Белва Плейн - Рассвет

– Ты любишь своих родителей, Том Райс, ты хороший парень!

– Ого, увидишь, как я хорош, – засмеялся он, устав от разговоров о семье и думая о том, сразу ли они окажутся в постели, когда доберутся до ее дома. Она обычно была не прочь, но, разговорившись на волнующие ее темы, Не всегда могла сразу переключиться. Но сегодня она улыбнулась его реплике и погладила его руку. Разговор о политике иссяк, они мчались все дальше от центра в пригород с бедными домишками. Он затормозил; в старом викторианском особнячке светилось одно окно, – подруга Роберты, уходя, оставила по ее просьбе свет.

Две кровати, два письменных столика, стулья в оконной нише заполняли маленькую комнату. На подушках – мягкие игрушки, медвежата и зайчики. На стене – огромный, вдвое больше, чем в комнате Тома, портрет Джима Джонсона. Комната пахла чистотой, – Том, выросший в доме Пайге, мог это оценить безошибочно. Роберта подтвердила его мысль.

– Я сменила белье, когда узнала, что ты приедешь, – сказала она. – Обычно я меняю по средам, И купила саше с ароматом сирени, положила под простыни!

Он счастливо улыбнулся.

– В одной постели! Наконец-то!

Они нетерпеливо скинули с себя одежду и, в запахах сирени и разгоряченной кожи, их тела задвигались в волшебном ритме страсти. Первое свершение было быстрым, нетерпеливым; потом они лежали, блаженно расслабясь, в ожидании, пока нахлынет новая волна. И волны страсти накатывали одна за другой, тела сплетались в неистовом порыве, желание загоралось снова и снова.

Поздней ночью на улице было так тихо, что они слышали шелест ветра в деревьях. Робби встала и потушила лампу, но от лунного света в комнате стало еще светлее. Они лежали на тесной кровати и, нежно обнявшись, шептались, хотя услышать их никто не мог.

– Я хотел бы никогда не уходить отсюда, – шептал Том.

– Жадный! Но завтра еще можешь побыть.

– У меня на той неделе два экзамена. Надо проштудировать пару учебников.

– А ты принеси сюда книги. Мне остался один экзамен, но сначала я должна написать передовую для «Независимого голоса». Мы выпускаем последний номер перед летними каникулами, потом возобновим в сентябре. Вот еще чем хороша моя новая комната, кроме того, что она дешевле: соседка – моя единомышленница, и я могу писать статью, разложив «Майн Кампф» на столе.

– А ты читала «Майн Кампф»?

– И даже по-немецки!

– За два года изучила язык! Вот молодчина! Какая ты способная!

– Да, мне легко даются языки. Я слышала, что все цитируют книги о Гитлере, и никто, видимо, не читал его самого. Ну, я и решила попробовать. Какой изумительный человек! Мир пошел бы иным путем, если бы он победил. А сколько лжи о нем наплели. Шесть миллионов погибших в газовых камерах! Бред! Я непременно процитирую «Майн Кампф» в свой передовой.

– Вот как, – отозвался Том.

– А знаешь, как мы боремся с радикалами, всеми этими противниками дискриминации и поборниками прав негров? Мы им на еврейские праздники подсовываем под дверь анонимные письма, это их до бешенства доводит. – Она захихикала. – Знаешь, мы и феминисткам такие письма посылаем. Уж эти еще больше заслуживают, чтобы их взгрели, все они – лесбиянки. – Робби захохотала так, что затряслась кровать. Потом она посерьезнела. – Да, с этими подонками надо бороться, пока они не набрали сил. Я в политике с пятнадцати лет, а у тебя это что-то затянулось. Поразмысли-ка об этом.

– Да я готов участвовать в движении. Просто дома у нас мало ею занимались. Мама – музыкантша, папа – бизнесмен. Но папа за нас, я уверен. Я вас познакомлю. Он добрый, хороший человек, и энергичный – будет полезен делу, вот увидишь.

Робби потянулась к Тому и, целуя его шею, нежно прошептала:

– Ты такой милый, Том. Я от тебя просто без ума. Как я проживу без тебя лето?

– Э-э, да что ты? Да я буду навещать тебя, непременно. Я начну помогать отцу в бизнесе, но он меня будет отпускать, как только я попрошу. Где твой книжный магазин, в котором ты будешь работать?

– Не больше часа езды. По Девятой дороге, потом на восток три мили, и ты на месте. Я тебе план нарисую. У меня там будет комната какая-нибудь, но отдельная! Представляешь? Совсем отдельная.

