Тропа, по которой мы идем, вьется вокруг горы. Когда мы выходим на открытое место, откуда видно внизу уединенную долину, Лилиан вскидывает голову. Она переводит дыхание, чтобы заговорить, глаза ее широко раскрыты. Но нет, она снова молчит и, отвернувшись, идет вокруг горы. Она бросает тоскливый взгляд через плечо, будто бы то, что она видит, ближе к ее реальности.

И тут я вижу, что ее начинает трясти: она дрожит будто бы от холода, пальцы у нее подрагивают, и она засовывает руки в карманы.

Значит, еще одно видение. По крайней мере, теперь Лилиан видит разницу. На меня накатывает головокружение, и я сжимаю челюсти, чтобы зубы не застучали. Я не обращаю внимания на настойчивый голос разума: раз она знает разницу между видениями и реальностью, то не может быть совсем уж сумасшедшей. Я иду за ней по пятам и смотрю вниз на долину…

…У меня будто выкачали воздух из легких. Хватаю воздух ртом и ищу какую-нибудь опору.

В долине стоит мой дом – отчий дом. Белые стены, клумбы с лилиями, извилистая дорожка и красное маковое поле. Из каминной трубы курится слабый дымок, а то темное пятно, должно быть, мамин огород, в котором она выращивает овощи.

Дорожка вьется по долине и уходит вдаль, через холмы, к разбившемуся кораблю.

Картинка безупречна до последней мелочи. Это мой дом. Но на самом деле его здесь нет.

Слышу в голове голос: «Я бы хотела, чтобы ты хоть один раз увидел то, что видела я».

Я чувствую, что она встает рядом и тихонько берет меня за руку. И когда наши пальцы переплетаются, я понимаю, что меня тоже бьет неистовая дрожь.

Я схожу с ума.


– Вы военный и обучены выдерживать шоковое состояние.

– Без этого умения на передовой долго не протянуть.

– Оно давало… сбои, когда вы были на планете?

– Не совсем понимаю, о чем вы спрашиваете.

– Такие суровые условия оказывали на вас побочное действие?

– Ну, я похудел на несколько килограммов.

– С психикой у вас все было нормально, майор?

– Да. Как вы уже сами сказали, солдаты обучены не поддаваться всяким воздействиям. Я непробиваемый.

Глава 22. Лилиан

Никогда не протягивайте руку утопающему. Я однажды видела это в одной передаче. Протянешь – и он уцепится за тебя, заразит своим страхом и безнадежностью и утащит за собой на дно.

Но мне все равно. Я подхожу к Тарверу и беру за руку. Отчаяние породило в нем силу, и он крепко стискивает мои пальцы. Мы оба дрожим, но наши сцепленные руки будто оцепенели.

Он тонет. И я утону вместе с ним.

Тарвер долго молчит, а потом открывает рот.

– Я не могу… – У него срывается голос.

Его взгляд прикован к видению в долине. Мы оба его видим. Домик выглядит в точности как на фотографии.

По собственному опыту я знаю, что у него закружится голова, он будет сбит с толку, почувствует во рту привкус металла, а на лице ощутит паутину. Он подумает, что сошел с ума. У меня гудит в ушах, тело бьет дрожь, но я заставляю себя сосредоточиться. Я нужна ему.

– Я устал, – продолжает он, – нам о таком рассказывали. В голове могут… Когда ты очень устал…

Он думает, что у него галлюцинации. Возможно, так будет проще, если он в это поверит. Я сжимаю его ладонь.

– Тебе нужно отдохнуть, выпить воды. Я с тобой посижу.

Он кивает и во все глаза смотрит на дом в долине, как оголодавший человек на стол, который ломится от еды. Он позволяет мне снять вещмешок с плеч, не возражает, когда я усаживаю его на краю склона. Лицо у него осунулось.

До сих пор ни разу не видела его напуганным.

Сейчас я могла бы самодовольно ткнуть его носом в то, что он оказался не прав. Раньше сделала бы это не задумавшись. Но сейчас от одного только взгляда на него пропадает всякое желание что-то говорить. Он этого не заслуживает. Я знаю, каково чувствовать себя сумасшедшей.

Тихонько сижу рядом с ним и жду. Тишина эта не такая, как вчера и позавчера. Тогда не было желания разговаривать, а сейчас просто нечего сказать. Я хотела, чтобы он увидел то, что вижу я. Теперь же я хочу забрать те слова обратно.

– Я не знаю, что делать, – тишину нарушает сдавленный голос Тарвера.

Я стараюсь говорить спокойно.

