По совершенно необъяснимой причине Тому на ум пришли вдруг слова этого эмоционального старика Альберта: «Прожили в Германии тысячу лет». Как же он хотел, чтобы подобные мысли не лезли ему в голову, чтобы он перестал видеть сны вроде того, что приснился ему пару дней назад: Маргарет Кроуфильд стоит над ним, повторяя, что он девять месяцев жил в ее теле. Ужасно. Настоящий кошмар.

Фургон запрыгал по выбоинам настолько глубоким, что их стало подбрасывать на сиденье.

Бэд засмеялся:

– Аж зубы клацают, да? А каково ехать по такой дороге на телеге, можешь представить?

– Догадываюсь, – пробормотал Том.

Серые мысли, как обрывки туч, все еще вертелись у него в голове. Серые бесплодные мысли. Последние розоватые отблески заходящего солнца исчезли и такие же серые сумерки повисли над унылыми истощенными полями, среди которых мелькали изредка сбившиеся в кучку жалкие домики.

– Ты что-то притих. Не припомню случая, чтобы ты в течение целых пяти минут ни разу не открыл рта. – Том не ответил на шутку, и тогда Бэд сменил тон. – Я знаю, Том, ты измотался. И не удивительно. Эти хитрые сукины сыны не оставляют тебя в покое. Но я собираюсь положить этому конец, вот увидишь. В понедельник утром я первым делом позвоню Фордайсу и скажу, чтобы он заткнул им рот раз и навсегда. А иначе зачем мне, черт возьми, первоклассный адвокат. Он знает, как на них нажать. Пусть этим и займется, и поскорее. Он знает. Кроуфильды! Кравитские больше им подходит.

– Мистер Фордайс ничего не сможет сделать, папа. Он сам говорил тебе об этом, я слышал.

– Ах, что за проклятое дело. Выходит любой мошенник может состряпать такую вот историю, заплатить кому нужно и выдать ее за правду. Ты сам-то в нее веришь? Я знаю, мама верит, но она слабая испуганная женщина, она так потрясена, что не в состоянии сопротивляться. Но ты веришь в нее, Том?

– Папа, мы уже сто раз это обсуждали. Мне больше нечего сказать.

– Сказать можно много чего. Если ты хочешь сидеть сложа руки и верить всему этому вздору, это твое дело. Но я не хочу и не буду.

– Папа, ты сам сейчас сказал «не хочу». Ты не хочешь этому верить. Но ты же не можешь не понимать, что это правда.

Том сглотнул что-то, подступившее к горлу, – то ли комок, то ли рыдание. Он испытывал сейчас нежность к отцу. Наверняка тот был в состоянии сложить два и два. Болезнь Тимми и болезнь Питера Кроуфильда. Ему было жаль отца.

– Это потому, что ты любишь меня, – сказал он. – Я понимаю.

– Да, – хрипловато откликнулся Бэд. – Да, я люблю тебя, это правда.

Они продолжали свой путь. Глаза Тома жгло, и он закрыл их и не открывал, пока это не прошло. Беспокойно заерзав на сиденье, он вытянул руку и положил ее на спинку, но тут же с криком подпрыгнул.

– Господи, там сзади Граф. Я дотронулся до его носа. На секунду мне показалось, что это змея.

– Паршивец должно быть запрыгнул в машину, пока мы были в доме, – вздохнул Бэд. – Что же нам теперь делать? Тимми наверное прочесывает сейчас всю округу, пытаясь разыскать его.

– Тут же где-нибудь должен быть телефон.

– Да. На следующем перекрестке есть маленький городишко.

Граф заскреб по спинке сиденья, выражая желание перебраться вперед. Том наклонился и, взяв собаку, посадил ее на колени, где Граф устроился со всеми удобствами. Гладя спутанную шерсть, ощущая под рукой маленькое теплое тельце, Том подумал, что понимает Тимми, находящего в собаке утешение.

– Совсем не изменился, – заметил Бэд, когда они стали подъезжать к центру городка, о чем возвестили магазин с рекламой кока-колы и бензоколонка, расположенная прямо перед магазином.

Два ряда некрашеных домиков, каждый с передней верандой, смотрели друг на друга с обеих сторон дороги. Свет в большинстве из них горел в кухне в задней части дома. У домов были припаркованы пикапы, а в нескольких дворах у сараев, расположенных либо сзади, либо сбоку от дома, ржавели допотопные автомобили-развалины. На пересечении двух улиц стояла деревянная церковь, тоже нуждавшаяся в покраске. Бэд припарковал машину между пивной и гаражом.

– Ну что, попробую сначала гараж.

