— Бьешь по мне моими же вопросами?

— Понимай, как хочешь. Ты никогда мне о нем не рассказывала. Мне бы хотелось знать, какой ты была до того, как стала матерью моего сына.

Атрет пребывал в непривычном для себя задумчивом настроении. Рицпе очень хотелось промолчать, потому что она почувствовала, как между ними вновь возникает нечто, чему она не в силах противостоять.

— Он был каменщиком, мастером своего дела. Все, что он делал, он делал для Господа.

— Наверное, он был красивым и сильным, как Аполлон.

— Он был красив, но эта красота была видна не всем. Он был маленького роста, коренастым, уже лысел. Но у него были прекрасные глаза. Это поразило меня больше всего, когда он впервые заговорил со мной. Тебе приходилось встречаться с людьми, которые смотрят на тебя, но глаза у них абсолютно пустые? Они смотрят на тебя, но на самом деле тебя не видят.

Атрету приходилось. Много раз.

— Семей был не таким. Когда он смотрел на меня, я чувствовала, что он любит меня такой, какая я есть.

Атрет слушал с интересом.

— Какой же ты была, если люди смотрели на тебя и не видели тебя такой, какая ты есть? — Когда Рицпа опустила голову, он нахмурился. Без всякого сомнения, было в ее жизни нечто такое, о чем она не хотела ему говорить. — Какой же?

— Одинокой.

Он посмотрел на нее, прищурив глаза. Что она скрывает?

— Удобный ответ, потому что ничего не говорит. Я тоже одинок, но из этих слов ты обо мне ничего не узнаешь.

— Давай лучше поговорим о чем–нибудь другом, — сказала Рицпа, чувствуя, как колотится ее сердце. О Боже, только не сейчас. Он никогда этого не поймет. Тем более, в таком настроении и таком состоянии.

Атрет встал, испытывая явное волнение.

— Ты обещала, что никогда не будешь мне лгать.

— Я ни разу тебе не солгала.

— Тогда расскажи мне правду.

Рицпа долго молчала.

— Сколько правды ты хочешь знать, Атрет?

— Всю.

Она долго смотрела ему в глаза. Ее постигло искушение, очень болезненное искушение вернуться к своей старой привычке закрыться и никого не пускать в свой мир. Но не случится ли тогда так, что Атрет навсегда отвернется от Господа? О Боже, пусть его удовлетворит только часть правды.

— Мой отец пил, — медленно сказала Рицпа. — Пил много. Иногда до такого состояния, что вообще не соображал, что делал. Начинал кричать на всех, как ты, крушить все вокруг себя, бросаться на людей. В том числе и на мою маму. — Вспомнив все это, Рицпа судорожно вздохнула. Рассказывать об отце дальше ей хотелось примерно так же, как Атрету хотелось вспоминать арену. Сцепив руки, Рицпа попыталась унять дрожь. Потом она задумчиво посмотрела на Халева, ползающего вокруг ножек дивана, на который только что уселся Атрет. — И вскоре, после того как моя мать умерла, я убежала из дома. — Рицпе не хотелось вспоминать то, что произошло с ней потом.

— Сколько тебе было лет?

— Одиннадцать.

Атрет нахмурился, подумав о том, каково пришлось этой маленькой девочке в таком городе, как Ефес.

— И где же ты жила?

— Где придется. Под мостами, в пустых ящиках возле пристани, в брошенных жилищах, на ступенях — везде, где только можно было укрыться.

— А что же ты ела?

— Воровала все, что попадалось под руку, убегала, когда меня ловили. В воровстве и в побегах я набралась опыта. В искусстве выживания меня можно было сравнить разве что с крысами, которые могут выжить где угодно. Никогда я не делала только одного — не просила милостыню. — Рицпа тихо и грустно усмехнулась от таких воспоминаний. — Слишком была гордой для этого.

Атрет долго молчал, прежде чем спросить:

— А ты когда–нибудь?..

Пальцы Рицпы побелели. Она посмотрела на него. В ее блестящих от слез глазах читалась бесконечная боль. Она знала, о чем он хотел спросить. Даже после Семея, искупления и спасения это не давало ей покоя, заставляло испытывать стыд и боль.

— Продавала ли я себя? — договорила она за него. — Да. Когда голод и холод были настолько сильны, что я не знала, доживу ли до утра.

Атрету стало не по себе.

— И сколько раз?

— Дважды.

— Семей?

Она покачала головой.

