Как только мы остановились, офицер Диккенс быстро вышел и открыл нам дверцы.

– После того, как я получу их подписи на этом, – сказала офицер Картер, указывая на бумаги в своей папке, – я тут же вернусь.

«Подписи на этих бумагах?» – Думала я, глядя на документы. Со мной обращались, словно я была чем-то, что следовало доставить, и доставить к служебному подъезду.

Я смотрела на служебный вход в отель. Это была маленькая дверь. К ней вели четыре деревянные ступеньки. Офицер Картер направилась к двери, но я не последовала за ней. Я стояла на месте, держа свой чемодан.

– Идем, – скомандовала она. Она увидела мои колебания и уперла руки в бока. – Это ваш дом, ваша настоящая семья. Пошли, – выпалила она и протянула мне руку.

– Удачи тебе, Дон, – крикнул офицер Диккенс. Офицер Картер потянула меня, и я пошла за ней к двери. Неожиданно она распахнулась и нас встретил почти лысый высокий мужчина, с кожей такой бледной, что он мог бы быть гробовщиком. На нем был темно-синий спортивный пиджак, соответствующий галстук, белая рубашка. В нем было по крайней мере шесть футов роста. Когда мы подошли ближе, я увидела, что у него густые брови, длинный рот с тонкими губами и нос, словно клюв орла. Мог он быть моим настоящим отцом? В нем не было никакого сходства со мной.

– Пожалуйста, идите туда, – сказал он, отступив назад. – Миссис Катлер ждет вас в своем кабинете. Меня зовут Коллинс. Я здешний метрдотель, – представился он. Он с любопытством смотрел на меня темно-карими глазами, но не улыбнулся. Он сделал жест своей длинной рукой, двигаясь так грациозно и тихо, словно все это происходило в замедленной съемке.

Офицер Картер кивнула и направилась к узкому коридору, который вывел нас к тому, что, очевидно, было частью кухни с кладовками. Некоторые двери были открыты, и я видела коробки с консервированными продуктами и ящики со всякой бакалеей. Коллинс указал налево, когда мы достигли конца коридора.

Почему меня ведут сюда украдкой? Мы повернули за угол и двинулись по другому длинному коридору.

– Я надеюсь, что мы дойдем туда до того, как я выйду в отставку, – пошутила офицер Картер.

– Сейчас-сейчас, – откликнулся Коллинс. Наконец он остановился перед дверью и постучал в нее.

– Войдите, – услышала я твердый женский голос. Коллинс открыл дверь и заглянул внутрь.

– Они прибыли, – доложил он.

– Пусть войдут, – сказала женщина. Была ли это моя мать?

Коллинс отступил в сторону, и мы вошли. Первой – офицер Картер, за ней медленно последовала я. Мы находились в кабинете. Я огляделась вокруг. Стоял приятный аромат лилий, но цветов я не видела. Комната выглядела строгой и простой. На паркетном полу лежал толстый темно-синий овальный шерстяной ковер перед обтянутым синим ситцем диваном, который стоял перпендикулярно большому столу из темного дуба, на котором все было аккуратно разложено. Единственный свет в комнате исходил от маленькой лампы на столе. Она отбрасывала мрачное, желтоватое пятно на лицо немолодой женщины, глядящей на нас.

Даже несмотря на то, что она сидела, я догадалась, что это высокая, величественная женщина. Голубовато-стальные волосы ее были зачесаны назад мягкими волнами и завивались под ушами. В мочках ушей были грушевидные бриллиантовые серьги. На шее у нее было золотое колье с бриллиантовой подвеской тоже в форме груши. Хотя она была худой и, возможно, весила не больше ста пятнадцати фунтов, она казалась такой прямой и ухоженной, что выглядела массивнее. На ее развернутые плечи поверх блузки с белым воротником в оборках был наброшен ярко-синий хлопковый жакет.

– Я офицер Картер, а это – Дон, – произнесла офицер Картер.

– Что надо сделать? – Спросила женщина, которая могла быть моей настоящей бабушкой.

– Мне нужна подпись.

– Позвольте мне посмотреть, – сказала моя бабушка и надела очки в перламутровой оправе. Она быстро прочитала документ и подписала его.

– Благодарю вас, – сказала офицер Картер. – Что ж, – она посмотрела на меня. – Я должна ехать. Счастливо, – пробормотала она и удалилась.

Ничего не говоря мне, моя бабушка встала и вышла из-за стола. На ней была синяя юбка до колен и кожаные белые туфли. Они больше походили на мужские. Единственным дефектом в ее внешности, если так можно сказать, была легкая морщинка на нейлоновом чулке на правой ноге.

