– Я бы хотела, чтобы вы побыли подольше, – сказала Лаура.

– Нет, нет. Нам надо ехать завтра рано утром, а вещи еще не уложены. Мы отправляемся в кругосветное путешествие.

– О, я так хочу увидеть Индию! Помнишь, Френсис Элкот посылал нам оттуда открытки с чудесными видами? А тебе привез сари, Лаура. Бледно-розовое с золотом. Или голубое с золотом. Я забыла, напомни, – нахмурилась Сесилия.

Да, завернувшись в тончайшую розовую ткань, обнажив одно плечо, словно одалиска, она танцевала в комнате, любуясь собой в зеркало.

– Я тоже не помню, – пожала Лаура плечами.

– Да, больше всего я хочу увидеть Индию, – повторила тетя Сесилия. Ей чудились бело-мраморные дворцы и храмы, журчание фонтанов, звон храмовых колокольчиков. Ни нищета, ни грязь не возникали в ее воображении. Ни опасность инфаркта для нее самой. Милая романтичная тетя Сесилия.

– Я устал, – сказал Бэд и забросил мяч на веранду. Он вовсе не устал, но не хотел, чтобы Тимми со своим Графом в восторге бегал вокруг играющих в футбол мужчин. Бэд и другие всегда щадили самолюбие Тимми, – мальчик был очень гордый. Такой же гордый и обидчивый, как его отец. Между этими двоими существовала тесная связь, и у них было много сходных черт. Но Бэд никогда не выказывал свою неистовую любовь к Тимми и скрывал даже от жены, какой горечью эта любовь окрашена. Но Лаура это понимала.

Почему, взывал к неведомым силам Бэд именно на него обрушилась такая трагедия? Ведь он – отец такого здорового и крепкого юноши, как Том!

«Мы могли бы завести еще одного ребенка, Бэд получил бы еще одного здорового сына, – думала Лаура. – Но Тимми требует такого тщательного ухода… И если снова родится больной ребенок – ведь есть какой-то процент вероятности! Это ужасно».

– Я голоден, – весело заявил Том.

– Подожди, через пять минут выну мясо из духовки. Сегодня твой любимый ростбиф.

– Ох, как ты меня балуешь, мама! Вчерашний яблочный пирог был просто объеденье.

– Раз ты понимаешь, что избалован, то дело еще не так плохо! – засмеялся Бэд.

Проходя в столовую, женщины остановились около фотографии отца Лауры.

– Он выглядит таким суровым, – заметила Сесилия. – Я его таким не помню.

– Военная фуражка меняет выражение лица, – заметила Лилиан. – Вот если б на Тома надеть такую фуражку, его лицо тоже показалось бы строгим.

– Нет, это не фуражка. Он снялся перед тем, как отправился на войну в Европу.

– У Тома бывает такое выражение, хотя он на войну не отправлялся.

– Да, он иногда выглядит очень серьезным. Парень хорошего рода. Вернее, хороших родов.

И, похвалившись своим родом и воздав должное Райсам, тетушки Пайге проследовали в столовую. Теперь они не сидели во главе стола – эти места занимали Лаура и Бэд.

За столом красного дерева, вывезенным ее предками из Ирландии, тысячи раз за эти годы бережно навощенном и отполированном, Лаура всегда как-то особенно ощущала преемственность, особенно ясно вспоминала своих родителей, сидящих на стульях, обитых Дамаском, и ведущих чинную застольную беседу. За этим столом отец и мать Лауры праздновали свою помолвку, и молодая женщина явилась в дом жениха после долгих тревожных размышлений о подходящем к случаю наряде – не слишком длинном, не слишком коротком, не слишком глубоком вырезе платья. Викторианские вкусы были строги.

– Я говорю Сесилии, – обратился к Лауре Клем, – что ваши мальчики очень хорошо воспитаны. У них хорошие манеры. Сегодня не всякий юноша умеет подать даме стул.

– Это благодаря Бэду, – улыбнулась Лаура. – Он был очень строг с мальчиками насчет манер. Считал это важным, и правильно, конечно.

– Да, замечательно, что он за этим следил.

Бэд был польщен.

– Ну, Том стоил моих усилий. Я воздам ему должное: добавлю на дощечке «Пайге и Райс» – «и сын».

– А когда-нибудь, – добавила Лаура, – «и сыновья».

– Конечно, конечно, когда Тимми подрастет, – поспешно добавил Бэд. Он повернулся к тетушкам:

– О, я помню тот день, когда появилась дощечка «Пайге и Райс», золотые буквы на черном фоне. Я просто ликовал. Задыхался от счастья.