Том остался ждать. Вокруг царила гнетущая тишина. Городок был каким-то мертвым, на улицах не было ни одного прохожего. Но если подумать, куда они могли идти в этот час? Мимо промчался, не снизив скорости на перекрестке, пикап, из которого доносилась громкая музыка. И снова повисла тишина, плотная, как толстый вязаный шарф, обмотанный вокруг шеи. Странной казалась мысль, что в местечке, подобном этому, вырос Бэд. Бэд, который на «мерседесе» ехал в Торговую палату, где должен был произнести речь, который с белой гвоздикой в петлице бросал деньги в тарелку для сбора пожертвований в методистской церкви на Самерхилл-авеню.

Внутри гаража уронили какой-то металлический предмет. Послышался лязг, грязное ругательство, ответное ругательство, затем дверь захлопнули, заглушив все звуки. Внезапно, словно для того, чтобы сделать контраст более разительным, зазвучал хор кузнечиков.

И из такого вот места отец уехал в большой город и женился на красавице, – а мама выглядела красавицей на свадебной фотографии, она и по сей день сохранила красоту, – которая жила в старом доме Пайге с прекрасной тысячетомной библиотекой и ради удовольствия играла на рояле сонаты Бетховена.

Бодрый голос Бэда прервал его размышления.

– Все в порядке. Я успокоил Тимми. Бедняга с ума сходил от волнения.

Он хотел было забраться на переднее сиденье, но передумал.

– Подожди минутку, – сказал он. – Пожалуй, стоит сейчас это сделать. Вылези, я хочу показать тебе кое-что.

На заднем сиденье лежала большая картонная коробка, наполненная банками консервов и пакетами с крупой. Бэд начал опорожнять коробку.

– Ну-ка, помоги мне. Складывай все это на пол. Недоумевая, что это значит, Том помог выложить все из коробки. Со дна коробки Бэд извлек нечто, напоминающее кусок белой материи.

– Нельзя держать это на виду, – объяснил он. – Вдруг тебя остановят или еще что. Помнут тебе крыло, а какой-нибудь полицейский остановит тебя и заодно проверит, не прячешь ли ты в машине наркотики. Я его не виню, но поэтому и надо соблюдать осторожность. Особенно человеку моего положения.

– Я не понимаю, о чем речь?

Бэд вложил в руки Тома сложенный материал. На нем была какая-то надпись, но в тусклом свете Том не мог прочитать ее. Он снова спросил, что все это значит.

– А ты не догадываешься?

У Тома мелькнула одна догадка, но она была настолько дикой, настолько несовместимой с мистером Омером Томасом Райсом, что он промолчал, боясь показаться смешным, если ее выскажет, и только отрицательно покачал головой.

– Сын, перед тем, как мы выехали, я сказал, что собираюсь открыть тебе один очень важный секрет. Думаю, ты достаточно взрослый, умный и надежный парень и никому не проболтаешься о том, что узнаешь, – даже в этом безлюдном месте Бэд понизил голос почти до шепота: – Том, это ку-клукс-клан.

По позвоночнику Тома прошел холодок. Он был неприятно потрясен, обеспокоен, не хотел верить услышанному, но в то же время испытывал возбуждение и любопытство, словно был участником захватывающего приключения. И немалый страх.

– Я бы ни за что не догадался, – ответил он.

Бэд засмеялся.

– Так и было задумано. Я держу эти вещи спрятанными в ящике у себя в конторе. Пойдем, пора двигаться. Я расскажу тебе об остальном по дороге.

Том искоса бросал взгляды на Бэда. Конечно, было бессмысленно думать, что Бэд вдруг станет выглядеть иначе, и все же он выглядел иначе. Перед мысленным взором Тома стоял образ Бэда, невероятный образ в белом балахоне и высоком, остроконечном, как у колдуна, колпаке, совершающего какой-то церемониальный обряд перед горящим крестом. Сейчас они направлялись именно к такому месту. Сердце у него бешено заколотилось.

– И как давно ты?.. – начал он.

– Я был тогда молодым человеком, это было примерно в то время, когда ты родился. Но интерес к клану возник у меня с детских лет. У меня был дядя, двоюродный дядя, если быть точным, просвещавший меня относительно вещей, о которых знать мне было не положено. Он очень любил поговорить. Все знали, что Генри не умеет держать язык за зубами. Либо он доверял мне, либо, как я сказал, не мог держать рот на замке. Кстати, тебе я все это рассказываю, зная, что ты не проговоришься. Никому, Том, даже Тимми ни слова, ясно?

– Ясно. – «Уж конечно не Тимми», – подумал он и спросил: – А маме? – Мама наверняка об этом не знала.

