В марте перед постом эта резвая особа, обладающая магнетически привлекательными кошачьими глазками, пригласила одного художника и попросила его на стеклянных пластинах изобразить с превеликой точностью постельные сцены. Через несколько дней художник принес завершенную работу. Маркиза осталась довольна: на каждой пластине была изображена какая-нибудь галантная картинка.

— Теперь проверим их действие, — объявила маркиза.

Она велела принести магический фонарь, закрыл ставни, позвала троих мужчин из королевской конюшни и показала на стене несколько написанных художником более чем фривольных сцен. Результат не заставил себя долго ждать. Три конюха бросились на маркизу, которой на месте пришлось испытать «проявление их интереса».

После пробы, вполне удовлетворенная, м-м де Травенар устроила у себя вечер. Пришли около тридцати ее друзей, в которых она сильно надеялась, пишет де Фроментье «Мемуарах», возбудить желание и заставить говорить естество». Публика, состоящая из видавших виды придворных и совсем не робких дам, расселась в гостиной, где все было готово для демонстрации картинок и ее последствий. М-м де Травенар велела погасить лампы и доверила управление магическим фонарем герцогу де Лозену. Гости были покорены с первых же кадров и принялись шумно выражать свое одобрение. По мере того как картинки становились все более откровенными, смешки прекратились — слышался лишь «шорох материй». Наконец пары принялись воспроизводить на ковре сцены и позы, демонстрируемые герцогом. Не всем это удавалось, так как обладающий большим воображением художник задумал слишком сложные для повторения фигуры.

М-м де Травенар предоставила себя группе многоопытных мужчин и с удовольствием выдерживала изощренную осаду. Но человеческие силы не беспредельны. Вскоре стало заметно, что картинки не производят больше никакого эффекта на присутствующих — интимная пружина ослабла. Герцог де Лозен, которому три раза подряд пришлось оставлять фонарь и «наслаждаться чарами одной из зрительниц», решил было уже объявить, что сеанс окончен, и показал последнюю картинку… Как только на стене возникло изображение, раздались удивленные возгласы: появившаяся на экране обнаженная в неприличной позе женщина как две капли воды похожа была на Мари-Антуанетту… Это сходство неожиданно произвело удивительный эффект: все мужчины обрели свою силу и бросились на соседок. Так стало ясно, что многие придворные— влюблены в королеву…

Назавтра подробности вечера у м-м де Травенар уже не составляли ни для кого секрета. Все пришли к единому мнению: использовать личность королевы для подобных развлечений — дурной тон. Этот безумный поступок возымел неожиданное действие: ошеломленный таким неуважением в королевской особе, народ прекратил свои нападки на Мари-Антуанетту, а те, кто еще накануне выражал свое недовольство ею, принялись ее защищать. Наступившее затишье оказалось однако, непродолжительным.

* * *

В конце лета 1778 года Жан-Аксель Ферзен вернулся в Париж, а весной 1779-го вновь появился при дворе. Увидев его после стольких лет, королева разволновалась. Граф де Сен-Прие рассказывает нам в «Мемуарах», что в тот день, когда молодой человек в шведском костюме приехал в Версаль, граф де Тессе, который как раз предлагал руку Мари-Антуанетте, по движению руки королевы заметил сильное волнение при первом его появлении».

С этого времени королева и Ферзен встречались ежедневно. Придворные видели, как они прогуливались в парке, болтали, сидя на скамейках в Трнаноне, а однажды вечером Мари-Антуанетта, играя на клавесине, повернулась к Жану-Акселю со слезами на глазах, пропела куплет Дидоны — тот, что начинался словами:

О, как вдохновил меня Ваш приезд в мой дворец!..

Сэр Ричард Барингтон в «Мемуарах» упомянул об этой сцене: «У королевы глаза были полны слез, а несильный голосок ее звучал так нежно, что все невольно расчувствовались. Ее прелестные щечки залились румянцем, когда она посмотрела на Ферзена этими полными слез глазами. Он тоже был охвачен приливом чувств, восхищенный очаровательным безумством подобного поступка. Весь бледный, сидел он, опустив взор, и слушал песню, — каждое слово потрясало его до глубины души. У тех, кто видел их в это мгновение, не осталось сомнений о характере их чувств».

Естественно, сразу пополз слух, что королева — любовница Ферзена. Эту чистую, возвышенную любовь недоброжелателям угодно было превратить в банальную связь. Рассказывали даже, где они встречались: в потайной комнате при свидетеле — нескромном лакее. Все было гнусным вымыслом! Однажды до шведа дошли эти сплетни. Он немедленно принял решение покинуть Францию, дабы не компрометировать любимую королеву.

