— Я знаю, — хмуро сказал Атрет. — По кладбищу… — Он взял сына на руки и посадил его на колени, пристально вглядываясь в него. Глаза и волосы у мальчика были от Юлии. Халев ухватился за его руки и радостно залопотал.

Рицпа засмеялась.

— Он пытается разговаривать с тобой.

Как она может смеяться в таком месте? Как она может так спокойно сидеть, разговаривать с Феофилом и другими людьми, как будто они сидят где–нибудь на вилле, или на каком–нибудь пиру, а не на подземном кладбище? Окружающая обстановка волновала Рицпу ровно столько, сколько и ребенка. Где бы она ни была, она не менялась. Атрету хотелось, чтобы его сын научился ходить по свежей траве, а не по мрачной земле коридоров, в которых замурована смерть.

Рицпа заметила унылый взгляд Атрета и села рядом с ним, на краю фонтана.

— Мы не останемся здесь навечно.

Навечно. Это все равно что умереть. Атрет никогда не позволял страху смерти властвовать над ним. Иначе он не был бы таким сильным и сосредоточенным и дал бы врагу возможность победить его. Теперь же он не мог думать ни о чем другом. И все потому, что они находились в этом ужасном месте!

Вставая, он грубо сунул Халева в руки Рицпе.

— Мы и так уже здесь долго торчим! — Криптопортик наполнился плачем Халева.

— Где мы еще можем быть в безопасности? — сказала Рицпа, прижав к себе ребенка и потирая ему спинку. Она поцеловала мальчика и стала нашептывать ему что–то утешительное.

Глядя на то, как она всю свою нежность направила на ребенка, Атрет рассердился.

— Хуже, чем здесь, просто не бывает!

— В темнице, значит, тебе было лучше? — спросил его Феофил, чтобы только отвлечь гнев германца от Рицпы. Атрету не терпелось сражаться, но Рицпа не могла помочь ему в этом. — Или, может быть, тебе было лучше в твоей камере размером полтора на три метра? — Атрет мрачно посмотрел на него, но промолчал.

Когда Халев перестал плакать, Рицпа снова опустила его на пол, рядом с фресковым изображением дельфина. Увлеченный красками и фигурами, малыш обрадовался и стал ползать по полу, пока не оказался рядом с местом, куда сверху падал солнечный луч. Сев, ребенок стал пытаться ухватить полоску света, пробивающуюся через небольшое отверстие в расписном потолке.

Атрет тоскливо смотрел на него.

— Ему нужно выбраться наверх, к живым, а не сидеть здесь, внизу, с мертвыми.

— Он будет наверху, Атрет, — сказал Феофил.

— Может, выпустишь Рицпу из этого Гадеса, или она и мой сын тоже здесь пленники?

— Мы останемся с тобой здесь, — твердо сказала ему Рицпа.

— Вы здесь не пленники, — сказал Феофил, заметив, как Атрет проигнорировал ее. Германец смотрел на Рицпу только тогда, когда она смотрела в другую сторону, и его взгляд в такие моменты был ясен всем, кто мог его заметить. — А что касается перехода в другое место, то спроси об этом госпожу Альфину, когда увидишь ее сегодня вечером.

Атрет оглядел просторное помещение с его арками и фресками.

— Это место лучше, чем все остальные. Я останусь здесь.

Феофил засмеялся.

— Госпожа Альфина предлагала тебе это помещение в самый первый день, как только ты здесь оказался.

— Она предлагала его Рицпе и ребенку.

— А значит и тебе. Ей будет приятно узнать, что ты тоже решил здесь остаться. Она удивилась, когда ты предпочел кубикулу. Даже расстроилась. — С улыбкой глядя на смущенного Атрета, Феофил вытянулся на мраморной скамье и положил руку под голову. — Мне бы это место тоже понравилось больше остальных.

Атрет сощурил глаза.

— Что это тебя так забавляет?

— То, как трудится Бог, — тихо засмеявшись, сказал Феофил и закрыл глаза. Господь смирил этого упрямого, твердолобого гладиатора прямо здесь, посреди этого святилища.

* * *

Руф и госпожа Альфина пришли к ним вечером, за ними шли слуги, которые принесли подносы с едой и вином. Госпожа Альфина действительно обрадовалась, когда увидела, что они решили остаться в криптопортике.

— Здесь гораздо лучше, — сказала она. — Больше воздуха.

Руф улыбнулся, когда Атрет взял с подноса яблоко и стал его есть.

