Вот, вышел сеятель сеять…


1

Чувствуя невероятную усталость и стыд, Атрет решил, что с него хватит. Его физические и моральные силы были на пределе.

Как только Хадасса сказала ему, что его сын жив и что апостол Иоанн знает, где его найти, Атрет стал строить планы на будущее. Поскольку толпа преклонялась перед ним и не давала ему прохода, он не мог спокойно войти в Ефес, когда ему заблагорассудится, — нужно было дожидаться наступления темноты. Что он и сделал. Разыскать жилище апостола оказалось делом нетрудным — Хадасса все ему подробно объяснила — но даже в такое позднее время этот Божий человек был занят, утешая какого–то больного ребенка и выслушивая исповедь умирающего.

Атрет ждал Иоанна несколько часов, после чего ему передали от апостола, что тот собирается на утреннее собрание верующих на берегу реки. Рассердившись, Атрет последовал за ним и, в конце концов, оказался среди большого количества людей, собравшихся слушать, как Иоанн будет говорить об Иисусе Христе, их воскресшем Боге. Плотник из Галилеи… и Бог? Атрет решил не слушать Иоанна, а отойти в тихое место возле теревинфа, или терпентинного дерева, чтобы дождаться окончания служения.

И вот теперь он почувствовал, что больше ждать не может! Давно рассвело, солнце стояло уже высоко, а собравшиеся все пели песни хвалы своему Небесному Царю, рассказывали о том, как чудесным образом избавились от своих болезней, горестей, привычек и даже демонов! Он уже не мог всего этого слушать. Были среди них такие, кто зачем–то окунался в реку! Да что они все тут с ума сошли, что ли?

Встав, Атрет пошел к толпе и ткнул локтем одного из собравшихся.

— Сколько времени длятся эти собрания?

— Столько, сколько Дух будет побуждать нас к этому, — ответил тот, бегло взглянув на Атрета и снова вернувшись к пению.

Дух? Это еще что такое? Атрет привык к дисциплине, строгому режиму, к тому, чтобы все делалось по часам и минутам; он привык иметь дело с реальными фактами, поэтому слова этого человека были для него совершенно непонятными.

— А ты здесь первый раз…

— И последний, — оборвал Атрет собеседника и уже собрался было уйти. Верующий снова посмотрел на него, и по мере того, как он вглядывался в германца, улыбка на его лице становилась все шире. Глаза его округлились.

— Ты Атрет!

От ударившего в кровь адреналина Атрет напряг мускулы. Он видел перед собой только два пути — либо бежать, либо драться. Стиснув зубы, он решил идти до конца. Первый вариант был ему не по душе; он столько времени ждал, что теперь было просто глупо отступать.

«Глупец!» — распекал он себя. Лучше бы он молчал и терпеливо ждал в тени какого–нибудь дерева, а не привлекал к себе внимание. Но теперь уже было поздно.

Он стал придумывать оправдания своей ошибке. Мог ли он предполагать, что люди до сих пор его помнят? С тех пор как он покинул арену, прошло уже восемь месяцев. Вот он и подумал, что все о нем давно забыли.

Но очевидно, что у ефесян хорошая память.

При упоминании имени Атрета в его сторону стали оборачиваться и другие люди. Какая–то женщина, увидев его, вздрогнула и стала шептаться с теми, кто стоял с ней рядом. Весть о присутствии бывшего знаменитого гладиатора разлетелась, как разлетаются гонимые сильным ветром сухие листья. Люди обращали внимание на возникшее среди собравшихся оживление и тут же узнавали Атрета, поскольку ростом он был на голову выше остальных, да и светлые волосы его выдавали.

Он пробормотал слова проклятия.

— Это Атрет, — сказал еще кто–то, и германец почувствовал, как мурашки пробежали у него по спине. Атрет понимал, что ему следует уходить, и чем скорее, тем лучше, но его упрямство и ярость, которые были присущи ему едва ли не с рождения, взяли над ним верх. Он больше не римский раб и не сражающийся на арене гладиатор. Его жизнь теперь снова принадлежит ему! В чем разница между стенами роскошной виллы и стенами лудуса? И тут, и там он одинаково находился в плену.

«Время пришло!» — подумал он, чувствуя нарастающий гнев. Он узнает то, что ему нужно, и уйдет. И всякий, кто попробует его остановить, горько об этом пожалеет.

Расталкивая стоявших рядом людей, Атрет стал протискиваться вперед, сквозь толпу.