– Я знаю. Мы останемся здесь на день, ты отдохнешь. Я разобью лагерь – я умею, у тебя научилась. Поедим, поспим, а утром пойдем к кораблю. Мы ни перед чем не остановимся, выясним, как отсюда выбраться, и ты отправишься домой.

Тарвер сглатывает и крепко сжимает челюсти. Он высвобождает руку и пропускает пальцы сквозь волосы. Я подавляю желание снова его коснуться и принимаюсь за работу.

У меня получается не так хорошо, как у него: костер маленький, потому что мало хвороста, а постель неудобная. Меня до сих пор трясет, кружится голова и тошнит. Дом Тарвера – самое яркое и продолжительное видение, и воздействие от него сильней, чем обычно. Поскольку флягу мы потеряли, я достаю еду, которую не нужно варить. Холодный ужин, холодная талая вода, и ночь тоже будет холодной, ведь одеял у нас нет. Раз уж сегодня у нас все наперекосяк, пусть хотя бы Тарвер не несет за это ответственности.

– Ты тоже его видишь, да?

Я даже подпрыгиваю от неожиданности, услышав в тишине его голос. Тарвер до сих пор вглядывается в долину.

Солнце прячется за горные пики, и от дома остается только мерцание в воздухе. Это красивое зрелище, красивее даже фотографии. Я бы очень хотела увидеть его по-настоящему.

Я беру еду и иду к Тарверу.

– Дом твоих родителей?

– Значит, это не безумие. Не знаю, что это, но раз мы видим одно и то же, я не сумасшедший. И ты тоже.

На мгновение мне жутко хочется ему напомнить, что я твердила это с самого начала. Но я только киваю и сажусь рядом с ним.

– Поешь.

Я протягиваю ему бо́льшую часть пайка и несколько растений. И у нас остается всего две упаковки пайка.

Наконец Тарвер отводит взгляд от видения и смотрит на меня. Зрачки у него расширены. Я сразу понимаю, почему он считал меня сумасшедшей.

Он молча откусывает паек, и мы сидим в уже привычной тишине. Когда он снова заговаривает, голос его звучит тихо.

– Военным приходится иметь дело со всякими ненормальными, которые обвиняют нас в использовании телепатии и контроля над разумом. Когда я был курсантом, мы шутили, что у нас в головах сидит офицер и приказывает нам заправлять койки. Но вдруг это не шутка? Вдруг планета – часть какого-то опыта, и что-то, содержащееся в воздухе или воде, вызывает у нас эти видения? Некая искусственная психологическая связь…

Проведя несколько дней в тишине, наедине со своими мыслями, я придумала не одно объяснение нашим видениям. Не думаю, что все так просто, как он говорит. Но он объясняет их не моим сумасшествием, и я чувствую облегчение. Я даже не хочу спорить.

– Но как же пещера? Мы не знали, что она обвалится.

– Со мной много раз такое случалось: сидишь в каком-нибудь укрытии, а потом вдруг убегаешь оттуда, и через секунду – обвал. Может, ты и знала – подсознательно.

Но по его голосу слышно, что он сомневается.

– Можно я скажу, что думаю?

С тех пор как рухнула пещера, я знаю, что нас не преследуют призраки. А раз теперь Тарверу тоже являются видения, я больше не могу отмахиваться от этих мыслей.

– Конечно.

Теперь я проклинаю себя. Он снова подумает, что я сумасшедшая. Я говорю не сразу, и он поворачивается и смотрит на меня.

– Я думаю… думаю, здесь что-то есть. – Я провожу языком по губам и пытаюсь четко сформулировать мысль: – Некая жизнь. На планете.

Он скептично хмурит брови. Но и не называет меня сумасшедшей – пока.

– Как тот дикий кот? Да нет, ему здесь не выжить.

– Нет… Я имею в виду, разумная жизнь. Возможно, оно жило здесь еще до видоизменения. Если это были видения, они могли быть некоей массовой галлюцинацией. Но пещера? Мы не могли знать. Я думаю, за нами что-то следит.

У меня по спине бегут мурашки от этих слов, а у Тарвера подрагивают губы, будто он хочет мне возразить. Но я не даю.

– Существует же шепот, все об этом знают. За пределами изученного космоса лежит неизведанное, и пусть ученые пока этого не доказали, слухи все равно ходят. Они доходили до нас даже на Коринфе. Должно быть, корпорации, создавшие это место, забросили его не просто так. Что-то вынудило их уйти.

Он уже не такой скептичный – скорее, задумчивый. Мне кажется, он даже не слышит, что я говорю. Видимо, потрясение от видения сказалось на нем сильней, чем я думала.

Он прочищает горло.