– Да, много, много перемен, – задумчиво признала Сесилия. – В этом веке жизнь несется вскачь. Теперь мы не так часто посещаем город, и каждый раз узнаем о чем-то новом. И ощущаем перемены.

– Я слышала по радио в машине, что у вас вчера были беспорядки, – сказала Лилиан.

– Да, – подтвердил Клем, – мы видели по телевизору. Просто позор. Какие-то бесноватые.

– Лаура случайно оказалась там, – сказал Бэд. – Ее чуть не убили. Такой ужас! Расскажи, Лаура.

Лауре очень не хотелось вспоминать, и она рассказала коротко:

– Да, было ужасно… Они вели себя словно дикари. – Потом, взглянув на Бэда, неожиданно для себя добавила: – И если придет к власти Джим Джонсон, так это только начало. Только начало.

– Ерунда! – громогласно возразил Бэд. – Как это можно называть Джима Джонсона дикарем? Правда, он иногда слишком эмоционален и немного резковат, но он дело говорит. Те вчерашние подонки не имеют к нему никакого отношения.

Лаура твердо повторила:

– А мне говорили другое. Говорили, что за его спиной стоит клан.

– Что за чушь! Джонсон не больше связан с кланом, чем ты сама.

– Мы во Флориде, – поддержал его Клем, – тоже слушали его, и почти всем он нравится. А что думает молодежь?

Том как будто только и ждал своей очереди вступить в разговор.

– Мы, я и мои друзья – за Джонсона, конечно. – Бэд одобрительно улыбнулся. – Его очень уважают. Маккензи только болтает, а Джонсон займется и расовыми квотами, и слишком высокими налогами…

– Я буду голосовать за Маккензи, – перебила его Лаура.

– Этот Маккензи хочет всем угодить, поэтому замалчивает те острые проблемы, которые поднимает Джонсон. Просто трусит. Он поощряет бездельников, предлагает тратить на них государственные деньги. – Том прочесал пальцами волосы, и они закрыли половину его лба словно блестящий шелковый платок.

– Ай да парень у меня, – хлопнул в ладоши Бэд. – Отлично разбирается в политике. Будет когда-нибудь губернатором штата, верно, Клем?

Клем с улыбкой кивнул и, повернувшись к Тимми, ласково спросил:

– Ну, а ты что по этому поводу думаешь, парень?

Тимми покраснел, и, переведя глаза с Бэда и Тома на мать, сказал своим детским высоким альтом:

– Я читал кое-что и, знаете ли, этот Джонсон часто говорит низкие вещи. И Бетти Ли сказала мне, что он ненавидит черных.

– При всем моем уважении к Бетти Ли, – возразил Бэд, – думаю, что она в вопросах политики не очень-то разбирается. Кто-то ей сказал. Это все пропаганда.

– Да нет, папа, думаю, она сама это чувствует. Ведь черные чувствуют, когда их ненавидят, чувствуют сильнее, чем мы с тобой. По крайней мере, – мягким извиняющимся тоном, опасаясь, что он слишком резко возразил отцу, докончил Тимми, – мне так кажется.

Лаура смотрела на младшего сына, тронутая и обрадованная.

– Тимми прав, – сказала она решительно. – В статьях и речах Джонсона много низкого. Это скверно, что такой человек выдвинулся, это пугает меня.

– Не понимаю тебя, Лаура, – сказала тетя Сесилия. – Джонсон культурный, образованный человек, хороший оратор. Это самый подходящий политик для нашего штата.

– Вот в этом-то и есть опасность, тетя Сесилия, что он образован и хороший оратор. У него дар убеждения, а люди не понимают, что его идеи – хорошо замаскированные идеи клана. Он опасен, очень опасен. Сейчас он может делать вид, что выступает против клана, а потом, как это было в нацистской Германии… Начнется с малого, а потом… Вчера я уже слышала крики ненависти и видела кровь на мостовой.

– О чем ты, мама? – спокойно возразил Том. – Что за преувеличения? В нацистской Германии не было никаких газовых камер, не было шести миллионов мифически погибших в этих мифических камерах. Да, были лагеря и тюрьмы, где держали коммунистических шпионов и агитаторов, тех, кто этого заслуживал. Остальное – пропаганда. Еврейская пропаганда.

– Верно! – вскричал Бэд. – Все это – надувательство.

– Надувательство? Массовое истребление евреев в Германии, холокост – «надувательство»?! Как ты смеешь это говорить! Есть фотографии, есть выжившие узники, есть свидетели! В их числе и американские солдаты. Сам Эйзенхауэр плакал, когда увидел этот ужас. Ты отрицаешь историю! Это все равно, что сказать, что в Америке не было Джорджа Вашингтона.