Люди вокруг него восторженно перешептывались.

— Дайте дорогу! Это Атрет. Он идет вперед! — воскликнул кто–то, и те, кто стоял впереди, прекратили петь, повернулись в сторону германца и уставились на него.

— Слава Господу!

Атрет лишь стиснул зубы, слыша усиливающийся вокруг него шум восторга. Даже после десяти лет сражений на арене германец не привык к тому фурору, который неизбежно вызывало в толпе его присутствие.

Серт, организатор зрелищ в Ефесе, который выкупил Атрета из римского большого лудуса, наслаждался реакцией толпы на присутствие самого дорогого гладиатора и не упускал случая заработать на этом немалые деньги. За большие взятки богатых покровителей этот ефесянин приводил Атрета на пиры. Другие гладиаторы наслаждались подобными почестями, стремясь получить все удовольствия, которые им могло дать такое времяпрепровождение, и расслабляясь перед смертью на арене. Атрет ел и пил на пирах очень осмотрительно. Он поставил перед собой цель выжить. Он вел себя сдержанно, не замечая своих хозяев и глядя на них с такой ненавистью и с таким презрением, что многие предпочитали держаться от него подальше.

— Ты ведешь себя, как дикий зверь в клетке! — однажды упрекнул его Серт.

— Таким меня сделал ты и все остальные.

Воспоминания о тех временах только еще больше разозлили сейчас Атрета, пробирающегося вперед, сквозь толпу. Хадасса сказала ему, чтобы он шел к апостолу Иоанну. И все эти глазеющие на него и что–то бормочущие вслед идиоты не помешают ему это сделать.

Гул восторженных голосов тем временем нарастал. Несмотря на свой внушительный вес, Атрет чувствовал, как толпа по–прежнему давит на него. Люди дотрагивались до него, проталкивая его вперед. Он инстинктивно напрягался, отталкивая их от себя. Он ожидал, что они схватят его и захотят разорвать, подобно тем аморате, которые часто преследовали его на улицах Рима, но эти люди лишь прикасались к нему и приглашали выйти вперед.

— Слава Господу…

— Он был гладиатором…

— Я видел его на арене еще до того, как стал христианином.

Люди сзади сомкнулись, и Атрет, поняв, что пути назад нет, почувствовал, как сильно бьется у него сердце. Он очень не любил, когда люди стоят у него за спиной.

— Пропустите его, — сказал кто–то. — Пусть он пройдет!

— Иоанн! Иоанн! К тебе идет Атрет!

Неужели они уже знают, зачем он пришел на это собрание? Может быть, Хадасса каким–то образом сообщила о нем?

— Еще один! Еще один приходит к Господу!

Кто–то снова стал петь, и от голосов поющих, которые теперь окружали Атрета со всех сторон, у него по спине снова пробежали мурашки. Перед ним открылся проход. Он как–то не задумался, почему именно, но пошел вперед, к берегу реки.

В воде стояло несколько мужчин и женщин. Один из них окунался с головой. Другой, окунувшись, поднимался из воды, смеясь и плача одновременно, тогда как другие шли ему навстречу, чтобы обнять его.

Какой–то старик, одетый в старую тунику и подпоясанный полосатым поясом, помогал еще кому–то подняться из воды, говоря при этом: «Ты омыт Кровью Иисуса Христа». Пение становилось все более громким и радостным. Поднявшийся из воды человек быстро направился к своим друзьям, которые окружили его и стали обнимать со слезами на глазах.

Атрету отчаянно хотелось покинуть это место, оказаться как можно дальше от сборища всех этих ненормальных людей.

— Эй, ты! — закричал он старику с полосатым поясом. — Это ты Иоанн? Тебя зовут «апостол»?

— Да, это я.

Атрет вошел в воду, удивляясь, чему так радуются все, кто стоит за его спиной. Серт как–то говорил, что апостол Иоанн представляет для Рима куда большую угрозу, чем все повстанцы и внешние враги империи вместе взятые, но сейчас, глядя на стоявшего перед ним человека, Атрет не видел в нем ничего страшного. Более того, Иоанн вообще казался совершенно неприметным.

Однако Атрет давно научился никогда не судить о чем–либо только по внешнему виду; горький опыт научил его, что человека никогда нельзя недооценивать. Трус порой может оказаться гораздо хитрее самого первого храбреца, а, казалось бы, совершенно беззащитный человек способен иногда нанести смертельные раны. Разве сам он не попал в грязные и лживые сети Юлии?