* * *

Через несколько недель он записался в экспедиционный корпус, который должен был поддержать Североамериканские штаты в борьбе с Англией за свою независимость. Он уехал в марте 1780 года как военный помощник генерала Рошамбо, оставив безутешную Мари-Антуанетту.

Причина этого поступка иногда оспаривается историками… Мы думаем, что после обнаружения письма графа де Кретца к Густаву III от 10 апреля 1780 года сомневаться в этой причине больше не приходится:

«Должен сообщить Вашему Величеству следующее: королева своим участливым отношением к молодому графу де Ферзену вызвала всевозможные кривотолки. Должен признаться, я и сам не могу удержаться от мысли, что она имела к нему склонность, ибо видел тому достаточно подтверждений. Молодой граф де Ферзен в подобной ситуации проявил исключительную скромность и сдержанность. Особенно восхитило меня его решение об отъезде в Америку. С его отъездом перестала существовать какая бы то ни было почва для пересудов. Он проявил не свойственную его возрасту твердость, чтобы избежать соблазна. Королева в последние дни не могла оторвать от него. полных слез глаз. Я умоляю Ваше Величество ради нее и сенатора Ферзена хранить эту тайну.

Отъезд графа всех изумил. Герцогиня де Фитц-Джеимс сказала ему: «Как, месье, вы оставляете королеву?»

— «Если у вас были основания об этом спросить, мадам, я бы не уехал, — ответил он. — Я уезжаю свободным и, к несчастью, без всякого сожаления». Ваше величество согласится: подобные мудрость и осторожность похвальны, для столь еще молодого человека. К тому же королева ведет себя более сдержанно и мудро чем ранее.

Король же полностью под ее властью, но разделяет привязанность и удовольствия»

* * *

11 июля 1780 года Ферзен высадился в Ньюпорте. Он задержался в Америке на три года: выступал на стороне Вашингтона, участвовал в многочисленных военных операциях, способствовал взятию Иорктауна и был награжден в конце концов орденом Цинцината. Вот так из-за любви к французской королеве Жан-Аксель неожиданно помог созданию республики…

* * *

Пока Ферзен воевал за независимость Американских Штатов, Мари-Антуанетта продолжала развлекаться в обществе м-м де Полиньяк. Вдвоем они устраивали весьма вольные собрания, где рассказывались скабрезные анекдоты, рассматривались изысканно непристойные гравюры, вслух зачитывались специально подобранные фривольные отрывки из книг… Королева обожала подобную литературу. У нее была личная библиотека, составленная из эротических книг, которыми она зачитывалась <Иосиф II в своем «Моральном наставлении» говорит, что она забила себе голову всякими гадостями из-за чтения этой литературы. Это не мешало Мари-Антуанетте оставаться исключительно добродетельной в своих поступках. М-м Кампан пишет в Мемуарах, что она купалась в длинном, закрытом до подбородка фланелевом платье, а когда служанки помогали ей выйти из ванны, требовала держать перед собой на высоте, достаточной для того, чтобы не могли увидеть ее наготы, простыню>.

Это пристрастие, казалось, никак не повлияло на ее набожность: в церкви она увлеченно читала молитвы по большому молитвеннику, который всегда был при ней. Многие придворные восхищались той легкостью, с которой Мари-Антуанетта переходила от распущенной игривости к ангельскому смирению.

— Это доказывает чистоту ее души, — утверждали они.

Однажды случилось страшное разоблачение: во время службы упал молитвенник королевы. Кто-то из придворных бросился его поднимать и заметил под съемной обложкой книгу фривольного содержания… Он поспешно протянул все это королеве, — естественно, оба почувствовали неловкость. Так весь двор, а вскоре и весь народ узнали, что Мари-Антуанетта развлекалась во время службы текстами игривого характера.

Вольное обращение, которое привлекало королеву в м-м де Полиньяк, вскоре стало принятым в Версале! В присутствии Мари-Антуанетты дозволены были скабрезные высказывания, а некоторые придворные, зная о ее слабости, стараясь ей угодить, из кожи вон лезли лишь бы заслужить репутацию развратников. Это подтверждается анекдотом, рассказанным Фурнье-Вернейем. Вот он:

Один старый фельдмаршал, изъясняющийся лишь заученными выражениями, был представлен Марн-Антуанетте. Во время аудиенции старый маршал только и говорил что о двух своих боевых конях, которых он высоко ценил. Королева, только чтобы что-нибудь сказать, спросила у него, какого из двух коней он предпочитал.