– Боже правый, мог бы и не спрашивать, и так понятно. Твоя мать от меня отречется, если узнает, как пить дать. Она ненавидит все, за что выступает клан, – Бэд вздохнул. – Я бы хотел откровенно поговорить с ней – в клане ведь есть и женские филиалы, – но это, увы, невозможно. И она, и эти ее тетушки – прекрасные, умные женщины, но они не понимают того, что происходит в мире. Да, жаль, что я не могу сказать ей об этом. Это единственное, что я от нее скрываю, – Бэд снова вздохнул. – Так вот, возвращаясь к дяде Генри. Он рассказал мне о больших клановских сходках, проходивших в двадцатые годы, с концертами и пикниками, на которых они принимали в свои ряды сотни новых членов. Однажды он взял меня с собой, и я смог наблюдать, как проходило одно из собраний. Там был горящий крест, должно быть футов сто высотой. Воздух словно был заряжен электричеством. Все присутствовавшие казались единым организмом. Я навсегда это запомнил.

Том осознал, что холодные мурашки продолжают бегать по его позвоночнику. Сейчас он испытывал чувство, схожее с тем, что охватило его на Фейрвью в ту ночь, когда толпа, визжа, как десяток баньши, напала на дом, в котором жили негры. Было ли это делом рук клана? У него появилось ощущение нереальности происходящего. Нереальными казались слова Бэда, коробка на заднем сиденье, пустынная дорога, вьющаяся между рядами столетних дубов, с которых свисал мох, напоминавший длинные седые космы какой-нибудь сумасшедшей старухи. Том крепче прижал к себе Графа.

– Мой отец, как ты знаешь, был священником, – продолжал вспоминать Бэд, – но остальные мои родичи занимались выращиванием хлопка. Боже, как же отец ненавидел Папу! – Том услышал знакомый смешок. – Да, времена меняются. Сегодня мы больше не испытываем такой всепоглощающей ненависти к Папе. Но евреи – тут ничего не изменилось. И негры – наши чувства к ним никогда не изменятся.

Два желания боролись в душе Тома – рожденное страхом желание не слушать больше и желание узнать все до конца.

– Что… что вы конкретно делаете? – спросил он, слегка запинаясь.

– Лично я? Я глава провинции. Думаю, скоро меня сделают главой доминиона. Империя поделена на пять департаментов. Это как пирамида, а на вершине пирамиды – великий маг. Прекрасная организация, строгая дисциплина, – с гордостью закончил Бэд. – Интересно, да?

– О, да, любому было бы интересно послушать про эту таинственную организацию.

– Ты не спросил о наших задачах и целях, но это, наверное, потому, что ты и так знаешь. По сути дела, они не слишком отличаются от того, о чем ты пишешь в этой своей газете. В каком-то смысле мы похожи на источник. Наши идеи просачиваются повсюду, вот и до тебя они тоже дошли. Придет время, и этот источник превратится в мощный поток. Ты бы удивился, назови я тебе имена – чего я, конечно, не сделаю – видных людей, которые входят в нашу организацию. Не говоря уж о миллионах симпатизирующих нам, тех, у кого хватает мужества, видя, что наш образ жизни оказался под угрозой, оказывать нам поддержку. А для этого и впрямь требуется мужество. Нужно всегда соблюдать осторожность, памятуя о прессе и агентах ФБР. Это просто необходимо. Да ты посмотри на Джима Джонсона. Он был когда-то членом, как ты слышал, но сейчас, если он хочет победить на выборах, он должен отмежеваться от нас. Должен осуждать нас. Он осмотрительно должен обходить некоторые вопросы, не говоря всего, что он на самом деле думает. Но сердцем и душой он наш человек. Да, Джим с нами.

Наш человек. С легкой дрожью Том вспомнил тот день, когда они с Робби встречались с Джимом Джонсоном, вспомнил его прекрасные светские манеры, искренность и дружелюбие в обращении, простые и – не слишком ли сильно будет сказать изящные? – простые и изящные идеи. Наш образ жизни. Разве можно сравнить Кроуфильдов и этого их простоватого старика с его слезами, слезами отвергнутых, никому не нужных людей, с Джимом Джонсоном с его уверенной, полной оптимизма улыбкой? Улыбкой победителя. Если Джим Джонсон поддерживал организацию, на собрание которой они сегодня ехали, значит все было в порядке. Да и Бэд был не тем человеком, который совершает ошибки. Бэд был созидателем. Он знал, чего хочет.

«Все будет в порядке, – подумал Том. – Бояться нечего». И на него нахлынуло чувство приятного облегчения.