Вирджиния Эндрюс - Рассвет

Это был стук, которому суждено было навсегда изменить наши жизни, стук в дверь, который я буду слышать тысячу раз во сне.

Я только что встала, надела халат и направилась на кухню, чтобы приготовить завтрак. Малышка Ферн барахталась в своей колыбели. Хотя она была слишком маленькой, чтобы понять трагедию, которая обрушилась на нас, она чувствовала что-то в наших голосах и в выражении наших лиц. Она не плакала, но и не играла, как раньше. Когда она искала маму и не находила ее, то всегда поворачивалась ко мне и глядела на меня печальными, недоумевающими глазами. От этого у меня начинало болеть сердце, но я старалась не плакать. Она уже повидала достаточно слез.

Стук в дверь напугал ее, она приподнялась в своей колыбели и захныкала. Я взяла ее на руки.

– Все в порядке, Ферн, все в порядке, – убаюкивала я ее. Мама всегда говорила ей эти самые слова. Я крепко прижала Ферн к себе и направилась к двери, когда появился и папа. Джимми тоже сел в кровати. Мы все взглянули на дверь.

– Кто это может быть в такую рань? – пробормотал папа и почесал голову. Потом он потер лицо своими сухими ладонями, чтобы немного прийти в себя, и пошел через гостиную к двери. Я встала возле Джимми и стала ждать. Ферн перестала плакать и тоже смотрела на папу.

Папа открыл дверь, и мы увидели трех человек – двух полисменов и мужчину, в котором я узнала сторожа из больницы.

– Орман Лонгчэмп? – спросил полисмен, что был повыше ростом.

– Да.

– У нас есть ордер на ваш арест.

Папа не стал спрашивать, за что. Он отступил назад и вздохнул, словно это было что-то такое, чего он долго ждал и что, наконец, произошло. Он опустил голову.

– Я узнал его сразу, как только в первый раз увидел его в больнице, – сказал охранник. – А когда я узнал, что вознаграждение все еще действует…

– Узнал кого? Папа, что это значит?! – в панике закричала я.

– Мы арестовываем этого человека по обвинению в киднэппинге,[12] – пояснил высокий полисмен.

– Киднэппинге? – Я взглянула на Джимми.

– Это глупость, – сказал Джимми.

– Киднэппинг? Мой папа никого не похищал! – закричала я. Я повернулась к нему. Он все еще ни слова не сказал в свою защиту. Его молчание напугало меня. – Кого он похитил? – спросила я.

Сторож заговорил первым. Он был горд своим успехом.

– Он похитил вас, милочка.

Дрожа от страха, я сидела в одиночестве в маленькой комнате без окон в помещении полицейского участка. Я не могла сдержать дрожь. У меня стучали зубы. Я обхватила себя руками и оглядела комнату. Стены были линяло-бежевого цвета, двери обшарпанные. Такое впечатление, что кто-то бил ее ногами, пытаясь сорвать. Единственная лампочка в серебристо-сером колпаке, свисавшая на цепочке в центре потолка, освещала комнату и бросала бледное пятно на небольшой прямоугольный металлический стол и стулья.

Полиция привезла нас всех сюда на двух автомобилях: один автомобиль для папы, второй для Джимми, Ферн и меня. Но как только нас привезли, всех разъединили, Джимми и я были убеждены, что это какая-то ужасная ошибка и скоро нас освободят и вернут в наш дом. Я впервые находилась в полицейском участке и была напугана сильнее, чем когда-либо раньше.

Наконец дверь открылась и вошла приземистая женщина в полицейской форме: мундире, темно-синей юбке и белой блузке с темносиним галстуком. Ее каштаново-рыжеватые волосы были коротко подстрижены, у нее были густые брови, а веки так прищурены, что она казалась полусонной. Под мышкой она держала блокнот и сразу прошла к столу с противоположной стороны. Она села, положила блокнот на стол и посмотрела на меня без улыбки.

– Я офицер Картер, – представилась она.

– Где моя маленькая сестренка и где мой брат? – спросила я. Меня не интересовало, кто она такая. – Я также хочу видеть своего папу, – добавила я. – Почему вы посадили нас в отдельные комнаты?

– Ваш папа, как вы его называете, находится в другой комнате, он допрашивается и обвиняется в киднэппинге, – резко сказала она и наклонилась вперед, опершись обеими руками о стол: – я должна завершить наше расследование, Дон. У меня есть к вам несколько вопросов.

– Я не хочу отвечать ни на какие вопросы. Я хочу видеть сестру и брата, – раздраженно повторила я. Она мне не нравилась, и я не собиралась этого скрывать от нее.

