Граф дю Барри, не прекративший прилагать усилия для успешной карьеры Манон при дворе, не замедлил посчитаться с мнением двора. Сам он не мог сделать Манон своей супругой — был он женат и имел пятерых детей, но решился выдать ее замуж за своего брата, Гийома дю Барри. Братец этот, живший в Тулузе, был «настоящей винной бочкой, свиньей, день и ночь он проводил в самых грязных оргиях». Гийом охотно принял предложение, недолго думая, вскочил в дилижанс и прикатил в Париж, где встретил его взволнованный граф. Основания для волнений у него, несомненно, были: только что, в возрасте шестидесяти пяти лет, умерла добрая и благочестивая королева Мари Лещинска. Людовик XV был не на шутку опечален, и потому граф боялся, что монарх повернется лицом к религии и прогонит Манон. Но после похорон королевы граф дю Барри успокоился: молодая женщина по-прежнему жила в малом павильоне, а король продолжал навещать ее каждую ночь.

* * *

23 июля 1768 года состоялась свадьба Гийома дю Барри и Манон. По этому случаю было сделано фальшивое свидетельство о рождении: Жанна Бекю превратилась в дочь некоего Жан-Жака де Вобернье. Вся церемония была обычным фарсом. В контракте оговаривалось, что супруги никогда не должны жить как муж и жена; нотариусами были официально заверены титулы, которыми в течение многих лет незаконно пользовалась дю Барри. «Именно тогда эта семья стала знатной и известной. Неожиданно появились три графа, графиня и виконт — так появляются и растут ночью грибы». Наделенный богатым воображением, граф дю Барри возомнил, что родоначальниками его семьи являются Барриморы из младшей ветви Стюартов… В конце концов, как говорится в одном из памфлетов того времени, «все эти лжедворяне протащили ко двору натуральную шлюху».

Сразу же после свадьбы м-м дю Барри поселилась в замке, в апартаментах первого этажа. Она не могла принимать там короля наедине, так как не была еще официально представлена. «Презентация при дворе, — поясняет нам Жан Эрве, — была необыкновенно важна для королевской любовницы: без этой церемонии она не могла рассчитывать ни на какую должность и оставалась при дворе лишь временно. В случае немилости ей не приходилось надеяться на утешительные выплаты». Против презентации м-м дю Барри выступили целомудренные дочери короля, наставляемые герцогом де Шуазелем — он не потерял еще надежду увидеть в королевской постели собственную сестру. В конечном итоге министр проиграл: фаворитку представила его величеству 22 апреля 1769 года м-м де Беар, получившая за это сто тысяч франков.

Сделавшись титулованной любовницей, м-м дю Барри стала держать свой дом. Бывшая проститутка, отдававшаяся когда-то за несколько экю в галереях Пале-Рояля, завела интенданта, первого камердинера, парикмахера, двух косметистов, трех портних, кучеров, курьеров, лакеев, дворецкого, офицера охраны, гардеробную прислугу, горничных и даже негра — знаменитого Замора.

Король назначил ей содержание в миллион двести тысяч франков ежегодно, что равнозначно примерно пятидесяти миллионам старых франков; осыпал ее драгоценностями. Подобная роскошь и непомерные расходы на фоне общей нищеты в королевстве возмутили народ, сочинявший по этому поводу памфлеты и песни. На улицах распевали знаменитую «Бурбонку», распространению которой по приказу де Шуазеля способствовала полиция;


Бурбонка,

Приехав в Париж,

Заработала луидоры.

Бурбонка

Заработала луидоры

У маркиза.

Она мила,

У нее смазливое личико

И огонь под юбкой.

Она мила,

Она искусно возбуждает

Старого развратника.

Еще одно четверостишие звучало на улицах:

Франция, значит, такова твоя судьба

— Подчиняться самке.

От Девственницы <Имеется в виду Орлеанская дева> тебе пришло спасение

— От шлюхи ты погибнешь.


К тому же появились многочисленные сатирические эстампы, с карикатурами на фаворитку, которую называли м-м дю Бариль <Бариль — бочонок.>. Эта злая шутка понравилась графу де Лорагэ. Однажды вечером он отправился к Гурдан, выбрал там девушку, поместил ее в своем дворце и представил друзьями под именем м-м Бочка.

