— Помогите!

И тут перед ним появился какой–то Человек.

— Дай мне руку, Атрет.

Атрет нахмурился, не в силах ясно разглядеть Его лица. Человек был одет в белое и не был похож ни на кого из тех, кого Атрету доводилось видеть раньше.

— Я не могу дотянуться до тебя, — сказал Атрет, боясь протянуть руку.

— Только возьми меня за руку, и я вытащу тебя из трясины. — Этот Человек оказался совсем близко, настолько близко, что Атрет, протягивая Ему руку, чувствовал тепло Его дыхания.

С ладоней этого Человека текла кровь.

Атрет внезапно проснулся, тяжело дыша. Кто–то прикоснулся к нему, и он, издав хриплый стон, приподнялся.

— Тише, Атрет. Все хорошо, — шепотом сказала ему Рицпа. — Тебе приснилось что–то страшное.

Сердце германца билось тяжело и часто, по лицу катился пот. Весь дрожа, Атрет замотал головой, как бы пытаясь избавиться от чувств, навеянных сном.

Рицпа сняла с плеч одеяло и накинула на него.

— Тебе опять свилась арена?

— Нет, — Атрет почувствовал, какая в криптопортике тишина. В маленьком глиняном светильнике горел небольшой огонек. Феофила в своей постели не было. Атрет вспомнил, что римлянин ушел вместе с госпожой Альфиной и Руфом сразу после окончания собрания.

Рицпа заметила его взгляд.

— Феофил еще не вернулся. Он решил сам посмотреть, что происходит в городе. Сказал, что вернется к рассвету.

— Я хочу покинуть это место.

— Я тоже, — тихо сказала она.

— Ты не понимаешь. Мне нужно уйти.

Рицпа убрала волосы с его лица.

— Все будет хорошо. — Она погладила его по спине. — Постарайся думать о чем–нибудь другом. Тебе нужно поспать.

Она разговаривала с ним, как с ребенком! Она прикасалась к нему, как к ребенку! Когда он обнял ее за талию, она вздрогнула.

— Что ты делаешь?

— Ты хочешь меня утешить? Так утешь меня как мужчину! — Атрет взял в ладони ее лицо и грубо поцеловал, крепко прижимаясь к ней, пока она не начала сопротивляться.

Когда в конце концов он ее отпустил, она тихо всхлипнула.

— Кто я для тебя, Атрет? Еще одно лицо в беснующейся толпе? Меня там не было! Клянусь тебе перед Господом, меня там никогда не было. — Ее голос оборвался. Она отвернулась от него и заплакала.

Атрета охватил стыд. Он отпрянул назад. Рицпа решительно привстала и захотела уйти. Он взял ее за руку. В тусклом свете светильника он увидел ее лицо и проклял себя за свою грубость и глупость.

— Подожди, — тихо сказал он.

— Пусти меня. — Она вся дрожала.

— Не сейчас. — Он прикоснулся к ее волосам, и Рицпа отпрянула. Она пыталась вырваться от него, и когда ей это не удалось, отвернула от него лицо и заплакала. Ее всхлипывания терзали его сердце. — Не надо, — с волнением проговорил он.

— Я люблю тебя. Да поможет мне Бог, я люблю тебя, и ты со мной так поступаешь!

Услышав ее трепетные слова, Атрет испытал чувство огромного облегчения и жалости. Он встал позади нее на колени и притянул за плечи к себе, почувствовав, как она вся напряглась.

— Я не обижу тебя. Клянусь своим мечом. — С этими словами Атрет опустил голову ей на плечо. — Останься со мной. — Ее тело вздрагивало от плача. Она не произносила ни звука, и ему становилось от этого только хуже. Она ему больше не доверяла, да и с какой стати ей это делать?

— Я изменился, — сказал Атрет. Но в чем он изменился, если вымещал на ней свой гнев? И почему он разозлился? Только потому, что она прикоснулась к нему с той нежностью, которую проявляет к его сыну, а не со страстью, которой он жаждал?

— Когда ты заговорила со мной, как с ребенком, это привело меня в бешенство, — сказал Атрет, уткнувшись ей в волосы, пытаясь найти оправдание своим поступкам. — Я просто сошел с ума. Я не сознавал, что делаю.

— Ты все время сходишь с ума. И никогда не сознаешь, что делаешь. Пусти меня, — умоляла она его в слезах.

