— Вы хотите сказать, что ему могут предложить пост в правительстве? — спросила я.

— Он, безусловно, станет заместителем министра. Пока это секрет, но могу сказать вам, что подобный пост ему предложили сразу по возвращении из Франции, но он был настолько предан вашему дяде, что предпочел и дальше работать вместе с ним. Питер обладает одним превосходным качеством: он верен тем, кого любит.

Должна признать, что, услышав это, я стала думать о Питере лучше. Он — человек закрытый или, быть может, я просто не понимаю англичан, сдержанный, даже неразговорчивый и, как говорят о таких людях шотландцы, суровый.

Мама любила поговорить об излишней суровости, а я не понимала, что именно она имеет в виду, но теперь мне кажется, что Питер именно таков.

Удивительна и его ловкость, с которой он уклоняется от флирта с Вили. Она делает все дозволенное приличиями, чтобы привлечь к себе его внимание. Разве что на шею не вешается, хотя, мне кажется, способна и на это, если останется с ним наедине.

Она мне не нравится в той же мере, насколько симпатичен ее брат, хотя он и поставил меня в неудобное положение. Впрочем, это совсем другой разговор, а пока я намереваюсь излагать события в том порядке, в котором они происходили.

Итак, мы с Сибил явились на отпевание, и, если не считать великолепного хора, я не обращала внимания на службу, потому что изо всех сил пыталась сдержать слезы.

Терпеть не могу проявления эмоций на людях, да и сам дядя Эдвард не был бы в восторге, устрой я сцену на его похоронах. Помню, однажды он сказал, что, по его мнению, люди рассказывают о смерти много вздора.

Сам он за свою жизнь не раз представал перед лицом смерти, нимало не тревожась этим.

— Мне всегда казалось, — говорил он с улыбкой, — что смерть дает тебе хороший шанс оказаться победителем. Если другой, последующей жизни не будет, тогда что ж, нам это останется неизвестным; a если есть, все указывает на то, что там будет хотя бы на йоту лучше, чем здесь. Получается, как если бы мы подбрасывали монетку, приговаривая: «Орел — я выиграл, решка — ты проиграл».

Во время службы он все представлялся мне: как дядя посмеивался бы сейчас над Сибил Флактон, хлюпавшей носом в платочек, при этом не забывая про густо накрашенные ресницы и деликатную косметику.

Она хорошо выглядит и обладает тем утонченным изяществом доброй породы, похоже, доминирующей среди английских женщин определенного возраста. В черном платье и очаровательной накидке из черно-бурой лисы, которую дал ей Питер, она выглядит очень достойно.

Однако она настолько стремится делать правильные вещи в соответствующий момент, что в том, что она будет пытаться выдавить слезы, я нисколько не сомневалась.

Вили и Макс, к счастью, на церемонию не пошли. Во-первых, они были едва знакомы с дядей Эдвардом; во-вторых, они исповедуют другую религию. Мы с Сибил сидели вдвоем на передней скамье, a Питер с представителями правительства и членами парламента расположился по другую сторону прохода.

В церкви уже собралось много народа, и мы явились почти что последними. У меня не было возможности рассматривать всех собравшихся, но, входя внутрь, я заметила на задней скамье женщину, лицо которой показалось мне знакомым. Какое-то мгновение я не могла понять, кто это, a потом сразу вспомнила.

Это была женщина, которую я видела вчера вечером у дома дяди Эдварда. Я не могла ошибиться и не узнать это бело-розовое лицо, которое и сейчас было мокрым от слез, и снова задумалась о том, кем может быть эта особа и почему она так горюет о дяде Эдварде.

Когда служба закончилась и гроб от алтаря понесли на ожидавший снаружи катафалк, мы последовали за ним по проходу. На кладбище должны были присутствовать лишь самые близкие друзья, и я узнала от Питера, что нам предстоит проехать на машине около шести миль.

Когда я последовала за гробом, Питер пересек проход и пошел рядом со мной. Дойдя до последнего ряда, я снова посмотрела на заплаканную женщину. Она провожала глазами гроб, который проносили мимо нее, и мне еще не приходилось видеть столь скорбного выражения на чьем бы то ни было лице.

Она была в черном, но несколько вычурном трауре, в кружевной блузке, с тремя нитками крупного и явно фальшивого жемчуга на шее. Я заметила также, что ее вьющиеся волосы под изящной, украшенной перьями небольшой шляпкой, были слишком уж светлыми, чтобы оказаться естественными.