У этого человека было против Атрета единственное оружие, которое Атрет намеревался у него отобрать. Германец крепко стоял на ногах, его голос был тверд, а его лицо было подобно камню.

— У тебя мой сын. Хадасса принесла его к тебе месяца четыре назад. Я хочу его забрать.

— Хадасса, — голос Иоанна стал мягче. — Я волновался за нее. Мы не видели нашу маленькую сестру уже несколько месяцев.

— И не увидите. Она оказалась среди тех, кого посадили в темницу под ареной.

Иоанн вздрогнул, будто его ударили, и что–то пробормотал про себя.

— Хадасса сказала, что отдала моего сына какой–то вдове по имени Рицпа, — сказал Атрет. — Где мне ее найти?

— Рицпа живет в городе.

— Где именно?

Иоанн вышел к Атрету, положил свою руку ему на плечо.

— Пойдем, поговорим.

Атрет дернул плечом.

— Только скажи мне, где разыскать ту женщину, у которой мой сын.

Иоанн снова посмотрел ему в глаза.

— Когда Хадасса пришла ко мне с ребенком, она сказала, что ей приказали положить младенца на камни умирать.

— Я этого не приказывал.

— Она сказала мне, что отец отказался от ребенка.

Лицо Атрета раскраснелось. Он стиснул зубы.

— Это мой ребенок. И больше я тебе ничего не скажу.

Иоанн нахмурился.

— Хадассу бросили в темницу, потому что она принесла ко мне ребенка?

— Нет. — Безусловно, когда Хадасса проявила непослушание, не бросив ребенка умирать, это могло быть достаточным основанием, чтобы Юлия отправила ее на арену. Атрет в этом не сомневался. Но, насколько ему было известно, Юлия не знала о том, что ее сын жив. Она могла осудить Хадассу за все, что угодно, просто по своему капризу. Атрет единственный знал о том, что случилось с Хадассой.

— Мне сказали, что Хадассе было велено зажечь курения, чтобы прославить императора. Она не стала этого делать и единственным истинным Богом назвала вашего Христа.

Глаза Иоанна засияли.

— Слава Богу.

— Оно оказалась просто дурой.

— Она прославила Христа.

— Тебя это радует? — воскликнул Атрет, не веря своим ушам. — Оно же умрет за свои слова!

— Нет, Атрет. Всякий, кто верит в Иисуса, не погибнет, но будет иметь жизнь вечную.

Атрет начинал терять терпение.

— Ладно, я пришел сюда не для того, чтобы спорить о ваших богах или о вашей вере в жизнь после смерти. Я пришел за своим сыном. Если тебе нужно доказательство того, что я его отец, достаточно ли тебе будет слов его матери, этой шлюхи? Я приволоку Юлию Валериан сюда, поставлю ее перед тобой на колени и заставлю во всем признаться. Этого с тебя будет довольно? Можешь потом ее утопить, если захочешь, потому что другого она не заслуживает. Могу тебе в этом даже помочь.

На гнев варвара Иоанн ответил совершенно спокойно:

— Я и не сомневаюсь в том, что ты отец. Меня только беспокоит сам ребенок, Атрет. В этой ситуации один неверный шаг может дорого стоить. Как, например, быть с Рицпой?

— Ребенку нужно только, чтобы он был в тепле и не голодал. А что до этой женщины, так дай ей другого ребенка. Кого–нибудь другого. На моего сына она не имеет никаких прав.

— В жизнь твоего сына вмешался Господь. Если бы не…

— Вмешалась Хадасса.

— Но ведь не случайно она принесла ребенка ко мне, и именно в тот момент.

— Хадасса сама сказала, что если бы она знала, что я хочу забрать ребенка, она бы принесла его прямо ко мне!

— Почему же она не знала?

Атрет застонал от бессилия. Если бы не толпа, наблюдающая за ними, он бы применил силу, чтобы узнать все, что ему нужно.

— Где мой сын?

— В безопасности. Хадасса решила, что, для того чтобы спасти твоего сына, она может сделать только одно — отдать его мне.

Атрет прищурил глаза и посмотрел на Иоанна холодным взглядом. На его скулах заиграли желваки, и краска снова залила его лицо. Он пытался скрыть свой стыд за маской гнева, но понимал, что из этого ничего не выйдет. В своей жизни он знал только одного человека, который всегда смотрел на него так, будто видит его сердце и мысли насквозь, — это была Хадасса. По крайней мере, до нынешнего момента. И Иоанн теперь смотрел на него так же.