Герцог де Ришелье незамедлительно написал своей бывшей любовнице:

«Обожаемая моя графиня,

Вы будете правы, если срочно отреагируете на наглость графа де Лорагэ. Он только что взял девушку с улицы Сент-Оноре, дал ей дом, меблировал его и заставил называть ее графиня Бочка. В этой наглой выходке чувствуется грубый намек. Если это продлится еще несколько дней, то весь Париж будет смеяться. Надо пресечь это в зародыше. Граф де Лорагэ — друг герцога де Шуазеля, таким образом, вы видите, откуда направлен удар.

Остаюсь, моя обожаемая графиня, одним из ваших самых преданных слуг.

С уважением герцог де Ришелье».

М-м дю Барри не обладала скверным характером как де Помпадур — она лишь вдоволь посмеялась. Но скоро ей придется плакать.

Какое-то время придворные дамы притворялись, что не замечают м-м дю Барри. Встречая ее в длинных коридорах, они принимали презрительно-враждебный вид. Между собой эти очаровательные создания называли фаворитку то Жанной Бекю, то м-ль Гурдан, то Бурбонкой, то просто королевской шлюхой. Никто не согласился бы принять ее у себя или пойти с ней в гости.

М-м дю Барри было абсолютно наплевать на эти колкости: Людовик XV ужинал у нее каждый вечер. Она развлекалась словно маленькая девочка: покупала мебель для своих апартаментов, пела, танцевала до потери сознания, смеялась над шутками короля. Людовик XV взирал на нее с восхищением: сколько выдумки, веселья, страсти, озорства! Все это так отличает ее от незабвенной м-м де Помпадур — у той были весьма сдержанные манеры… Через несколько недель он первый не выдержал карантина, в котором держали его любовницу.

— Не хотите ли, чтобы я пригласила кого-нибудь на наш ужин? — спросила м-м дю Барри. Людовик XV улыбнулся.

— Никто не придет.

На следующий день были разосланы приглашения полудюжине придворных, особенно враждебно настроенных. Внизу на приглашении лукавая фаворитка написала: «Его Величество окажет мне честь своим присутствием». Все вынуждены были прийти. Та же стратегия использовалась ею неоднократно, и понемногу самые непокорные дамы привыкли посещать салон м-м дю Барри.

Но, несмотря на это, критиковать ее не перестали, напротив… Ведь бедняжка — ах, у нее была такая бурная молодость! — сохранила свободные манеры и смелые выражения, не принятые в Версале. Однажды вечером она и король играли в «фараона». Король перевернул карту, из-за которой м-м дю Барри проиграла бы. Она воскликнула:

— О! Я поджарена!

Это слово никогда не раздавалось под дворцовыми сводами. Один придворный с любезным видом парировал:

— Вам следует верить на слово — вы должны в этом разбираться.

Недвусмысленный намек на мать фаворитки, которая была поварихой.

В другой раз м-м дю Барри хлопнула по животу герцога Орлеанского, — тот пришел пригласить ее на свою свадьбу с м-м де Монтессон, а еще — с просьбой к королю, признать ее герцогиней Орлеанской. Итак, фаворитка сделала этот немыслимый жест и снисходительно заявила:

— Женитесь на ней, толстячок, а мы, быть может, придумаем еще что-нибудь, поинтереснее!..

Подобные речи сразу же передавались прислугой и становились общеизвестны.

* * *

Вскоре во всем Париже стала известна история, имевшая в дальнейшем большой успех. Рассказывали, что к Людовику XV, занятому приготовлением кофе, его любовница обратилась в следующих выражениях:

— Эй, Франция! Твой кофе удирает!

Это возмутило всех! Даже бедняки не могли смириться с тем, что бывшая проститутка так нагло и неуважительно обращается к королю. Авторы памфлетов удвоили рвение и еще раз смешали с грязью м-м дю Барри.

Но столь часто повторяемый историками анекдот (во время революции он стал чем-то вроде лейтмотива речей против монархии) не что иное, как выдумка, Если м-м дю Барри и произнесла эту фразу, то обращалась она отнюдь не к королю. Один опытный исследователь, Шарль Ватель, доказал, что «Франция» — это имя или прозвище лакея графини: Ватель обнаружил мемуары парижского портного Карлье, которым можно верить. Вот некоторые выдержки. Тридцатого мая 1770 года портной вспоминает, что «выдал Августину, Франсуа и Этьену, лакеям графини дю Барри, четыре рулона голубой тафты». Первого июня 1771 года он просит об оплате «четырех рединготов и восьми дюжин больших пуговиц и халатов для Франции, Матюрэна и Куртуа». Третьего января 1771 года — новый счет: «за куртку из ратина для Франции». Четвертого января 1772 года портной упоминает о выдаче «рединготов из серого сукна для Франции и Пикардии».