Почему-то она показалась мне совершенно неуместной в этой церкви — быть может, с моей стороны слишком скверно думать подобным образом, потому что церковь принимает всякого, вне зависимости от положения и состояния, — но я просто не могу найти более подходящих слов, чтобы выразить свое впечатление от нее, — в церкви она смотрелась не на своем месте.

Я прикоснулась к руке Питера и прошептала:

— Кто это?

Он не услышал моего вопроса и переспросил:

— Что?

И только тут я поняла, насколько он потрясен.

Со стороны об этом невозможно было догадаться — разве что по выражению глаз. К этому времени мы уже вышли в притвор, и Питер торопливо повел меня к уже ждавшей машине через образовавшуюся толпу.

Я молчала все время, пока мы поехали. Присоединившаяся к нам Сибил все еще хлюпала носом в платочек, одновременно начиная делиться своими впечатлениями о тех людях, которых видела в церкви.

Это было вполне в ее стиле: не пропустить ничего достойного внимания, следуя по проходу за гробом. Среди упомянутых ею людей знакомых мне почти не было, посему ее замечания ничего не говорили мне.

Уже возле кладбища я спросила:

— А кто будет присутствовать при похоронах?

Питер назвал мне имена нескольких близких друзей, женщин среди них не было.

Тем не менее, когда гроб стали опускать в могилу, эта самая женщина появилась на кладбищенской дорожке.

В руках у нее был большой букет алых роз. Став за спинами прочих скорбящих, она на мгновение исчезла из моего поля зрения; но потом, пока мы стояли со склоненными головами, шагнула вперед и бросила розы на крышку гроба.

Я заметила, что Питер бросил на нее полный удивления взгляд, но тут она повернулась и быстро пошла прочь по той дорожке, по которой и пришла.

Когда мы вернулись в машину, я спросила Питера, кто эта женщина.

— Не имею представления, в первый раз ее вижу, — ответил он.

— Довольно простая, на взгляд, женщина, — уверенно проговорила Сибил. — Наверное, одна из прошлых симпатий нашего дорогого Эдварда, полагаю, их у него было немало — он был такой привлекательный мужчина.

— А мне кажется, нам важно знать, кто она такая, — сказала я.

Питер удивился:

— Важно? Почему?

Тут я вспомнила, что в присутствии Сибил мне следует воздержаться от излишних подробностей.

— Кстати, дядя Эдвард оставил завещание? — спросила я, меняя тему.

— Полагаю что так, — ответил Питер. — Более того, его адвокат в церкви спрашивал меня, в Лондоне ли вы, так что вы, вероятно, в нем упомянуты.

Я молчала до тех пор, пока мы не вернулись домой. И когда за Сибил захлопнулась входная дверь, повернулась к Питеру и сказала:

— Мне нужно повидаться с адвокатами дяди Эдварда, причем немедленно. Вы можете проводить мне?

— Нет, — ответил он. — Но к чему такая спешка? Мистер Джарвис свяжется с вами, если вы являетесь наследницей.

— Дело не в этом! — возмутилась я. — Вы что же, считаете, что мне нужно срочно узнать, что именно дядя Эдвард оставил мне лично?

— Но тогда зачем… — начал, было, Питер.

— Вот что, дайте мне адрес, и я все вам объясню, когда вернусь. — Я проговорила это холодным тоном, не сомневаясь, что вызову недовольство Питера.

Какая досада иметь дело с таким человеком, как Питер Флактон! Неужели он и впрямь мог подумать, что меня волнует, сделал ли дядя Эдвард меня своей наследницей или нет! Есть куда более важные вещи, в конце концов!

— Это «Джарвис, Джарвис и Вебстер», Ганновер-сквер, номер двести, — ответил Питер. — Но послушайте, Мела…

Я решила, что следует наказать его за то, что посмел подозревать меня в корысти, и потому решила оставить его в неведении в отношении моих мотивов.

— Могу ли я воспользоваться автомобилем? — перебила я его.

— Конечно, — ответил Питер, — но, может быть, вы сначала…

И вновь я оборвала его, не дослушав. Закрыв за собой дверцу, я сказала шоферу, куда надо ехать, и прежде чем Питер мог что-то еще сказать, мы оставили его стоящим на мостовой.