Она включила напольную лампу в углу, чтобы было больше света, и стала разглядывать меня своими холодными серыми глазами. Я искала в ее лице какое-то сходство с собой и подумала, что рот ее тверже и длиннее, чем мой, а в глазах не было и намека на синеву.

Лицо ее было почти таким же гладким и столь же совершенным, как у мраморной статуи. Только на правой скуле было несколько крохотных возрастных пятнышек. Ее губы были чуть-чуть тронуты розовой помадой, а щеки слегка нарумянены. Ни один волосок в ее прическе не был в беспорядке.

Теперь, когда в комнате стало больше света, я огляделась и увидела, что стены были отделаны дорогим деревом. За столом, справа, находился маленький книжный шкаф. На стене висел большой портрет, как я думаю, моего настоящего дедушки.

– У тебя лицо твоей матери, – объявила она. – Невинное, – добавила она презрительно, как мне показалось. Когда она закончила свою сентенцию, уголок ее рта чуть поднялся.

– Садись, – властно сказала она.

Когда я села, она скрестила руки на своей узкой груди и откинулась в своем кресле, но по-прежнему держалась так прямо, что я подумала, не сделана ли ее спина из холодной стали.

– Как я понимаю, твои родители были скитальцами все эти годы и твой отец никогда не задерживался нигде на солидной работе, – резко заявила она. Я была удивлена, что она назвала их моими родителями и упомянула папу как моего отца. – Никчемный, – продолжала она, – я поняла это в тот же день, когда увидела его, но мой муж был благодарным существом для заблудших душ и нанял его и его шушеру-жену, – сказала она с отвращением.

– Мама не была шушерой-женой! – возразила я. Она не ответила и пристально посмотрела на меня, проникая в глубину моих глаз, словно впитывая мою сущность. Я начала очень раздражаться тем, как она глядела на меня, изучала, словно искала что-то в моем лице, разглядывала всю очень заинтересованными, пронзительными глазами.

– У тебя нет приличных манер, – наконец произнесла она. У нее была привычка кивать после каждого своего утверждения, что, по ее мнению, было абсолютной истиной. – Тебя когда-нибудь учили уважать старших?

– Я уважаю людей, которые уважают меня, – сказала я.

– Ты должна заслужить уважение. И должна тебе сказать, ты его еще не заслужила. Я вижу, что тебя надо перевоспитывать, заново развивать, одним словом, правильно воспитывать, – заявила она с уверенностью, от которой у меня закружилась голова. При всей своей хрупкости, она обладала самым сильным взглядом, какой я когда-либо видела у женщины, более жестким и сильным, чем у миссис Торнбелл. Эти глаза были пронизывающими, холодными и такими острыми, что, казалось, они могут резать и высасывать кровь.

– Лонгчэмпы когда-нибудь говорили тебе что-нибудь об этом отеле или об этой семье? – спросила она.

– Нет, ничего, – ответила я. На глазах моих навернулись жгучие слезы, но я не хотела показать ей, как мне больно или как ужасно она заставила меня чувствовать себя. – Может быть, все это ошибка, – добавила я, хотя у меня оставалось очень мало надежды после того, как я увидела папу в полицейском участке. Я чувствовала, что, если бы это была какая-то ошибка, он был бы в состоянии исправить ее. Она выглядела так, словно обладала силой повернуть время.

– Нет, не ошибка, – сказала она почти с такой же печалью об этом, как сказала бы я. – Мне говорили, что ты хорошая ученица в школе, несмотря на ту жизнь, которую вы вели. Это так?

– Да.

Она придвинулась к столу, положив на него руки. У нее были длинные худые пальцы. Золотые часы с большим циферблатом, похожие на мужские, свободно болтались на узком запястье.

– Поскольку учебный год уже почти закончился, мы не собираемся посылать тебя обратно в «Эмерсон Пибоди». В любом случае все это каким-то образом привело нас в замешательство, и я не думаю, что твое возвращение при этих обстоятельствах пойдет на пользу Филипу и Клэр Сю. У нас есть время, чтобы решить, что делать с твоим образованием. Сезон уже начинается, и у нас здесь много дел, – сказала она. Я взглянула на дверь, размышляя: где же мои настоящие отец и мать, и почему они предоставляют ей все решения.

