Ее страх еще усилился, когда она узнала, что народ называл ее виновницей покушения. Дамьен во время допросов действительно объявил, что « хотел напугать короля и принудить его прогнать министров и фаворитку». Хорошо осведомленные люди говорили, что за несколько дней до покушения неизвестный перебросил через стену иезуитского коллежа записку следующего содержания:

«Вы, мои высокочтимые отцы, которые смогли устранить Генриха III и Генриха IV, — нет ли у вас кого-нибудь вроде Жака Клемана или Равайяка, чтобы избавить нас от Людовика и его шлюхи?» Народ сразу же обвинил иезуитов в том, что они вооружили Дамьена, а маркизу — что она явилась причиной драмы. О ней распевали неприличные куплеты и носили ее изображение на конце метлы…

* * *

Одиннадцать дней м-м де Помпадур ждала, что король соблаговолит ее успокоить по поводу ее судьбы. Но Людовик XV, возомнивший вдруг, что лезвие было отравлено, остался в постели, окруженный исповедниками. Наконец однажды любовь победила: в халате и ночном колпаке, опираясь на трость, он отправился к маркизе в гости…

* * *

Избавившись от волнений, м-м де Помпадур проявила интерес к процессу над преступником и попросила судей отнестись к нему со всей строгостью, — уж она отомстит за проведенные ею ужасные одиннадцать дней…

Дамьен находился в это время в страшной камере, стражники обращались с ним бесчеловечно. Смирительная рубашка, которую на него надели, не позволяла ему сделать на единого движения. «Он лежал, — читаем мы в „Мемуарах“ Сансона, — на матрасе, брошенном прямо на пол, изголовьем напротив двери. Лежанка его представляла собой сплошные ухабы. Измученный этой пыткой, которая длилась семьдесят семь дней, несчастный просил стражников сменить его положение. Аппарат, который держал его на постели, достоин описания. Это было нечто вроде сцепления крепких ремней из венгерской кожи, которые кольцами переплетались в полу. Пять таких колец находилось с каждой стороны лежанки, и одно сжимало ноги узника». Никогда более жестокие меры не применялись к заключенному.

Процесс начался лишь 17 марта. Двадцать шестого числа двор вынес приговор Роберту-Франсуа Дамьену. Виновного приговорили к мученической смерти на площади де Грэв. Согласно приговору, «ему щипцами вырвут мускулы на ногах, руках, груди, ягодицах; правая рука его, поднявшая нож, будет сожжена на серном огне, а места, где пройдутся щипцы, зальют расплавленным свинцом, кипящим маслом, раскаленной смолой, расплавленными вместе воском и серой. Далее его тело разорвут на куски четыре лошади, эти части тела затем сожгут, а пепел развеют по ветру». Выслушав эти подробности, Дамьен, покачав головой, прошептал:

— Ну и трудный же предстоит денек!

Пока судьи оглашали приговор, плотники возводили вокруг площади де Грэв заграждение, чтобы жадная до такого рода представлений публика не помешала палачу.

Двадцать седьмого марта генеральный прокурор принимал заинтересованных в этом деле посетителей. Это были изобретатели, любезно согласившиеся предложить собственные способы пыток. Один советовал вогнать под ногти приговоренного коноплю, пропитанную серой, и поджечь. Другой. — снимать с Дамьена кожу по частям и на оголенные мышцы лить расплавленное железо. Третий принес небольшое приспособление, изготовленное им в трудные минуты жизни, — при использовании его глаза покушавшегося выскочили бы, «как лягушки». Все эти добрые малые соответственно своему вкусу и средствам хотели помочь палачам. Но ни одна из их интереснейших идей не нашла применения…

На рассвете 28 марта Дамьена привели на площадь де Грэв. Внушительная толпа, собравшаяся за заграждениями, ждала казни с полуночи. «Крыши всех близлежащих домов, — пишет Барбье, — и даже дымоходы были облеплены людьми. Какой-то бедолага, а за ним еще и женщина даже упали на площадь, поранив других. Женщин вообще было достаточно, среди них немало — в изысканных туалетах. Они не отошли от окон и легко перенесли мученическую смерть осужденного, что не делает им чести». Другой историк отмечает, что «необыкновенно белая кожа приговоренного вызвала вожделение у некоторых присутствующих на казни дам». Это кажется все-таки несколько удивительным…

