Эми Кауфман - Разбитые звезды

Я смотрю на сломанную панель управления, которую пыталась починить ночью. Провода расплавлены – ремонту не подлежат. Микросхему замкнуло, и тут не поможет даже целая команда электриков, – что уж говорить обо мне.

Лучше бы выспалась.

Меня пугает, что утро очень тихое. Даже в нашем загородном доме вокруг меня постоянно раздавался какой-то шум: пыхтели очистители воздуха, в саду щелчками голографического проектора розы сменялись на нарциссы; туда-сюда сновали слуги. Бросая камешки в окно, ночью меня будил Саймон; отец за завтраком разговаривал по голографическому телефону, раздавая указания своим заместителям на Коринфе и в то же время строя мне рожицы.

Но здесь слышно лишь приглушенное пение птиц да шелест листвы.

Сегодня майор потащит меня за собой, поэтому собираюсь с силами, чтобы вынести поход с достоинством. Мне предстоит провести с ним целый день, выслушивая каждые пять минут, что я не должна останавливаться, должна шагать быстрее. Я весь день буду его тормозить.

Внезапно у меня екает в животе. Я сажусь и понимаю, что меня напугало: сиденье, на котором спал майор, пусто, а его вещмешка с припасами нет.

Меня почти захлестывает паника. Хочется кричать, звать майора, и я не кричу только потому, что страх сдавливает горло. Даже с ним я все равно была одна, но он много знает: как ориентироваться в лесу, куда идти, как выживать. Этому я никогда не научусь.

Он ушел из-за того, как я себя с ним вела: все эти взгляды, колкости… Я вскакиваю на ноги и ковыляю к выходу, открываю дверцу и выглядываю наружу. Еще не рассвело, и через несколько метров, ближе к лесу, темно хоть глаз выколи. Все деревья похожи одно на другое, разве что чуть-чуть отличаются; кусты немного помяты. Ни тропинок, ни цветов. Ни единого движения, лишь ветви тихо колышутся от дуновения ветра.

Мне вспоминается каждый его сердитый взгляд, каждая кривая раздраженная ухмылка.

«Тарвер! – мысленно кричу я. – Вернись!.. Прости…»

Мне страшно, невыносимо болят натруженные ноги, накатывает слабость от недостатка сна, и с глухим звуком я ударяюсь о стенку капсулы, но не свожу взгляда с ветвей и листвы.

Я вдруг понимаю, что звук шлепка от соприкосновения моего тела с металлом – не единственный в этой тишине. Хруст сломавшейся ветки, будто электрический разряд, разрывает пугающее безмолвие; в тени деревьев что-то движется. Я замираю, дыхание бьется в горле сдавленными всхлипами.

«Звериные следы, – сказал он. – Очень крупные».

Мое воображение рисует чудище, которое испугало бы даже майора, но тут из темного леса выходит тот, кто послужил источником этого шума.

Майор Мерендсен вопросительно поднимает брови, и я понимаю, что он заметил мой страх, прежде чем успеваю придать лицу невозмутимость. Губы майора кривит ехидная ухмылка, будто его позабавило это зрелище.

– Не хочу вас разочаровывать, но парочка сердитых взглядов не заставит меня уйти.

Страх и ощущение беспомощности вмиг улетучиваются, и я чувствую, как лицо горячо пылает от унижения. На этот раз ничто не помешает мне накинуться на майора.

– Вы себе льстите, майор, – я говорю тоном Анны, выражая свое превосходство. Но при мысли о ней горло сжимает тисками, и голос звучит сдавленно. – Меня вообще не волнует, чем вы занимаетесь и куда ходите. Но чем вы думали, когда ушли шататься по лесу? Кто угодно мог прийти! Я могла…

Горло снова сдавливает, и я не могу вымолвить больше ни слова. Я знаю, что на самом деле на него не сержусь, но крик помогает выплеснуть эмоции.

Майор Мерендсен мягко смотрит на меня, а потом снимает с плеча вещмешок, кладет его у ног и, отвернувшись, выгибает спину, чтобы расслабить мышцы. Злость утихает, и мне становится стыдно. Несколько секунд я смотрю, как под рубашкой у него перекатываются мускулы, и картина эта не оставляет меня равнодушной. Но, спохватившись, отвожу взгляд: не хватало еще, чтобы он заметил, как я уставилась на него! Теперь я разглядываю борозду в земле, которую пропахала наша капсула.

– Завтрак, мисс Лару? – вежливо спрашивает он.