– Тем не менее вы должны сотрудничать с нами, – заявила она. Она выпрямилась на своем стуле, развернув плечи.

– Это все ошибка! – закричала я. – Мой папа не похищал меня. Я была с мамой и папой всегда. Они даже рассказывали мне, как я родилась и какой была младенцем! – объяснила я. Как могла эта женщина быть такой глупой? Как все эти люди могли совершать такую ужасную ошибку и не видеть этого?

– Они похитили вас, когда вы были младенцем, – она заглянула в свой блокнот. – Пятнадцать лет, один месяц и два дня назад.

– Пятнадцать лет? – Я начала смеяться. – Мне еще нет пятнадцати. Мой день рождения будет 10 июля, так что вы видите…

– Вы родились в мае. Они изменили дату для сокрытия своего преступления, – объяснила она, но с таким безразличием, что у меня застыла кровь. Я сделала глубокий вдох и покачала головой. Мне уже пятнадцать? Нет, этого не может быть, ничто из этого не может быть правдой.

– Но я родилась на хайвее,[13] – говорила я сквозь слезы. – Мама рассказывала мне целую историю об этом сто раз. Они не ждали этого. Я появилась на свет в пикапе. Там пели птицы и…

– Вы родились в больнице в Вирджиния-Бич, – она снова заглянула в свой блокнот. – Вы весили семь фунтов и одиннадцать унций.

Я покачала головой.

– Я должна подтвердить кое-что, – сказала она. – Не будете ли вы столь любезны расстегнуть блузку и опустить ее?

– Что?

– Никто сюда не войдет. Они знают, почему я здесь. Пожалуйста, – повторила она. – Если вы не будете сотрудничать с нами, вы только осложните положение для всех, включая Джимми и младенца. Они вынуждены будут оставаться здесь до тех пор, пока не будет завершено расследование.

Я поникла головой.

– Расстегните блузку и спустите ее, – командовала она.

– Зачем? – подняла я глаза и стала утирать слезы.

– Ниже вашего левого плеча у вас есть маленькое родимое пятно, не так ли?

Я уставилась на нее, холодная волна окатила меня и устремилась по моему телу, превратив меня сразу в ледяную статую.

– Да, – сказала я едва слышным голосом.

– Пожалуйста, я должна подтвердить это. – Она встала и обошла вокруг стола.

Мои пальцы стали холодными и твердыми, слишком неуклюжими, чтобы манипулировать пуговицами на блузке. У меня ничего не получалось.

– Могу я помочь вам? – предложила она.

– Нет! – резко сказала я и расстегнула блузку. Когда я медленно спустила ее с плеч, я закрыла глаза и снова заплакала. Когда она дотронулась пальцем до моей родинки, я подпрыгнула.

– Благодарю вас. Можете снова застегнуть блузку. – Она вернулась на свое место. – Мы должны также сделать отпечатки ваших ступней… просто, чтобы завершить подтверждение, но, в любом случае, Орман Лонгчэмп уже сознался.

– Нет! – закричала я, закрыв лицо ладонями. – Я не верю этому, никто не поверит этому! Я не могу поверить в это!

– Я понимаю, что это потрясение для вас, но вам придется поверить этому, – твердо заявила она.

– Как все это произошло? – спросила я. – Как? Зачем?

– Как? – Она пожала плечами и снова заглянула в свой блокнот. – Пятнадцать лет назад Орман Лонгчэмп и его жена работали на курорте в районе Вирджиния-Бич. Салли Джин была горничной, а Орман на все руки мастером в том же отеле. Вскоре после того, как вас привезли домой из больницы, Орман и… – она снова взглянула в блокнот – Салли Джин Лонгчэмп украли вас, а также некоторые ювелирные украшения.

– Они бы не сделали такого! – простонала я сквозь слезы.

Она снова пожала плечами, ее лицо оставалось бледным и равнодушным, пустые глаза ничего не выражали, словно такие вещи она видела множество раз и привыкла к ним.

«Нет… нет… нет! Я пребываю в ночном кошмаре, – говорила я себе. – Скоро это закончится, и я проснусь в своей кровати в своей квартире. Мама не будет мертвой, и мы все снова будем вместе. Я услышу, как Ферн шевелится в своей колыбели, и я встану, чтобы убедиться, что ей тепло и уютно. Может быть, я взгляну на Джимми, и увижу силуэт его головы в темноте, как он спит на раскладной кровати. Я только должна медленно досчитать до десяти, сказала я себе, и когда я открою глаза… Раз… два…»

– Дон.