— Приятно видеть, что к тебе вернулся аппетит. А то ты был таким подавленным.

— Если воины придут осматривать виллу, кто–нибудь из слуг придет и предупредит вас, — сказала госпожа Альфина.

— Нескольких воинов отозвали в Рим. В городе пожар, — сказал Руф, когда один из слуг разливал вино. Феофил взял два кубка и протянул один Атрету. — Пожар начался в одном из бедных районов, к югу от Тибра, и кажется, он быстро распространяется.

— Дым виден у нас с балкона, — обеспокоенно сказала госпожа Альфина. — Мне это напоминает пожар Рима во времена Нерона.

— Тит направил легионеров на помощь тем, кто борется с пожаром, но с огнем справиться не удается, — продолжал Руф. — Трудность еще в том, что в тех кварталах много старых строений, которые сгорают моментально. Сотни людей погибли, а еще больше осталось без крыши над головой.

Атрет, услышав такую новость, даже обрадовался. Рим горит! О чем он мог мечтать еще, кроме как о смерти Каллиста и Домициана?

— Начнутся эпидемии, — хмуро сказал Феофил. — Я с этим уже сталкивался.

Рицпа заметила, как отреагировал Атрет на услышанное, и ей, конечно, не понравилась его черствость.

— Здесь нечему радоваться, Атрет. Невинные люди гибнут и остаются без крова.

— Невинные? — насмешливо произнес Атрет. Остальные посмотрели на него. — А они были такими же невинными, когда сидели вокруг арены и жаждали крови? Неважно, моей ли, или чьей–то еще. Вот и пусть теперь горят. — Он громко, с вызовом, засмеялся и поднял свой кубок. Его абсолютно не беспокоило, не обижает ли он своим поведением кого–либо из окружающих. Они такие же римляне. — Как бы я хотел посмотреть на это своими глазами!

— Но чем ты тогда отличаешься от них? — спросила Рицпа, пораженная тем, что в Атрете не проснулось ни капли жалости.

Его глаза загорелись огнем.

— Отличаюсь!..

— Ты сам прошел через страдания. Неужели тебе не жалко тех, кто страдает сейчас?

— А почему я должен их жалеть? Они получили то, чего заслуживают. — Атрет осушил кубок и снова с вызовом посмотрел в глаза всем присутствующим.

— Иудеи говорят то же самое, Атрет, — сказал Руф. — Они считают, что Бог проклял Тита за то, что он сделал с Иерусалимом. Сначала было извержение Везувия, от которого погибли тысячи людей, а теперь вот этот пожар.

— Мне ваш Бог все больше и больше нравится, — сказал Атрет, взяв ножку жареного фазана.

Рицпа смотрела на него одновременно с упреком и жалостью.

Феофил прервал наступившее тягостное молчание:

— Может быть, это бедствие даст нам возможность покинуть здешние места.

Пришло еще несколько человек, в большинстве своем — бедные люди, жившие за пределами города. Некоторые из них занимались перевозками по Аппиевой дороге, а другие работали на рынках, снабжающих продовольствием сотни путешественников, каждый день приходивших в Рим. Кто–то начал петь, и собравшиеся начали рассаживаться для чтения послания Павла, адресованного римским верующим.

Несмотря на многочисленные теплые приглашения присоединиться к ним, Атрет взял кувшин с вином и кубок и уединился в самом дальнем углу помещения. Его несколько удивило то, что собрание проводил вовсе не Феофил. Проводил его раб, который разливал вино. Он выглядел моложе многих собравшихся, не отличался крепким сложением или выправкой, был очень скромным, а голос у него был мягкий, но в нем чувствовалась какая–то сила.

— «Итак неизвинителен ты, всякий человек, судящий другого; ибо тем же судом, каким судишь другого, осуждаешь себя, потому что, судя другого, делаешь то же. А мы знаем, что по истине есть суд Божий на делающих такие дела. Неужели думаешь ты, человек, что избежишь суда Божия, осуждая делающих такие дела и сам делая то же?» Слушая эти слова, Атрет почувствовал, как его охватил необъяснимый страх. Ему показалось, что тот, кто их написал, заглянул ему в самое сердце. Слова соединялись в глубокую идею, а потом врывались в его сознание и жгли, подобно горящим углям.

— «Нет лицеприятия у Бога… Бог будет судить тайные дела человеков…»

Кувшин уже опустел, но Атрету хотелось еще вина, чтобы заглушить в себе этот терзающий его страх.