Я могла бы влепить ему пощечину. Господи, да я могла бы и поцеловать его – он меня не бросил! Будь я дома, молча вышла бы из комнаты и успокоилась бы уже наедине с собой. Но дома мне и не пришлось бы успокаиваться из-за человека, которого я с превеликим удовольствием пожелала бы никогда не видеть. Будь я дома… Я закрываю глаза и стараюсь взять себя в руки.

Я слышу, как майор мягко идет по земле, устланной толстым ковром из опавшей листвы, и проходит мимо. Я почти чувствую его запах – что-то резкое и не такое свежее, как запах зелени.

– Раз вы не голодны, – говорит он, – пора идти.

– Какие выводы вы сделали о планете?

– Она находилась на последней стадии видоизменения. Мы ждали, когда прилетят спасательные отряды.

– Почему вы были уверены, что они прилетят?

– Зачем затрачивать столько средств на видоизменение планеты, если не размещать там колонии, на которых можно зарабатывать? Мы были уверены, что поселенцы видели крушение «Икара» и отправят кого-нибудь на разведку.

– Что было для вас важнее всего?

– О, мисс Лару не хотела пропустить вечеринку, и, конечно же, я…

– Вы, кажется, не понимаете всю серьезность своего положения, майор.

– Еще как понимаю. А что, по-вашему, было для нас важнее всего?

Когда мы отправляемся в путь, солнечные лучи косо скользят сквозь деревья. У меня все тело ноет от боли: на нем нет живого места от синяков. За плечами висит вещмешок; я покопался в нишах и запихнул в него все, что может пригодиться: паек, одеяло, жалкое подобие аптечки, в которой очень мало медикаментов, канат и рабочий комбинезон, который я пока не осмелился предложить мисс Лару вместо ее совершенно неуместного здесь и неудобного платья. Еще в мешке лежат мои личные вещи: фотография в серебряной рамке, потрепанный дневник, полный недописанных стихотворений, и фляга со встроенным очистителем воды, которая нам теперь очень пригодится.

Как бы там ни было, мы идем вдоль речушки, вьющейся через лес. Ну, во всяком случае, я иду. Мисс Лару плетется сзади и то и дело (думая, что я не вижу) хватается за деревья. Она до сих пор упрямо считает, что у нее все в порядке, что все случившееся – всего лишь ужасное недоразумение и что ее привычная жизнь в любую секунду вернется на круги своя. И не дай бог хотя бы на пять минут сделать лицо попроще! Да если бы она разрешила помочь ей, мы двигались бы гораздо быстрее.

С такой скоростью можно даже не беспокоиться ни о животном, оставившем отпечатки лап (хотя мне интересно, что это за чудище такое), ни о ранах, ни о голоде – мы умрем от старости, не преодолев даже километра.

Времени у нас в обрез, и у меня в голове бьется мысль: мы не успеем. Раз здесь нет колоний, нужно как можно скорее добраться туда, куда рухнул «Икар».

А место, куда приземлилась наша капсула, ничем не отличается от тысяч других мест, где валяются разбросанные по лесу обломки, и ничто не укажет на то, что поблизости есть выжившие. И даже если спасатели поймут, что эта капсула приземлилась сама, они все равно не сумеют отличить ее от тех, что упали, так и не отсоединившись от корабля. Ничто не скажет им: «Мы живы! Заберите нас отсюда!»

Дымовой сигнал мы дать не можем, потому что повсюду в небо вздымаются столбы черного дыма от горящих обломков, как от погребальных костров.

Найти нас могут только на месте крушения «Икара». Именно туда спасательные отряды отправятся искать выживших. Это место они сделают своей базой.

Нам придется идти много дней. Мне кажется, мисс Лару не осознает, насколько далеко место крушения. Но узнай она, что идти нам неделю, а то и больше, то вряд ли сдвинулась бы с места. Я не могу терять ни минуты. Если мы будем идти слишком медленно, а в это время спасатели, прилетев, не найдут выживших, то они могут улететь до нашего прихода. Один я добрался бы туда быстрее, но сомневаюсь, что она без меня выживет.

Следующие несколько изнурительных часов мы то и дело останавливаемся передохнуть и постоянно огрызаемся друг на друга. Хотел бы я сказать, что делаю это только для того, чтобы она назло мне поднялась на ноги и шла дальше, но не буду кривить душой: мне на самом очень хочется ее позлить. Ну а то, что она при этом идет, – приятное дополнение. И только я думаю, что добился хоть какого-то успеха, как вдруг слышу, что она сдавленно охает и хватает ртом воздух.