— Только после того, как ты поймешь…

— Пойму что? Что я никто для тебя, что я для тебя ничем не отличаюсь от тех женщин, которых приводили к тебе в лудус? — Рицпа снова стала вырываться, тихо всхлипывая, тогда как он даже не прилагал усилий, чтобы удержать ее.

— Ты начинаешь очень много значить для меня, — сказал ей Атрет хриплым голосом. Он чувствовал, как она успокоилась в его руках. — В моей жизни самыми дорогими были три женщины. Моя мать, моя жена, Ания, и Юлия Валериан. Всех троих больше у меня нет. Жена умерла от родов, вместе с ребенком. Мать убили римляне, а Юлия Валериан… — Он крепко закрыл глаза. — Я больше не хочу страдать от этой боли. — Он отпустил ее.

Она повернулась и посмотрела на него, ее глаза были полны сострадания.

— И поэтому ты закрываешь свое сердце для всего доброго.

— Я больше не хочу так любить.

Рицпа не стала рассказывать ему о своих потерях. Семье, муже, ребенке. Какой смысл?

— Было бы лучше, если бы я отдалась тебе, как последняя шлюха, так? Тебе лучше держать в руках грязь, чем золото?

— Я этого не говорил.

— А тебе этого и не надо говорить. Ты показываешь это каждый раз, когда смотришь на меня, каждый раз, когда прикасаешься ко мне! — На бледном лице Рицпы отразились гнев и горе. — Ты осуждаешь меня за ее поступки, срываешь на мне всю свою злость.

— Я вижу, ты меня никогда не поймешь. Женщина никогда не поймет мужчину.

— Я понимаю то, что ты не хочешь полюбить даже собственного сына, потому что он может умереть, или оказаться в плену, или вырасти и причинить тебе боль так, как это сделала его мать. И мужчина способен на такую глупость?

Атрет стиснул зубы и в гневе сощурил глаза.

— Поостерегись…

— Чего? Твоего гнева? Ты уже сделал со мной самое низкое, что только мог сделать. Ты смел только тогда, когда у тебя в руках меч или копье, Атрет. На арене тебе нет равных. Но в самом важном, что только может быть в жизни, ты жалкий трус!

Рицпа резко встала и вернулась к своей постели. Улегшись возле корзины, в которой спал Халев, она повернулась на бок и накрылась одеялом.

Атрет тоже лег на свою постель, но не мог заснуть, потому что до него доносился тихий плач.

22

Когда Феофил вернулся, Атрет все еще лежал без сна и в тусклом свете светильника наблюдал за ним. Римлянин тихо прошел через помещение и остановился возле Рицпы. Ночью Халев просыпался, и она покормила его. Закончив кормить, она заснула, продолжая держать его на руках. Феофил наклонился и осторожно поправил укрывающее ее одеяло.

Атрет медленно поднялся, почувствовав гневный жар в груди при виде такого проявления нежности. Феофил посмотрел на него и выпрямился, не показывая своего удивления тем, что германец не спит. Он непринужденно улыбнулся, но его улыбка гасла, по мере того как он всматривался в лицо Атрета.

— Что случилось?

— Когда мы уйдем отсюда?

— Сегодня, — шепотом произнес Феофил. — Город в хаосе. Воинов призвали тушить пожар и бороться с паникой. Нам будет проще слиться с массой людей, которые сейчас бегут из города.

Атрет забыл о своем гневе.

— А как насчет лошадей?

— Купим их, когда уйдем на север. Там они дешевле. К тому же, если мы будем спешить, то только привлечем внимание воинов, которые патрулируют дороги.

— Нам нужно будет продовольствие.

— Руф уже об этом позаботился. Еды возьмем на неделю и будем все это время держаться главных дорог, где меньше риска наткнуться на воинов Домициана, которые ищут тебя.

— Что Домициан?

— Его гнев несколько поутих.

В последних словах Атрет уловил какую–то недосказанность, и он понял, что случилось что–то страшное.

— Что ты от меня скрываешь, римлянин?

Феофил мрачно посмотрел на него.

— Пунакс убит.

— Убит? Как?

— Его отправили на арену, обвинив в укрывательстве врага императора.

Атрет изрек проклятия и отвернулся. Он задумчиво потер шею.

— Ну что ж, по крайней мере, Пунакс получил то, что хотел, прославил себя хотя бы еще на несколько дней.

— Боюсь, что нет.

Атрет обернулся и пристально посмотрел на Феофила.

— Домициан приказал скормить его диким псам.