— Он нашел меня лежащей без сознания у дверей той лачуги, в которой я тогда жила. Он отнес меня к Клавдии, одинокой пожилой верующей женщине. Она накормила меня и ухаживала за мной, пока я не поправилась. Семей часто приходил ко мне. Он научил меня читать. Семей и Клавдия любили меня. Никто прежде не относился ко мне с такой любовью. Они помогли мне поверить в Христа. Другие верующие тоже отнеслись ко мне с большой любовью. Они любили меня такой, какой я была, несчастной и потерянной. Погибшей. Как мне казалось, навсегда. Но когда Иисус искупил меня, Он стал моим Спасителем. Тогда Семей попросил меня стать его женой.

— И ты стала добродетельной в их глазах, — сухо произнес Атрет.

— Та добродетель, которая живет во мне, исходит не от меня, а от Господа, Атрет. — Когда я призвала Иисуса войти в мое сердце, Он омыл меня…

— В реке, — сказал Атрет, презрительно усмехнувшись.

— Бог снова сделал меня личностью. Я действительно воскресла. — Рицпа видела, какая борьба происходила в душе Атрета, когда германец слушал ее. Он не хотел ей верить. И ей так хотелось, чтобы этого в ее жизни не было. — И с тех пор как я оказалась в доме Клавдии, я больше никогда не лгала, не воровала, не продавала себя. И в своей жизни перед Богом, Атрет, я знаю, что больше никогда этого не сделаю.

Атрет верил ей, но легче ему от этого не становилось.

— Я надеялась, что ты никогда не спросишь меня об этом, — сказала Рицпа дрожащим от слез голосом. Она всмотрелась в его лицо. — Прости меня за ту боль, которую я тебе причинила.

Атрет действительно испытывал невыносимые душевные муки. В нем закипал гнев против чего–то неведомого. Он сам не знал, какие еще он испытывает чувства, кроме борьбы с самим собой и с тем, что только что услышал. Но кое–что было предельно ясно.

— Ты знаешь, что делают в Германии с такими женщинами, как ты? — хрипло произнес он. — Обрезают волосы и топят в болоте. Это самая быстрая казнь. Чаще отец и мать такой девушки, или ее муж, отрезают ей нос и бьют плетьми. Если она выживает, ее выгоняют из села и отпускают жить в изгнании.

Рицпа ничего не сказала. Халев приполз обратно к ней и сел возле ее ног, радостно захлопав в ладоши. «Мама… мама…», Рицпа наклонилась, чтобы поднять его.

— Не прикасайся к нему!

Она вздрогнула и медленно выпрямилась, опустив руки на колени и закрыв глаза. Халев заплакал.

Атрет поднял его, разбросал по дивану несколько подушек и усадил мальчика среди них. Халев моментально успокоился.

— Кто еще знает о твоем прошлом? — спросил Атрет, снова зашагав по комнате.

— Все верующие в церкви Ефеса.

Атрет остановился и уставился на нее, на его скулах заиграли желваки.

— У тебя хватило гордости рассказать об этом стольким людям?

У Рицпы снова навернулись слезы на глаза.

— Нет! Я свидетельствовала, когда приняла Христа, а потом делала это всякий раз, когда Господь призывал меня это делать.

— Зачем?

— Чтобы помочь другим подобным мне людям найти свой путь из той тьмы, в которой я жила.

Атрета захлестнула новая волна гнева.

— Зачем ты рассказала это мне? Зачем ты рассказала мне это сейчас?

— Ты сам просил. Я же сказала, что никогда не солгу, — тихо ответила она.

— Лучше бы ты солгала!

— Лучше для кого?

— И что мне теперь делать?

Дорогой Господь, неужели этим все и должно было кончиться? Рицпа посмотрела в голубые глаза Атрета и увидела в них смерть.

— Что, по–твоему, я должен сделать с тобой сейчас, когда все о тебе знаю?

Боже, успокой мое трепещущее сердце. Он разгневан, ему больно, и он имеет право лишить меня жизни. Да будет воля Твоя. Я доверюсь Тебе. Я готова доверить Халева в Твои руки. Только, Господи, прошу Тебя…

— Говори!

— Делай все, что считаешь нужным.

Она бросает ему вызов? У нее хватает на это смелости? Атрет вынул из пояса свой нож и прошел через комнату. Схватив Рицпу за горло, он силой поставил ее на ноги. «Что считаю нужным». Она испуганно моргнула, а потом ее лицо стало спокойным, она приготовилась ко всему. Когда его пальцы сжались на ее горле, она не подняла рук, чтобы защититься. «Что считаю нужным». Он чувствовал, как бьется пульс у нее на шее, но она не просила о пощаде.