— «Гортань их — открытый гроб…»

Это послание было адресовано римлянам! Но тогда почему оно не давало покоя Атрету, так мучило его? Он зажал уши руками, чтобы больше не слышать голоса этого человека.

Увидев это, Феофил возблагодарил Бога. Он слышит Тебя, Отец. Засей Свое Слово в его сердце, и пусть он станет новым творением Божьим.

Рицпа молча плакала, сидя рядом с Феофилом, но не потому, что Атрет вселил в нее добрые надежды, а потому что она увидела собственный грех. Разве она не осуждала Атрета, когда он осуждал других? Она спросила, чем он отличается от тех римлян. А она сама?

О Отче, я хочу быть похожей на Тебя, но Ты видишь, какая я на самом деле! Прости меня. Прошу Тебя, Авва, прости меня. Очисти мое грешное сердце и сделай меня орудием любви и мира.

* * *

Когда все разошлись и наступила ночь, Атрет долго лежал на своей постели без сна: слова, которые он сегодня услышал, не давали ему покоя. Люди пытались убить его мечом и копьем. Его заковывали в цепи, били, жгли каленым железом, угрожали кастрацией. Но никогда он не чувствовал такого страха, как сейчас, когда услышал слова обыкновенного послания из уст человека, с которым даже не был знаком.

Почему? Какая сила таилась в этом послании, что способна была так завладеть его сознанием и заставляла думать о том, что его ждет впереди? Смерть. Почему именно сейчас Атрет боится ее так, как никогда раньше? Ведь все умирают.

«погреблись с Ним крещением в смерть…»

Атрет всегда стремился к одному — выжить. И вот теперь в нем как будто эхом отдавалось: Живи! Поднимись и живи! Подняться из чего?

Когда же он, в конце концов, заснул, то увидел старый сон, — тот самый сон, который постоянно снился ему в пещере, на окраине Ефеса.

Он шел в полной темноте, и эта темнота была настолько густой, что он всем телом ощущал ее тяжесть. Он мог видеть только свои руки. Он шел, не останавливаясь и ничего не чувствуя. И вот перед его глазами предстал храм Артемиды. Красота храма притягивала его, но когда он подошел ближе, то увидел, что скульптуры храма оживают, корчатся, перемещаются. Он вошел во внутренний двор храма, и каменные лица смотрели прямо на него. Когда он вышел на середину, то увидел гротескно уродливую богиню. Каменные стены вокруг нее стали рушиться. Атрет побежал, чтобы спастись; огромные камни падали рядом с ним. Храм вокруг него рушился, его окружала стена огня и пыли. Атрет чувствовал жар и слышал крики людей, оставшихся в храме. Ему тоже захотелось кричать, но не хватало воздуха, и он побежал между огромными колоннами. Вскоре ему уже было трудно устоять на ногах. Дрожала земля.

Затем все снова погрузилось во мрак, не было ни малейшего намека на свет, цвет или звук. Атрет встал, но тут же споткнулся, его сердце билось все чаще и чаще, и ему вдруг захотелось, чтобы рядом оказался кто–то, к кому он мог бы обратиться.

Перед ним появился скульптор. Тот камень, с которым он работал, имел форму человеческой фигуры. Когда Атрет подошел ближе, то увидел, что фигура обретает более конкретные черты. Это было его собственное изображение, подобное тем, которые продавались рядом с ареной. Он слышал рев толпы, и ему казалось, что какое–то дикое животное готово вот–вот поглотить его, но он не мог сдвинуться с места.

Скульптор занес над его изображением молот.

— Нет, — захрипел Атрет, зная, что тот собирается делать. — Нет! — кричал он. Ему хотелось броситься на скульптора, остановить его, но какая–то сила удерживала его на месте, а скульптор тем временем со всей силы опустил молот и раздробил каменное изваяние на мелкие кусочки.

Атрет упал на землю. Так он лежал в темноте довольно долго и когда, в конце концов, очнулся, то не мог пошевелить ногами. Его охватил тяжелый холод, и он почувствовал, что тонет.

Его окружал родной лес. Атрет тонул в болоте, вокруг него стояли его соплеменники, они смотрели на него, но ничего не делали, чтобы ему помочь. Все, кого давно уже не было в живых, — отец, жена, друзья — смотрели на него ничего не выражающими глазами. «Помогите», — просил Атрет, чувствуя, как его ноги погружаются все глубже и глубже. Холодная тяжесть трясины уже подкатывала к груди.