– «Три… четыре… пять…»

– Дон, откройте глаза и посмотрите на меня.

– «Шесть… семь…»

– Мне предложено подготовить вас к возвращению в вашу настоящую семью. Мы вскоре покинем полицейский участок и…

– «Восемь… девять…»

– И сядем в полицейскую машину.

– Десять!

Я открыла глаза, и грубый свет сразу спалил все надежды, все мечты, все мольбы. Реальность громовым ударом обрушилась на меня.

– Нет! Папа! – вскричала я и вскочила.

– Дон, сядьте.

– Я хочу к папе! Я хочу видеть папу!

– Сейчас же сядьте.

– Папа! – снова закричала я. Она обхватила меня, прижав мои руки к бокам, и силой усадила обратно на стул.

– Если вы не перестанете себя так вести, я вынуждена буду надеть на вас смирительную рубашку и привести вас в чувство таким образом. Вы слышите? – пригрозила она.

Дверь отворилась, и вошли два полисмена.

– Нужна какая-то помощь? – спросил один. Я смотрела на них глазами, полными ужаса и ненависти. Младший из офицеров, казалось, сочувствовал. У него были белокурые волосы и голубые глаза, и он напомнил мне Филипа.

– Привет, – сказал он, – не надо так переживать, дорогая.

– Я держу это под контролем, – ответила офицер Картер. Она не ослабила своей хватки, и я расслабила свои руки.

– М-да, ты выглядишь так, словно проделала тяжелую работу, – сказал молодой полисмен.

Она освободила меня, и я встала.

– Ты хочешь проделать это, Диккенс? – спросила она молодого полисмена.

Я восстановила дыхание и подавила слезы, мои плечи отяжелели, когда я глотнула воздух. Молодой полисмен смотрел на меня добрыми голубыми глазами.

– Это чувствительный удар для подростка ее возраста. Ей примерно столько же, сколько моей сестре, – произнес он.

– Эх, парень, – вздохнула офицер Картер, – ты прямо переодетый социальный работник.

– Мы будем за дверью, – предупредил патрульный Диккенс, – когда вы будете готовы.

Они оба покинули комнату.

– Я говорила вам, – сказала офицер Картер, – что, если вы не будете сотрудничать, вы только продлите все трудности, особенно для ваших приемных брата и сестры. Так вот, сейчас вы будете или слушаться, или я вынуждена буду задержать вас здесь на несколько часов, чтобы вы поразмыслили обо всем.

– Я хочу уехать домой, – простонала я.

– Вы и отправитесь домой, в ваш настоящий дом, к вашим настоящим родителям.

Я покачала головой.

– Теперь я должна снять отпечатки ваших ступней, – сказала она, – снимите туфли и носки.

Я снова села на стул и закрыла глаза.

– Черт, – услышала я, а потом почувствовала, как она снимает мою обувь. Я не сопротивлялась и не открывала глаза. Я решила держать их зажмуренными все время, пока все это не кончится.

Некоторое время спустя, когда все завершилось, вернулись два полисмена. Они ждали, пока офицер Картер заканчивала свой отчет. Потом она взглянула поверх блокнота.

– Капитан говорит, что пора ехать, – объявил патрульный Диккенс.

– Вы не хотите пройти в туалетную комнату, Дон? – спросила офицер Картер. – Уже пора отправляться.

– Куда мы едем? – Мой голос, казалось, отделился от меня. У меня кружилась голова и все плыло перед глазами. Я утратила чувство времени и места и даже забыла свое имя.

– Вы едете домой, к своей настоящей семье, – ответила она.

– Пошли, милочка, – сказал патрульный Диккенс, осторожно беря меня под руку и помогая мне встать. – Пошли. Воспользуйся ванной комнатой и умой лицо. У тебя от слез маленькие подтеки, и я знаю, что, когда ты их смоешь, тебе станет лучше.

Я посмотрела на его теплую улыбку и добрые глаза. Но где папа? Где Джимми? Я хотела прижать к себе Ферн и поцеловать ее пухлые розовые щечки. Я бы никогда больше не жаловалась, что она снова хнычет и плачет. Я бы даже хотела снова услышать это. Я бы хотела слышать, как она зовет: «Дон, возьми, Дон, возьми!», и видеть, как она тянется ко мне.

– Сюда, милочка, – патрульный указал мне, как пройти в туалетную комнату. Я умыла лицо. Холодная вода восстановила мою энергию и решимость. Побывав в туалетной комнате, я вышла и стала ждать полисменов.

Неожиданно другая дверь, напротив в холле, открылась, и я увидела папу, сидящего в кресле с низко опущенной головой.