— Псам?! — поразился Атрет. Нельзя было придумать более позорной казни, чем скормить приговоренного диким животным. Такая смерть считалась самой унизительной. Атрет посмотрел на Феофила и нахмурился. — Но этим все не кончилось, правильно я понял?

— Домициан приказал допросить ланисту римского лудуса.

— Бато, — глухо произнес Атрет. Его сердце так и подпрыгнуло.

— Его схватили и пытали. Когда же от него не удалось получить тех сведений, которые им были нужны, Домициан выпустил его на арену против другого африканца. Бато ранил его, и толпа показала ему поллис версо. Но твой друг вместо этого убил своим мечом самого себя.

Атрету показалось, что его зажали в огромные тиски. Его охватило бесконечное отчаяние. Застонав, он отвернулся, не желая показывать римлянину свои чувства. Еще две смерти были на его совести.

Феофил понимал, каково ему сейчас.

— Домициан ответит за все, что натворил, — спокойно сказал он, положив руку на плечо Атрету.

Атрет отдернул плечо от его руки.

— Перед кем ответит? Перед своим братом, императором? — усмехнулся он, и на его голубых глазах показались слезы гнева. — Или, может быть, перед Римом, который жаждет человеческой крови на потеху толпе?

— Перед Богом, — сказала Рицпа, стоя в другом углу криптопортика с Халевом на руках.

— Извини, Рицпа, — сказал Феофил. — Я не хотел тебя будить.

— Скоро рассветет, — сказала она, глядя на отверстие в потолке. — Лучше уж я соберу Халева и соберусь сама.

Феофил перевел свой взгляд с нее на Атрета, почувствовав, что в отношениях между ними возникла какая–то напряженность.

— Что ты так смотришь?

Феофил многозначительно посмотрел на него.

— Собери все, что хочешь с собой взять. Через час уходим, — сказал он и пошел собираться сам.

* * *

На восходе солнца Феофил, Атрет и Рицпа с Халевом, которого она укутала и привязала к спине, слились с толпой людей, покидающих Рим. Небо было серым от дыма, а в воздухе стоял тяжелый запах дыма и копоти. Они шли пешком по дороге среди множества небогатых погорельцев, тогда как граждане побогаче везли свое имущество в повозках, явно торопясь в свои загородные владения. Рицпа поправила Халева у себя на спине. И хотя привязан он был достаточно надежно, с каждой пройденной милей ей казалось, что он становится все тяжелее. Когда от долгого ограничения в движении малыш начал ерзать и плакать, Рицпа развязала шаль и ослабила перевязь, давая ему чуть больше простора. Спустя еще милю Халев снова заплакал. Рицпа была без сил.

Феофил увидел, как они устали.

— Отдохнем возле того ручья.

Атрет ничего не сказал, продолжая держать между ними ту дистанцию, которую задал с самого начала пути. Феофил присмотрелся к нему, еще когда упаковывал свои вещи. Было ясно, что между Атретом и Рицпой что–то произошло этой ночью, и теперь это не давало им обоим покоя. Они упорно не смотрели друг на друга.

Опуская Халева на землю, Рицпа поморщилась. Потом она села рядом с ним, возле ручья. Радостно вскрикнув, ребенок пополз прямо к бурлящей воде. «О Халев», — произнесла Рицпа, не в силах от усталости сдвинуться с места. Ей так хотелось посидеть и опустить горящие от ходьбы ноги в холодную воду, хотя она понимала, что Халева тоже нельзя долго держать завернутым в шаль.

— Сядь и отдохни, — сказал ей Атрет голосом, полным досады. Она не обратила на него никакого внимания и встала. Пробормотав себе под нос что–то по–германски, Атрет опустил свою тяжелую руку ей на плечо и насильно посадил. — Я сказал сядь! — Он поднял Халева с травы и понес к воде; ребенок висел у него на руке, как мешок.

Почувствовав, как у нее покраснело лицо, Рицпа встала, ее тревога и раздражение оказались сильнее усталости.

— Не неси его так, Атрет. Он ведь ребенок, а не мешок соломы.

Наблюдая, как болтаются ножки Халева, Феофил невольно улыбнулся.

— Не удерживай его. В руках у своего отца Халев не пострадает.

Рицпа смотрела вслед Атрету, едва сдерживая слезы.

— Хотела бы я быть так же уверена в этом, как ты, — уныло сказала она. Закусив губу, она отвернулась.