К тому же из переписки короля и его любовницы видно, что они обращались друг к другу на «вы». Да и вопреки легенде следует заметить, что Людовик XV никогда сам не готовил кофе: под крышей дворца был закуток, называвшийся «кофейным кабинетом короля», — там все готовили слуги.

Вот уже семьдесят пять лет, как Шарль Ватель привел эти доказательства и установил истину. Но надоедливый анекдот по-прежнему приводится во всех учебниках истории…

* * *

Вольные манеры м-м дю Барри шокировали не менее чем ее язык. Ей неведома была стыдливость, и она часто представала перед гостями обнаженной. Однажды утром с нотариусом и двумя прелатами случилось следующее. Король находился в комнате м-м дю Барри, а она не вставала раньше полудня, когда явились нунций и кардинал де ла Рошэймон.

— Пусть войдут, — распорядился монарх.

Двое священников вошли, поклонились королю, поздоровались с фавориткой, которая дружески помахала им, не поднимая головы от подушки…

Вскоре явился с контрактом нотариус Ле По д'0тей — ему требовалась подпись короля. Его приняли, и та же сцена повторилась. В тот момент, когда король ставил подпись, скучающая м-м дю Барри вдруг решила подняться. Ничуть не смущаясь троих мужчин, которые находились в комнате, она вылезла из постели совершенно раздетая… По ее просьбе два смешавшихся и одновременно восхищенных прелата подали ей домашние туфельки. «Они испытали, — пишет один историк, — явную неловкость, выполняя эту просьбу, но не забыли при этом украдкой оценить прелести красавицы». Что же касается нотариуса, то он описал всему Версалю «чудесные пейзажи, которые волею случая ему довелось лицезреть».

Людовика XV эта сцена сильно позабавила. Он никогда не помышлял о том, чтобы пристыдить м-м дю Барри за подобные выходки, — ни ее язык, ни вульгарность, ни отсутствие стыда не шокировали его. Он все ей прощал за те радости, что она ему доставляла.

Вскоре в народе появилась третья причина недовольства фавориткой: ее обвиняли в том, что она похотью утомляла короля, давала ему возбуждающие средства, дабы он всегда находился в прекрасной форме. Говорили, что она заставляла Людовика XV глотать шпанских мух, какой-то сироп и масло гвоздики.


Появился следующий куплет:

Посмотрите, вот лучший из королей,

Стоящий на коленях перед чудачкой,

Которую один экю сделал любовницей,

Как вы страстно тужитесь,

Чтобы привести в движение

Пружины ее древней машины.


Употребление возбуждающих средств было тогда привычным. Король сам охотно пользовался ими, чтобы завоевать благосклонность какой-нибудь строптивей дамы. Де Ришелье пишет: «Старому развратнику приходилось иметь дело со специально подобранными девушками. Похоть иногда вынуждала его прибегать к уверткам, чтобы соблазнить тех, которые были добродетельны или верны своим любовникам. Именно так он добился расположения некоторых знатных дам и покорил м-м де Сад. Он предложил ей чудесные пастилки, куда добавил порошок шпанских мух. Он сам съел их и дал своей подруге, доведя ее желание до бешенства. Она предалась удовольствиям, которые мы не беремся описывать. Король в конце своего правления позволил себе несколько раз подобное развлечение. Несколько придворных дам умерли от последствий этих постыдных оргий.

Позже во всех этих извращениях обвинили м-м дю Барри. Ее страсть к любовным утехам восхищала Людовика XV, и однажды он поделился с Ришелье:

— Я в восторге от вашей м-м дю Барри, это единственная женщина во Франции, которая знает секрет — как заставить меня забыть о моем шестидесятилетнем возрасте <Это признание короля можно найти в книге частная жизнь маршала де Ришелье (1791).>.

Естественно, фаворитка не упустила случая воспользоваться огромной властью над любовником.

«Властью такой удивительной, — пишут современники, — какой никто из ее предшественниц не смог добиться, она быстро подчинила разум короля, и скипетр Людовика XV, до сих пор являвшийся игрушкой любви, тщеславия и жадности, стал в руках графини символом безумия».