Адвокатская контора «Джарвис, Джарвис и Вебстер» оказалась в точности такой, какой я и представляла себе по прочитанным книгам контору английских солиситоров: мрачноватой и довольно унылой. Пожилой клерк сообщил мне, что мистер Джарвис не сможет принять меня, если только я не записалась заранее на прием.

— Мистер Джарвис только что вернулся с похорон моего дяди, — проговорила я твердым тоном. — Передайте ему, что с ним хочет поговорить мисс Памела Макдональд.

Меня провели в небольшую приемную. В комнате на низком столике стоял горшок с аспидистрой и экземпляр «Таймс». Вся обстановка говорила о том, что в этой стране делается все возможное для того, чтобы люди не стремились соприкасаться с законом и его представителями.

Через несколько минут в приемной появился клерк и сказал, что мистер Джарвис готов меня принять. Голос его был полон укоризны, намекающей на грубое нарушение правил, которое я совершила, потребовав приема у мистера Джарвиса без предварительной записи.

Сам мистер Джарвис, человек небольшого роста, морщинистый и как бы сушеный, принял меня, напротив, приветливо.

— Я хотела бы ознакомиться с завещанием своего дяди, мистер Джарвис, — сказала я, сразу обратившись к сути дела.

— Конечно, конечно. Я так и думал, что это является причиной вашего визита. Кстати, мисс Макдональд, я и сам намеревался встретиться с вами. Мистер Флактон сообщил мне в церкви о вашем приезде, а потом я видел вас входящей с леди Флактон…

— Меня интересуют в данный момент не собственные дела, — прервала я его, — мне нужно знать, кто унаследовал состояние моего дяди.

Мистер Джарвис позвонил в колокольчик и попросил явившегося без промедления клерка принести ему бумаги мистера Макфиллана. Можно было предположить, что документы эти должны были оказаться уже наготове, однако прошло не менее десяти минут, прежде чем они оказались в кабинете, а тем временем мы с мистером Джарвисом вели бессмысленный разговор о погоде.

Он, конечно, выразил свои сожаления по поводу кончины дяди Эдварда, но после того, как я поблагодарила его за сочувствие, говорить стало не о чем.

Наконец появилось и завещание, и мистер Джарвис приступил к чтению. К моему удивлению, дядя Эдвард оставил мне кучу денег; большая часть их должна была оставаться нетронутой до достижения мной двадцати пяти лет или пока я не выйду замуж, кое-какая сумма отходила моей матери, а в случае ее смерти должна была быть выплачена мне.

Окончив чтение этой части завещания, мистер Джарвис остановился.

— Есть еще несколько наследников, — сказал он. — Одним из них является мистер Флактон, есть и другие друзья. Не думаю, чтобы вас это интересовало.

— O, наоборот! — возразила я. — Именно за этим я и приехала к вам.

Мистер Джарвис не скрыл своего удивления.

— Простите, что не могу раскрывать подробностей, — продолжила я, — но по личным соображениям мне необходимо знать, кому еще завещал деньги мой дядя. Не хочу, чтобы вы думали, будто я явилась прямо с похорон только затем, чтобы узнать, насколько разбогатела. На самом деле, я вовсе не рассчитывала на то, что дядя Эдвард оставит мне вообще что-нибудь.

На лице мистера Джарвиса удивление сменилось сомнением.

— Не понимаю… — задумчиво проговорил он.

— Мистер Джарвис, — сказала я, — прошу вас поверить мне: дело не терпит отлагательств. Не прочтете ли мне все остальное?

Я не испытывала особой уверенности в том, что закон разрешает мне ознакомиться с завещанием, однако решила соблюдать права старого адвоката, при всем его кряхтенье и хмыканье.

Но как только он возобновил чтение, я поняла причину. Дядя Эдвард оставил свои книги и некоторые картины Питеру, выделил некие суммы слугам, a затем завещание гласило:

— Миссис Рози Хьюитт, Вестминстер-корт, 119, моему старейшему и самому любимому другу, я оставляю остатки своего состояния и все остальное имущество как скромный знак большой благодарности за все то счастье, которое она дала мне за прошедшие двадцать лет.

— Благодарю вас, — произнесла я, когда он закончил. — А вам известна миссис Хьюитт?

Мистер Джарвис смутился.

— Кажется, однажды я разговаривал с ней. Простите меня за подобное предположение, мисс Макдональд, но эта интимная страница жизни вашего дяди никоим образом не касается вас.