– А-а, – ворчливо ответил Бэд, – вечно ты защищаешь евреев. А что ты о них скажешь? Сколько у тебя знакомых евреев?

– Какое это имеет значение? Ну у меня были подружки-еврейки с детства, еще с детского сада. Но я никогда не интересовалась религией и национальностью людей, с которыми знакомлюсь. Мне важно только то, что эти люди порядочные и добрые. Разве не тому же нас учат в церкви?

Лаура остановилась, потому что все слушали ее в полном молчании. Тетушки никогда не одобряли разговоров о политике за столом, и Лаура не любила их тоже, но она была так возбуждена вчерашними событиями, так огорчена всеобщей недоброжелательностью родных… Только Тимми поглядывал на нее сочувственно.

Лауру охватила усталость. Бэд и тетки – одно. – Они превосходные люди, – говорит он. – Он – хороший человек, – твердят они. Но как только дело заходит о важных вещах, о том, что творится в мире, падает какой-то занавес и отгораживает ее от «превосходных женщин» и «хорошего человека». А теперь еще и Том…

Неужели еще и Том… Она почувствовала себя совершенно одинокой за этим столом, где сидели самые близкие и родные ей люди.

Молчание прервала Лилиан. – Значит, ты будешь голосовать за Маккензи, Лаура?

– Да, подтвердила она. – Он порядочный, надежный человек.

– Родился с серебряной ложкой во рту. Богатые родители. А Джонсон всего добился сам.

«Какая нелепость! – подумала Лаура. – Уж не тете Лилиан говорить о «серебряной ложке».

– Мы встречали Маккензи, – заметил Клем. – Сесилия не говорила вам? На обеде в Каптиве, прошлой зимой. Производит впечатление незаурядного человека. К тому же красивый. – Он засмеялся. – Женщины за ним гоняются. Тридцать семь лет, холостяк, рыжеволосый…

– Ох, – вскочила Лаура, – мне надо достать шоколадное суфле из духовки, чтобы сразу подать его к столу, пока не опадет. А то вкус будет хуже.

– Со взбитыми сливками, мама? – спросил Том.

– Еще лучше – с ванильным соусом. Помогите мне убрать со стола и принесите тарелки для десерта, мальчики. Нет, Лилиан и Сесилия, вы сидите, пожалуйста.

Атмосфера за столом изменилась.

– Хватит политики, – провозгласил Бэд. – Да здравствуют вкусные вещи!

Лаура, ставившая на стол вазу с суфле, посмотрела на него благодарным взглядом.

– Клем, твой бокал, вот хорошее вино к десерту! И тебе, Том, – Бэд подмигнул сыну, – в девятнадцать уже можно. Да мне что-то и не верится, что вы в колледже не пьете вина!

«Удивительно, – думала Лаура через несколько минут, – как умиротворяют «вкусные вещи»! «Десерт, вино, сыр и фрукты, кофе – и словно растаяла сдержанная, но напряженная враждебность, вызванная политическими спорами»».

Гости скоро вышли из-за стола, – Клем напомнил, что им предстоят сборы и отъезд рано утром.

– Как странно, – сказала Лилиан, – спать как гостья в доме, в котором родилась. Как будто и не уезжала отсюда. А куда вы собрались, Бэд?

– Деловая встреча.

– В субботу? – с любопытством спросил Клем.

– Приходится иногда и в воскресенье заниматься делами. Работы по горло. Конечно, я стараюсь освободиться на уик-энд, но сегодня совершенно необходимая встреча. Очень важная. Я с вами попрощаюсь утром.

Гости разошлись по спальням, а Лаура с сыновьями остались посидеть на террасе, выходящей в сад. Они разговаривали шепотом, потому что комнаты для гостей находились как раз над террасой.

Лаура не отрывала глаз от Тома. Что с ним, в какую среду он попал, откуда у него новые идеи? Эти вопросы волновали и будут волновать матерей, сыновья и дочери которых выходят из стен родного дома в большой мир. Но разве Том сам выбрал в университете определенную группу, поддался определенному влиянию? Не была ли почва подготовлена дома?

Ты должна признать это, Лаура, почва была подготовлена Бэдом. Его расистские шуточки, словечки, перемигивания с сыном… Том дышал этим воздухом… Гнусным воздухом, отравившим юношу с хорошими задатками и добрым сердцем. Неужели время упущено, Лаура?

– Смотри, вот Полярная звезда, – сказал Том.

– Где? – спросил Тимми.

– Вон, смотри, – сказал Том. – Полярная или Северная звезда. Моряки определяют по ней направление.