– Ну, что ж, это будет для нас великолепное лето, – сказал Том. – А теперь, может быть, поспим?

– Пора, пожалуй! – засмеялась Робби. – Мы славно потрудились.

Они лежали, тесно прижавшись один к другому, и Том, уже в полудремоте, вспоминал:

– Какой чудесный день! Утром я блестяще сдал экзамен по астрономии, потом это изумительное собрание в Гражданском центре, потом – ночь утех с Робби… – А завтра – дома! Снова дома, и вкусная еда, приготовленная матерью – бифштекс и шоколадный торт. Работа с отцом, прогулки и плавание с Тимми… Дом, милый дом…

Процессия двигалась по широкому бульвару в центре города, четко отбивая шаг, поднимая руки в фашистском приветствии. Для охраны порядка процессию по сторонам сопровождали отряды полицейских на мотоциклах, а сзади – полицейские машины с мигалками. Подростки, старики и женщины, из любопытства ли, или в знак поддержки следовали за процессией, – день был будний, и мужчины были на работе. Наконец они дошли до места и окружили кольцом памятник в центре города.

Лаура попала сюда случайно. Она хотела пройти бульваром, после того как сделала все необходимые покупки в магазинах, но толпа увлекла ее. Люди, поджидавшие процессию, взобрались на пьедестал памятника Неизвестному солдату. Они размахивали американскими флагами и яркими брошюрами, выкрикивали лозунги:

– Только американцы! Только белые! Власть – американцам!

Лаура почувствовала дрожь отвращения. Эта сцена была оскорбительна для флага Америки, для мемориала герою войны, у подножья которого лежал лавровый венок.

– Дикие, обезумевшие люди! – возмутилась она. – Мой отец пал за Родину, но не за это же он сражался! – воскликнула Лаура.

Женщина, стоявшая рядом с ней, сочувственно кивнула:

– Крикливые подонки!

– Кто они такие? – спросила Лаура.

– Национальный съезд правых партий. Вплоть до самых оголтелых – крестоносцев и гвардейцев. У меня дядя служит в полиции, он рассказал, что съехалось до семисот человек – собрались в мотеле и отправились процессией через город. Полиция ожидает беспорядков.

Процессия торжественным шагом двигалась вокруг памятника, скандируя:

– Власти! Власти! Мы ее завоюем!

Множество голосов слилось в грозном хоре, а вскинутые вверх в гитлеровском приветствии руки напомнили Лауре фильмы о нацистской Германии. По спине ее пробежал холодок.

Какой-то невысокий седой человек начал речь, но его голос был заглушен криками юношей, окруживших памятник. Нельзя было даже понять, кричали ли они в поддержку ему или чтобы заглушить его:

– Бу! Бу! Бу!

– Замолчите! – закричали другие. – Замолчите, подонки!

Началась драка, толпа попятилась и сжала невольных наблюдателей, люди кричали, пытались вырваться из круга.

– Мадам, идите за мной, – какой-то мужчина попытался вывести Лауру из толпы, но скоро она от него отстала.

Сквозь облака пробивалось бледное солнце; воздух был насыщен запахами скученных человеческих тел. Завывали полицейские сирены; люди пытались выбраться из толпы, на лицах страх. Толпа несла Лауру, давно потерявшую из виду своего доброго вожатого; может быть, ему и самому не удалось выбраться.

Толпа обезумела, появились, люди, которые рвались к центру круга, где шла схватка, яростно отпихивая тех, кто хотел вырваться.

– Пожалуйста, дайте мне пройти! Пожалуйста!.. – отчаянно взывала Лаура.

– Они пригнали полицейский фургон. Бросают туда арестованных! – взревела вдруг толпа. Давка стала еще ужаснее, Лаура вцепилась в пиджак стоящего рядом мужчины и едва не сорвала его. В паническом страхе люди стонали, кричали; полицейские пустили в ход дубинки. Лауру случайно вынесло из гущи толпы и, собрав последние силы, она вырвалась и проковыляла в тихую боковую улочку – у нее сломался каблук. Переводя дыхание, она стояла, прислонившись к фонарному столбу; потом с трудом пошла по направлению к дому. Половину пакетов из магазина она растеряла в толпе.

– Лаура? – окликнул ее женский голос. Это была Лу Фостер, жена священника. – Я вижу, что вы тоже едва выбрались. Я-то натерпелась такого страха, как никогда в жизни.

– Да, – удрученно ответила Лаура, – мы читали о таком в газетах, но до чего же страшна толпа, когда оказываешься в гуще событий.