Я останавливаюсь. Смотрю перед собой. В какую сторону ни глянь, везде один и тот же пейзаж: бугристая земля, на ней колючая поросль, ветки которой так и норовят поцарапать; ковер из листвы и прямые ровные стволы деревьев, которые будто полегли под лазерным лучом.

Медленный вдох, медленный выдох. Я оборачиваюсь.

Она стоит, прислонившись к дереву. Понимаю, ей тяжело, но неужели нужно останавливаться каждые пять минут?! Я уже открываю рот, чтобы опробовать на ней новый способ, который вынудит мисс Лару быстрее шевелить ногами, но тут вижу ее лицо – искаженное гримасой боли, а не злости.

– Как ваши туфли? – спрашиваю я.

Она тяжело сглатывает и, собрав, кажется, все силы, одаривает меня сердитым взглядом.

– Прекрасно.

Я рассматриваю каблуки. Я знаю, что она лжет, а она знает, что я знаю.

– Что ж, – произношу я спокойным тоном, который, как я уже заметил, доводит ее до белого каления. Будь у меня капелька благородства, я не наслаждался бы этой минутой, но я давным-давно смирился с тем, что благородства во мне ни на грош. – У нас есть два выхода. Я осмотрю ваши ноги и попробую наложить повязку. Или же вы можете и дальше говорить, что все прекрасно, и, превозмогая боль, натереть кровавые мозоли, заработать заражение крови, лишиться пальца на ноге, а то и жизни, задержать нас обоих так, что мы никуда не дойдем и умрем от голода. Что выбираете, мисс Лару?

Ее бьет дрожь, она отводит взгляд и крепко обнимает себя руками.

– Этим вы и занимались на Патроне? Запугивали солдат такими красочными угрозами?

О, убейте меня! Она ведет себя так, будто я предложил пристрелить ее, а не просто сказал все как есть.

– Считайте меня наивным, мисс Лару, но это срабатывает.

Жестом показываю ей на поваленное дерево, и она нехотя садится.

Я смотрю на ее ноги и чуть не присвистываю. На них живого места нет: они подвернуты, ремешки докрасна натерли кожу, а на пальцах вспухли мозоли; кожа воспаленная – вот-вот проступит кровь.

Она смотрит куда-то в сторону, будто ей неловко взглянуть на собственные ноги. И хорошо, потому что она не будет в восторге от того, что случится дальше. Я осторожно вытягиваю тонкие ремешки из пряжек, расстегиваю туфли и снимаю их с ног. Потом верчу их в руках – изящные вещицы эти стоят, должно быть, кучу денег – и отрываю каблуки.

Мисс Лару смотрит, что я делаю, и ахает, закрыв рот ладонью. Но даже она со своим странным восприятием происходящего должна понимать, что туфли эти свое отслужили. Она молчит, а я копаюсь в аптечке и потом осторожно обрабатываю раны и перебинтовываю ей ступни. Наконец я ослабляю ремешки и надеваю ей на ноги новые туфли с плоской подошвой.

Я протягиваю руку, и мисс Лару, взявшись за нее, поднимается на ноги без единого стона или всхлипа. Сомневаюсь, что сумел бы проделать то же самое, будь мои ноги так изувечены.

Пусть Лилиан Лару пошла в этот принудительный поход с огромным нежеланием, но выдержала она его с куда большим упорством, чем иные юнцы, которых я тренировал последние пару лет.

Я сжимаю ее руку.

– Ну вот, видите? Когда вернетесь домой, все девушки Коринфа будут готовы душу продать ради туфель на высоких каблуках без каблуков. Не сомневаюсь, вы знаете, как задать моду.

И вдруг, будто луч солнца скользнул из-за облаков, на лице у нее мелькнула тень слабой улыбки.

– У вас была еще цель, помимо той, чтобы дойти до места крушения?

– Вы так говорите, будто я нарочно решил приземлиться на той планете.

– Так почему вы бы это сделали?

– Вот что я вам скажу: не было у нас никакой цели, кроме как выбраться оттуда.

– Очень хорошо. Что было дальше?

Я дышу с таким трудом, что не могу одновременно идти и говорить. Майор Мерендсен же шагает все быстрее, поэтому мне остается только поспевать за ним, задыхаясь, но не жалуясь. В конце концов, когда я в пятый или шестой раз спотыкаюсь о корень, то падаю на землю как подкошенная. Я так устала, что мне совершенно все равно.

Шаги впереди замирают. Майор долго, очень долго молчит, а потом смиряется:

– Сделаем привал. Отдохните, выпейте воды. Отправимся дальше через пятнадцать минут.