Я всегда мечтала встретить своих дедушек и бабушек, но моя настоящая бабушка не имела ничего общего с моими видениями. Это не была добрая и любящая бабушка, которая печет пироги и утешает тебя, когда тебе плохо. Эта не была бабушка моего воображения, которая научила бы меня и жизни, и любви, и милосердию, как бы она это делала со своей собственной дочерью, или любила бы меня даже больше.

– Ты должна научиться всему в отеле, начиная с азов, – поучала меня бабушка, – здесь никому не дозволено бездельничать. Тяжелая работа формирует хороший характер, и я уверена, что ты нуждаешься в хорошей работе. Я уже говорила со своим домоправителем о тебе, и мы отпустим одну из наших горничных, чтобы обеспечить тебе место.

– Горничной? – «Это то, что здесь делала мама, – подумала я. – Но почему моя мама хочет, чтобы я занялась тем же самым?»

– Ты не потерянная принцесса, ты понимаешь, – сказала бабушка коротко. – Ты снова становишься частью этой семьи, хотя ты была ею очень короткое время, и, чтобы все делать правильно, ты должна все изучить в нашем бизнесе и нашем образе жизни. Каждый из нас работает здесь, и ты не будешь исключением. Я полагаю, что ты ленивая штучка, – продолжала она, – учитывая…

– Я не ленива. Я могу работать так же напряженно, как вы или кто угодно другой, – заявила я.

– Посмотрим, – кивнула она, снова пристально разглядывая меня. – Я уже обсудила твое устройство с жильем с миссис Бостон. Она заботится о наших квартирах. Она скоро придет сюда, чтобы показать тебе твою комнату. Я ожидаю, что ты будешь содержать ее аккуратно и опрятно. То, что мы имеем слуг, которые убирают наши комнаты, не означает, что мы можем быть неорганизованными и неряхами.

– Я никогда не была неряхой, и я всегда помогала маме убирать и поддерживать в порядке наши квартиры, – сказала я.

– Мама? Ах, да… ладно. Пусть это будет правилом, а не исключением. – «Она сделала паузу и почти улыбнулась, – подумала я, – потому что у нее поднялись уголки рта».

– Где мои отец и мать? – спросила я.

– Твоя мать, – это слово прозвучало в ее устах неприлично, – переживает очередной из эмоциональных срывов… удачно, – сказала бабушка Катлер. – Твой отец скоро увидится с тобой. Он очень занят, очень. – Она глубоко вздохнула и покачала головой. – Ситуация нелегкая для всех нас. И все это произошло в самое неподходящее время. – Она заставляла меня чувствовать себя так, словно это я виновата в том, что папа был опознан и полиция нашла нас. – Мы находимся в разгаре подготовки к новому сезону. Не ожидай, что у кого-нибудь будет время нянчиться с тобой. Делай свою работу, содержи свою комнату в порядке, слушай и учись. У тебя есть вопросы? – спросила она, но раньше, чем я успела ответить, раздался стук в дверь. – Войдите.

Дверь открыла приятная чернокожая женщина. У нее были аккуратно сколотые и связанные в пучок волосы. Она была одета в белую хлопковую форму горничной, в белых чулках и черных туфлях. Это была маленькая женщина, почти моего роста.

– О, миссис Бостон, это… – Моя бабушка замолчала и посмотрела на меня так, словно я только что появилась. – Как насчет твоего имени? Это глупое имя. Мы должны называть тебя твоим настоящим именем – Евгения. В конце концов, ты была названа в честь одной из моих сестер, которая умерла от оспы, когда она была не старше, чем ты.

– Мое имя не глупое, и я не хочу менять его! – вскричала я. Она взглянула на миссис Бостон, и потом снова на меня.

– Члены семьи Катлер не носят прозвищ, – твердо проговорила бабушка. – Они носят имена, которые выделяют их, имена, которые приносят им уважение.

– Я думала, что уважение это то, что должно быть заслужено, – отрезала я. Она откинулась так, словно я ударила ее.

– Тебя будут называть Евгенией до тех пор, пока ты будешь жить здесь. – Ее голос был холоден и резок, словно у меня не было ушей, чтобы расслышать. – Покажите Евгении ее комнату, миссис Бостон, и… – она взглянула на меня с выражением отвращения на лице, – проводите ее служебным ходом.

– Да, мэм, – миссис Бостон взглянула на меня.

– Мое имя подходит мне, – сказала я, не в состоянии больше сдерживать свои слезы и воспоминания: сколько раз папа рассказывал мне о моем рождении. – Потому что я родилась с рождением дня.

Конечно, это не могло быть ложью, так же, как и рассказы о птицах, и музыке, и мое пение.