– Люди Джонсона, – отозвалась Лу.

– Мне показалось, что скорее это ку-клукс-клан.

– Одно и то же. Джонсоновцы выглядят и ораторствуют вроде бы более цивилизованно, но, китайцы говорят, все они едят из одной миски.

Проехал маленький мальчик на трехколесном велосипеде; из раскрытого окна доносился шум пылесоса. На этой тихой улочке, с высаженными вдоль нее тенистыми дубами, все казалось так спокойно, и мирные обитатели старинных домов, должно быть, и представления не имели о том, что в нескольких стах метрах от них бушует буря ненависти.

– Да, разницы между ними нет, – повторила Лу.

– Мой муж поддерживает Джонсона, он считает, что у него нет ничего общего с кланом, что это – клевета, – растерянно возразила Лаура.

– А мой муж мог бы с ним поспорить. Сейчас Джонсон изображает из себя респектабельного джентльмена среднего класса. А ведь он долгое время был на службе у деятеля клана Фреда Бартлетта. Этот создал потом свою организацию «Сыновья Зевса» – даже в клане они считаются самыми оголтелыми. Джонсон вроде бы отмежевался от них, но все равно он очень опасен. Доверять ему нельзя, Лаура.

Прежде чем они расстались, Лу озабоченно сказала Лауре:

– Опасность возникла совсем рядом с нами. Знаете, дом Блейров на улице Фейрвью купила черная пара, и многие этим недовольны. А они уже вселяются. Не знаю, что из этого выйдет. Я слышала такие разговоры, что просто страшно становится.

– Вы думаете, есть основания беспокоиться? – спросила Лаура.

– Не только беспокоиться – страшиться… Мы-то с вами узнаем последними, но вполне возможно, что люди Джонсона или какие-нибудь еще уже ведут самую гнусную агитацию.

– Да, – вздохнула Лаура, – до сих пор на улице Фейрвью всегда было спокойно. – И она вспомнила благородные пропорции особняка Блейров. – Надеюсь, эта черная пара – приличные люди, и чудесный дом Блейров сохранят в должном порядке.

– Да, они вполне культурные люди. Жена – учительница, муж – специалист по компьютерам. Они приехали из Цинциннати.

– Ну, не стоит беспокоиться, все обойдется, – отозвалась Лаура. – Ох, – вдруг вспомнила она, – я же не купила кофейного мороженого к приезду Тома. Он его обожает, целую пинту в пять минут съест. Я побегу, Лу, извините меня. Том не был дома с рождественских каникул. Бэд поехал встречать его, и тетушки приедут.

– А назавтра надо готовить праздничный обед.

– Да, хлопот по горло. Может быть, за домашними заботами забудется это ужасное утро.

Лаура и тетушка, сидя на веранде, выходящей в сад, смотрели, как на лужайке играют в футбол Том и муж тети Сесилии.

– Смотрите, Клем держится против Тома, – с гордостью воскликнула Сесилия.

Клем Хенсон, немолодой капитан, ушедший недавно на пенсию, действительно был для своего возраста в неплохой спортивной форме, хотя, конечно, Том ради тетушки подыгрывал ему. Клем был добросердечный человек и не требовал от жены, чтобы она после замужества отдалилась от сестры, – Лилиан ездила вместе с супружеской парой в путешествия, – за собственный счет, конечно, – и сейчас они все трое навестили Райсов по случаю приезда Тома.

Лаура, встретив теток, поняла с особой ясностью, как она тосковала по своим «двум матерям», с их иногда докучливой заботой и чудачествами, но таких добрых, любящих и великодушных.

– Том становится все красивее с каждым разом, что я его вижу, и все больше походит на твоего отца, Лаура, – черные волосы, белая кожа и темные глаза. О, неотразимый взгляд! – шутливо продекларировала тетя Лилиан.

Лаура улыбнулась – тетя была права. За исключением редких случаев, когда на Тома находил приступ упрямства и он сжимал губы и хмурился, лицо его было неотразимо привлекательным.

Сесилия захлопала. Клем обошел Тома. Волосы тетки, давно уже цвета перца с солью, сильно побелели, но лицо ее молодело с каждым годом замужества. Лаура с радостью думала, каким удачным оказался брак двух пожилых людей. Лилиан, которая заметно постарела, заметила со счастливой улыбкой:

– Как приятно побывать в своем старом доме, посмотреть на эту магнолию в цвету. Когда я ее посадила, она была высотой с полметра.