– Тебе не кажется, что если бы корпорация нашла здесь разумную жизнь, то об этом кричали бы во всех новостях?

– Если только по какой-то причине это не держится в тайне.

Я стараюсь не думать об отце, о потайных помещениях и лабораториях с оборудованием. В детстве я часто спрашивала у него, для чего они нужны, но он всегда отвлекал меня подарками или рассказами, и в конце концов я перестала проявлять любопытство – секреты были частью его жизни. Наверняка не он один отвечал за то, чтобы держать подобные вещи в тайне.

– Думаешь, не только военные хранят секреты? – спрашивает Тарвер.

Я глубоко вздыхаю.

– Перед тем как пещера обрушилась, я спала. И кто-то невидимый шептал мне, предупреждал. Когда я проснулась, он все еще был там, шептал, но я не могла разобрать слов. Они – кем бы они ни были – будто пытаются поговорить с нами, но не знают, как это сделать. Они вытягивают мысли из нашего разума – те, что болезненнее всего. Я думала, что меня преследуют призраки. Но если они проникли в мои мысли, то узнали, что я переживаю из-за погибших в капсуле. Быть может, они могли установить со мной связь, только зацепившись за то, что крутилось у меня в голове. А дом твоих родителей возник, чтобы связаться с тобой.

После моей речи воцаряется тишина. У меня быстро колотится сердце, и я перевожу дыхание. Я знаю, он снова подумает, что я сошла с ума. Еще секунда, и он заговорит и как всегда от меня отмахнется.

Но вместо этого он тихо произносит:

– Если этот шепот пытался причинить мне боль, у него получилось.

Какое-то время мы сидим в тишине. Совсем рядом я чувствую тепло Тарвера. Несмотря на то что мне спокойно с ним, по коже бегут мурашки от безошибочного ощущения, что за нами наблюдают. По напряженной позе Тарвера я понимаю, что он тоже это чувствует. Хотя шепот затих, он все равно где-то рядом, и мы знаем, что не одни здесь.

Потом Тарвер поднимается на ноги и протягивает мне руку. Мы возвращаемся к костру. Я добавляю в него несколько сухих веток, и мы ложимся спать. Тарвер обнимает меня за плечи, привлекая к себе. Выросшая между нами стена теперь пропала, и я совершенно не противлюсь близости. Мы погружаемся в тишину.

У меня уже тяжелеют веки, как вдруг у щеки гудит его голос.

– Ты не должна винить себя в смерти людей из капсулы. На корабле капсул хватало на всех. И ты не знала, что он потерпит крушение.

– Может, ты и прав. – Мне сдавливает грудь, но уже не так сильно, как раньше. – Но выжили только мы.

– Ну, в любом случае я очень рад, что оказался в капсуле с тобой.

Я фыркаю. Никогда так не делала.

– Не надо, Тарвер. Откровенную ложь я всегда узнаю. Ты бы ни за что не захотел оказаться тут со мной.

– Подумай. – Голос спокоен и серьезен. Я его уже хорошо знаю и понимаю, когда он лжет – сейчас он говорит правду. – Не было бы тебя в капсуле, когда она не могла отсоединиться от корабля, – меня бы здесь вообще не было.

Он усаживается поудобнее, и, подняв голову, я встречаю его взгляд. Лицо его в паре сантиметров от моего.

Я чувствую, как вспыхнули щеки, и первой отвожу взгляд. Надеюсь, он подумает, что я раскраснелась от жаркого костра.

– Вот бы сюда Свонн, – поспешно говорю я. – Она бы убила того кота голыми руками. Или Саймона – он научил меня разбираться в электронике, он был… – У меня срывается голос. Я не произносила его имя вслух года два. – Он был моим знакомым мальчиком, – запинаясь, заканчиваю я.

Я до сих пор чувствую на себе взгляд Тарвера.

– Мне хватит девушки, которую я знаю.

Солнце уже зашло, и на небе рассыпались звезды. Я смотрю на них, чтобы не встречаться взглядом с обнимающим меня солдатом. Только сейчас я понимаю, как непривычно выглядят звезды.

– Если все это правда, значит, я не сумасшедшая, – говорю я, не отводя взгляда от неба.

– Если все это правда, значит, мы здесь не одни.

Его голос звучит скорее озабоченно, нежели спокойно.

– Но шепот пока нам не навредил. Мне кажется, они не знают, как еще до нас достучаться, и поэтому показывают наши мысли.

– Если с нами пытаются связаться, – шепчет Тарвер, крепко сжимая своей рукой мою, и мои щеки пылают еще сильнее, – что так упорно пытаются нам сказать?