Казнь началась в пять часов. Сначала палач сжег руку, державшую нож, потом начал орудовать щипцами. Жуткие крики Дамьена вызывали восхищенные возгласы толпы… «Затем, — спокойно продолжает Барбье, — его четвертовали, что оказалось долгим из-за крепкого телосложения смертника. Пришлось даже добавить двух лошадей. Поскольку никак не удавалось разорвать его на четыре части, обратились в городскую ратушу с просьбой разрешить надсечь связки. Сперва в этом было отказано, чтобы не уменьшать мук осужденного, но в конце концов пришлось это позволить. Он закричал, но не произнес ни единого проклятия. Сперва были оторваны ноги, затем плечо, и, когда Дамьен в месть часов пятнадцать минут испустил дух, четыре его конечности и тело были сожжены на костре».

М-м де Помпадур была отомщена.

* * *

Как только Людовик XV оправился от пережитого, он снова принялся посещать маленькие домики Парка-с-Оленями. В первый день он нашел одну из девушек в слезах. Бедняжка, догадавшись, кто на самом деле этот «польский сеньор», была безутешна, узнав о покушении Дамьена. Она бросилась к королю на колени, воскликнув:

— Пусть вы король этой страны — для меня это ничто, не будь вы властителем моего сердца! Я думала, что сойду с ума, когда услышала о попытке вас убить!

Людовик XV, раздосадованный тем, что его узнали, поцеловал девочку и, пятясь, вышел из комнаты. В этот же вечер юная особа была отправлена в сумасшедший дом…

Чтобы заменить ее, м-м де Помпадур — она по-прежнему заботилась об удовольствиях короля — кое-что придумала. Она попросила художника изобразить на панно одной из комнат «Святое семейство». Для Девы Марии позировала найденная ею очаровательная пятнадцатилетняя девочка. Ничего не подозревавший об уготованной ему роли, художник верно передал черты своей модели и стал с нетерпением ожидать оценки своего повелителя. Увидев картину, тот, восхищенный, воскликнул:

— Как она хороша!

Доверчивый художник, решив, что похвала относится к его «Святому семейству», покраснел от удовольствия. Но монарх, указывая на Деву, осведомился:

— Ведь это портрет, не так ли?

— Да, сир.

— Я хотел бы увидеть оригинал.

Люжа, оказавшийся рядом (по приказу м-м де Помпадур), приблизился к королю.

— Когда вы пожелаете, сир. Эта девушка — дочь ирландского дворянина, укрывшегося во Франции во время революций в его стране.

— Пусть мне ее немедленно приведут! — повелел Людовик XV.

На следующий день Люжа и Ле Бель, камердинер короля, явились к матери девушки и рассказали ей следующую историю:

— Ваша дочь, мадам, имела счастье понравиться одной фрейлине королевы. Она хочет воспитать ее при дворе и дать ей приданое.

О, как обрадовалась она за дочь — на коленях благодарила провидение, «так благосклонно отнесшееся к ее дитяти». Взяв девочку за руку, она последовала за Люжа и Ле Белем к домику, расположенному возле ооца. Камердинер короля отсутствовал недолго, — он сразу вернулся и с сокрушенным видом произнес:

— Фрейлина у королевы, мадам. Нас просили начинать ужин без нее.

* * *

Сели за стол. «После обеда, — рассказывает нам Гулам, — несчастную мать пригласили немного, прогуляться, чтобы узнать, сможет ли дочь перенести разлуку с ней. Она согласилась и вышла в сад. Ле Бель тотчас же завернул девочку в огромный плащ, зажал ей повязкой рот и проводил в апартаменты короля. Когда мать вернулась и никого не застала, она сильно была удивлена и подумала, что дочь ее похитили. Она стучала в двери, кричала, буйствовала… Пришел благообразный слуга, и он сообщил: дочь ее находится теперь в столь привилегированном месте, что сама полиция не имеет права туда входить». Она не понимала, и он со смехом ей объяснил, что «дама», о которой ей говорили, не кто иная, как… сам король. Несчастная мать безнадежно простонала:

— О Боже!.. Ведь он, король… он же на тридцать два года ее старше…

Когда прошло первое потрясение, она задумалась… и тихонько ушла, снова благодаря провидение — ведь она любила свою дочь… И было за что благодарить: пока она возвращалась домой, Людовик XV с удивительной любезностью обращался с этим ребенком. Нежно, хотя и настойчиво он доставлял девочке удовольствия, неведомые ей в семейном кругу.