— Мадам, — с комической серьезностью ответил он, — оседлав пегого, я уже не пересяду на гнедого, а оседлав гнедого — на пегого.

Через какое-то время разговор зашел о придворных дамах. Две слыли самыми красивыми. Королева спросила у одного придворного его мнение. Тот, подражая маршалу, нарочито медленно отчеканил:

— Мадам, если бы во время сражения я оседлал…

— Будет, будет… — живо остановила его королева и рассмеялась.

Неожиданно и чрезмерно добродетельный Людовик XVI стал проявлять интерес к вольным речам. Однажды утром во время приема доселе исключительно сдержанный король рассказал приглашенным, что ночью он занимался с королевой любовью и у него это неплохо получилось. Башомон рассказывает об этом в «Тайных мемуарах»: «В последние дни король со всей откровенностью объявил придворным, что снова делит брачное ложе с королевой и надеется на рождение дофина, поскольку он постарался изо всех сил». Подобное превращение в сознании короля сильно удивило придворных. Злые языки стали судачить о том, что Людовика ХVI yа стезю распутства наставили Мари-Антуанета, м-м де Полиньяк и граф де Бодрей. Простой люд, естественно поверил в эту ложь не задумываясь, как всегда верят в подобные сплетни. Короля обвинили в участии в ночных оргиях в компании»любовников» королевы. Называющие себя хорошо осведомленными придворные рассказывали, что во время этих «ночных бдений» Людовик XVI и Мари-Антуанетта приказывали, устанавливать трон из папоротника в кустах и при лунном свете играли с друзьями в одну довольно странна галантную игру. Обратимся опять к «Тайным мемуарам…» Башомона:

«Выбирали короля. Он назначал аудиенции, избирал двор, осуществлял правосудие в ответ на жалобы народа — народ изображали придворные. Новому королю подавались самые необычные жалобы; не менее оригинальными были наказания и поощрения. Эти безобидные шутки заканчивались тем, что его величеству, а им почти всегда был Бодрей, приходила мысль устраивать браки. Он женил короля на какой-нибудь придворной даме, королеву выдавал замуж за кого-нибудь из присутствующих кавалеров (замечено было, что почти всегда для этой роли он выбирал себя). То же совершалось и со всеми остальными. Бодрей приказывал парам, взявшись за руки, приблизиться к трону и ждать заветного слова — „бежим“. Как только это слово произносилось, каждая пара со всех ног бежала в кусты. Папоротниковый король запрещал возвращаться в Тронный зал раньше чем через два часа, уединяться больше чем одной паре, встречаться, смотреть одной паре на другую, искать друг друга или переговариваться. Утверждают, что эта игра очень нравилась королю — его забавляло это свержение с престола на лужайке.

Король и королева на время забывали о своем величии, находясь у подножия искусственного трона».

Все эти веселые истории — а разыгрывались они в подражание светским играм — немало способствовали дискредитации королевской семьи. Когда 22 октября 1781 года родился дофин Людовнк-Жозеф-Ксавье-Франсуа, в народе шептали, что ребенок зачат на папоротнике, а граф Бодрей — его счастливый отец. Граф Д Прованс утверждал это со всей определенностью. Вскоре из уст в уста стала передаваться эпиграмма:


Людовик, если ты хочешь посмотреть

На незаконнорожденного, рогоносца и шлюху, —

Посмотри в зеркало на себя,

Дофина и королеву.


Однажды вечером это четверостишие оказалось рабочем столе Людовика XVI. Он прочел его с понятным неудовольствием и вернулся в свои апартаменты, на всякий случай избегая смотреть в зеркала…

* * *

В июне 1783 года Ферзен вернулся во Францию и остановился в Париже, в особняке на улице Матнньон. Отец хотел видеть Жана-Акселя женатым и торопил его предложить руку и сердце богатой наследнице, девушке с большим приданым Жермене Некер, дочери Женевского банкира. Но Ферзен-сын не мог ни о ком думать кроме королевы, и потому искал повод избежать переговоров с банкиром. Неожиданно таковой подвернулся: его друг де Стайль влюбился в эту богатую, веселую и живую девушку и через два месяца женился на ней. Так Жермена Некер, которая должна была стать м-м Ферзен, стала м-м де Стайль.