хочет. Человек, который походя, безжалостно рушит чужие жизни и даже не оглядывается назад.

И сейчас, почти десятилетие спустя, Лэнгфорд не изменился.

Он и сейчас выглядел таким же здоровым и крепким, как раньше, — правда, седины добавилось, но шея оставалась такой же толстой, а плечи широкими. Годы отнеслись к нему по-доброму.

Взгляд Майкла метнулся туда, где на зеленом бархате стола лежала левая ладонь врага. Он помнил, как эта рука сжимается в кулак и стучит по дереву, требуя новую колоду карт или вино, чтобы отпраздновать выигрыш. Будучи молодым человеком и только начиная учиться азартным играм, Майкл часто наблюдал за этой рукой и завидовал самообладанию Лэнгфорда.

Он сел в кресло напротив Лэнгфорда и молча посмотрел на него.

Пальцы Лэнгфорда на зеленом сукне дернулись.

— Я протестую. Твои головорезы силком притащили меня сюда глухой ночью.

— Я подумал, что на обычное приглашение ты скорее всего не отзовешься.

— И ты был прав. — Майкл ничего не ответил, и Лэнгфорд вздохнул. — Полагаю, ты позвал меня сюда, чтобы поглумиться по поводу Фальконвелла?

— Помимо всего прочего. — Майкл сунул руку в карман сюртука, вытащил доказательство рождения Томми и покрутил документ в руках.

— Должен признаться, я удивлен. Ты опустился до того, чтобы жениться на девчонке Марбери, пусть даже ради Фальконвелла? Ее никак нельзя назвать желанным призом. — Он помолчал. — Но целью. Конечно, была земля, верно? Отлично сработано. Думаю, цель оправдывает средства.