Эту девочку, имя которой осталось неизвестным, сперва поместили рядом с Версальским замком, затем на улице Сатори в Парке-с-Оленямп. Почти каждый вечер король приходил к ней, осыпал ее драгоценностями и подарками. Дождавшись, когда она насмотрится во все зеркала, он ее раздевал, укладывал на большую кровать и обучал восхитительным играм, правила и изысканность которых она постигала с удивительной прилежностью.

Информированная своей личной полицией, м-м де Помпадур знала все об этих галантных вечерах, и ее все это вполне устраивало. Пока король развлекался с девушкой слишком юной, чтобы быть под чьим-либо влиянием, сама она могла свободно заниматься политикой.

С тех пор как Фредерик II занял Саксонию, у нее было много работы: она назначала генералов, руководила армиями, двигала батальоны — все совершалось при ее участии. В конце весны 1757 года, недовольная медлительностью действий, она вздумала даже вмешаться в стратегию — и сделала это со свойственной ей непосредственностью и необдуманностью. «Она послала маршалу д'Эстре письмо по поводу военных действий и представила ему нечто вроде плаката, точками отметив на бумаге различные пункты, которые советовала атаковать или защищать». Оскорбленный таким вмешательством, маршал д'Эстре атаковал и волею слепого случая одержал в Хастенбехе победу над войсками герцога Кюмберлана, сдавшего Ганновер.

Маркиза возгордилась и объявила, что эта победа доказывает ее дар стратега. Маршал д'Эстре получил от нее полное снисхождения поздравительное письмо. Но пользовался он благосклонностью маркизы недолго, — не угодив ей, он вскоре был отозван в Версаль. Позднее его заменил Ришелье. В результате ловкого маневра герцогу удалось окружить англо-ганноверскую армию, по, вместо того чтобы уничтожить противника, находящегося в полной его власти, он согласился на капитуляцию.

Несдержанная м-м де Помпадур сочла подобные действия непростительными и отозвала Ришелье, заменив его одним из своих верных друзей — князем де Cyбизом. Положение Фредерика II было в это время особенно критическим — более или менее ловкий генерал за несколько недель мог бы одержать окончательную победу. Но — увы! — де Субиз как военный был бездарностью… Когда пятьдесят тысяч солдат встретились с двадцатью тысячами пруссаков, случилась катастрофа: вся французская армия в панике бежала; Фредерик взял семь тысяч пленных. Вечером после этого страшного поражения де Субиз послал Людовику XV записку: «Я пишу Вашему Величеству в приступе отчаяния: поражение вашей армии — полное. Я не могу сказать Вам, сколько Ваших офицеров убито, взято в плен или пропало без вести».

Получив это скорбное известке, м-м де Помпадур сильно расстроилась… Дофин громко кричал, что ей следовало бы заниматься фермерами, а не генералами…


В народе о протеже маркизы слагались саркастические куплеты:


Субиз с фонарем в руках сказал:

«Я искал зря, где же, черт возьми,

Моя армия?

Она ведь утром была здесь!

У меня ее украли, или я ее потерял?

О! Я все теряю, я выжил из ума…

Подождем до полудня, когда станет светла.

О небеса, что вижу, — как я рад!

Слава провидению — вот она, вот она!

О! Черт побери! Что это?

Я ошибся — это вражеская армия!..»


Это поражение полностью изменило ситуацию, и Фредерик II, единожды начав, уничтожил австрийцев при Летхене. М-м де Помпадур не в состоянии была понять, куда она вела Францию. Продолжать войну — таково было ее решение. Маркиза — графу де Конитцу:

«Я ненавижу Фредерика больше чем когда-либо. Приложим усилия, чтобы уничтожить общего врага. Когда мы достигнем этого, вы увидите меня настолько счастливой, насколько сегодня я подавлена». Субиза она заменила на еще более бездарного графа де Клермона, аббата Сен-Жермен-де-Пре. Сразу же в Париже стали распевать шуточную песенку:


Вам предстоит командовать армией,

Храбрый Клермон,

У вас хорошее реноме,

Звучное имя, —

Но надо еще нравиться Помпадур!

Да здравствует любовь!

Выиграете вы битву или

Не совершите ничего достойного —

Все равно!

Думайте лишь о том, чтобы нравиться

Помпадур!