Атрет невольно вспомнил свою последнюю встречу с Юлией. Та билась в истерике, льнула к нему, клялась, что ребенок, которого она в себе носит, — его ребенок. Если бы не ее беременность, он бы убил ее за неверность. А потом он сказал Хадассе, что, если Юлия положит ребенка к его ногам, он отвернется и уйдет, пусть даже это и его дитя.

Все лгут… Юлия, Рим, все остальные, все лгут.

Он посмотрел в темные глаза Рицпы и понял, что она ему рассказала всю правду. «Я никогда не солгу, — пообещала она вскоре после того, как пришла к нему на виллу в Ефесе. — Даже если это будет стоить мне жизни.

В ее глазах он не увидел ни тени страха, только печаль. Она стояла перед ним, ее жизнь была в его руках, и она ничего не говорила в свою защиту. «Я твердо обещаю тебе, Атрет: я никогда не солгу». Его сердце забилось чаще. Одно движение руки, сжимающей нож, и все будет кончено. Или задушить ее…

Его ладони вспотели.

— Я должен убить тебя.

В комнате повисла тишина, нарушаемая только его тяжелым дыханием.

— Я заслуживаю смерти. Я знаю это. Сотни раз заслуживаю.

Сердце Атрета сжалось от ее слов и от выражения ее глаз. В его памяти проплыли лица всех тех, кого он убил.

— Моя жизнь изменилась только по Божьей благодати, — сказала Рицпа.

Атрет отпустил ее. Сжав зубы, он тряхнул головой, как будто пытаясь стереть из памяти все, что она ему сейчас сказала.

— Прости, Атрет, — сказала Рицпа, пытаясь не заплакать и не сделать ему еще больнее. — Я никогда не думала, к чему приведет тот выбор, который я сделала в своей жизни. Моя мама умерла. Мой отец… — Она опустила голову. — Я не задумывалась над тем, что со мной происходит. Больно было уже от одного того, что я жила, а о том, как я живу, вообще думать не хотелось. Но я ошибалась, жестоко ошибалась.

Она положила руку ему на плечо. Когда он резко отпрянул, она инстинктивно напряглась, ожидая удара. Он мрачно сощурил глаза, и она отступила назад, стиснув руки.

Что бы он ни намеревался с ней сделать, ей нужно было сказать самое главное.

— Иисус пролил Свою кровь ради того, чтобы я очистилась от всего того, что сделала. Он отдал Свою жизнь за каждого из нас, простив нам все наши грехи. Он открыл новый путь для каждого, кто хочет по нему пойти, и я пошла. И буду идти, чего бы мне это ни стоило. Я верна Христу всем своим сердцем. И не отрекусь от Него.

Атрет вспомнил, как Хадасса стояла в коридоре темницы. «Вот, Он убивает меня…»

— Он дает новую жизнь и тебе, Атрет, — сказала Рицпа, — тебе только нужно принять ее.

Судя по всему, она думала сейчас о нем, а не о себе.

— И что, я теперь должен, как этот твой Бог, забыть все, что ты сделала? Я должен простить?

— Ты не забудешь это, как и я, — спокойно сказала она. — Пока я буду помнить о том, как жила и до чего опустилась, я буду благодарна Иисусу за то, что Он сделал для меня.

— Я рад за тебя, — усмехнулся Атрет. — Но только не ожидай от меня того же. — Нож в его руке казался непомерно тяжелым. Он привычным движением сунул нож в ножны. — Я ничего не прощу.

Рицпа напряглась, но не сказала ни слова. Она не стала протестовать, спорить, умолять — не стала делать ничего из того, чего он от нее ждал.

— Мне нужно подумать о том, что теперь делать, — категорически сказал он.

— А как же Халев?

— Отлучи его от груди. Начинай прямо сейчас.

Рицпа закрыла глаза, и Атрет увидел, что эти его слова оказались для нее больнее, чем любые побои.

Он направился к двери.

— Никуда отсюда не уходи. Слышишь? Если уйдешь, то, клянусь Тивазом, найду тебя из–под земли и убью.

* * *

Вернувшись в гостиницу, Феофил увидел Рицпу сидящей на полу. На руках у нее спал Халев. Он понял, что с Атретом что–то случилось.

— Где он?