Яна Мелевич - Разбивающий сердца

Мы почти достигли выхода, когда послышался крик позади и я обернулся – Лена с Леонидом перевернули стол. Оба в крови, борются в ярости и готовы разорвать друг друга на части. Видно, как постепенно уходят силы Воронцова, без того ослабленного раной, но он отчаянно тянется пальцами к пистолету. Даже не знаю, в какой момент они успели оказаться к нему так близко. Или просто он столь удачно откатился?

- Никита, – ахает Аня в секунду, за которую самый младший Воронцов успевает переметнуться от двери к дерущейся парочке. В начале я решил, что он хотел лишь разнять их, но он ловко ударяет доползшего до оружия Леонида и поднимает пистолет с пола.

- Убирайтесь. Оба, - бросает в нашу сторону, даже не обернувшись.

Голос дрожит, а вот рука нисколько. Он смотрит прямо на них, удерживая их на мушке.

- Малолетний больной ублюдок, - шипит окровавленными губами Леонид, задыхаясь и кашляя. – Надо было прикончить тебя сразу, как только ты появился в нашем доме.

- Заткнись! – огрызается младший Воронцов и коситься в нашу сторону. – Вы еще тут? Валите, сказал же!

- Какого черта?! Вы все с ума сошли? – Аня на грани истерики, она в отчаянии оглядывается и кашляет, сжимая мою ладонь. – Никита, остановись, слышишь?

- Давай, сопляк. Стреляй в меня. А потом прикончи свою тетку. Помнишь ее игры? Наверняка, они тебе нравились…

Он не слышал. Ни тогда, когда сделал первый выстрел, отпугивая хохочущего, совершенно невменяемого Леонида – ни после. Пока Воронцов старший скулил, хватаясь на раненую руку и отползал.

Я знал, что будет дальше.

И возможно в ту секунду увидел себя самого: такого же разбитого и отчаявшегося человека в тени.

- Аня, быстро из дома, - рычу, толкая Филатову к выходу и кидаюсь к Никите.

Мысленно умоляю ее послушать меня, пока пересекаю столовую. Мне казалось, все эти действия занимали целую вечно – на деле лишь несколько минут, пока все вокруг полыхало и Ад пожирал это чертово место. Я перехватил Никиту поперек туловища, не давая снова выстрелить, оттаскивая от Леонида. С трудом дышал и лишь на чистом упрямстве не давал ему вырваться.

- Какого хера, отпусти!

Если отпущу, мы с тобой рухнем вместе. Впервые в жизни должен был бороться. Не за себя, нет. За другую жизнь – не дать кому-то утонуть также, как я сам. Видел горящую Лену, чью легкую одежду мгновенно охватил огонь. Именно она не дала Леониду броситься за нами. Мы встретились взглядом, и я точно знал, что в ее глазах не было раскаяния. Толкнув своего мужа, Воронцова тянулась в нашу сторону, пытаясь вызвать жалость и тяня свои окровавленные руки.

- Отпусти меня, нет! Пусти, сказал! Лена!

Говорят, жертвы садистов и манипуляторов порой сочувствуют им. Они готовы спасти их, даже если этого делать точно не стоит. Никита плакал, рвался назад и будто не давал, ворвавшимся в дом пожарным, спасти себя. Он отчаянно тянулся обратно, хотя и ненавидел эту женщину, Леонида и все связанное с ними.

Уже много позже я узнал о звонке в полицию от горничной. В машине скорой помощи не чувствовал боли от ожогов, хотя их было предостаточно, не понимал, сколь сильно надышался угарным газом. Мой взгляд блуждал по приборам и лицам врачей, бегающих от меня к Ане с Никитой, угомонить которого смогли с большим трудом. Ни что было до, ни после я толком не запомнил. Лишь мигающие огни, голоса будто извне и пылающий особняк, откуда больше никто не смог спастись кроме нас и той самой женщины – единственной невольной свидетельницы со стороны.

В тот зимний день Елена и Леонид Воронцовы сгорели заживо вместе со своими деньгами, властью и безумием. Попав в больницу каждого из нас разделили – Ане повезло больше всех, ее выписали довольно быстро. Маргарита Витальевна – именно так звали работницу Воронцовых, несколько раз навещала нас. Именно от нее я узнал о допросах следствия, а также то, что Аня выписалась и больше не появлялась, попросив лишь передать мне ключи от квартиры, айфон и подписанный приказ на увольнение.

- Она… больше ничего не передала? – тихо спросил я, но в ответ женщина лишь поджала губы, качая головой.

Ни слова больше, ни одной строчки в короткой записке.

Лишь один единственный раз Аня позвонила в больницу поздно вечером. И когда дежурная медсестра сделала исключение и вызвала меня из палаты, в трубке я услышал, не успев ничего спросить или сказать:

- Скажи мне, Рома… Ты бы сделал это? Решился выстрелить? Если бы нас там не было?

Сжимая телефонный шнур, я молчал, глядя в светло-зеленую стену и с трудом осознавая слова, произнесенные голосом Филатовой. Она ждала, терпеливо, пока рядом немного покашливала медсестра, сурово косясь на часы, но не предпринимая попыток прервать наш разговор. Подозреваю, она тоже была знакомой Ильи. Ведь именно благодаря ему я сейчас лежал в этой больнице.

- Рома?

- Да…

Всего один ответ – короткие гудки на том конце. Уйдя, Аня ни разу не оглянулась назад, не дала себя найти, будто растворилась в обрывках воспоминаний, оставшись неким образом после всех произошедших событий. Я смотрел на зеленые листья фиалок, расставленных вдоль всего подоконника в кабинете Алексея Павловича и медленно выплывал из глубин воспоминаний. Психиатр по-прежнему молчал, словно давая шанс отказаться от госпитализации и лишь заметив мой прояснившийся взор, медленно пододвинул бумаги.

- Вас проводят в палату, Роман, - мягко говорит Алексей и я киваю, поднимаясь со стула.

Внутри просторно, светло и есть большое пластиковое окно с жалюзи с видом на сад. На полу – светлый линолеум, на стенах светлая краска и потолок весь с плиткой. Одиночная, практически вип, палата в больнице – тоже заслуга Григория и Ильи. Они сделали мое будущее проживание и лечение максимально комфортным. Бегали, договаривались, взяли на себя все обязанности. Одинокая узкая кровать с чистым бельем, плазма на стене, один стул, стол, маленький холодильник, тумба и шкаф под верхнюю одежду.

Немного одиноко, но я вдохнул поглубже, прикрывая глаза и оглядывая довольно большое пространство, пока за спиной суетились друзья.

- На вот, чтоб не скучно было, - раздается позади веселый голос. Оглядываюсь, смотря на темный томик «Идиота» Достоевского, а рядом – «Палата №6» с портретом Чехова на обложке. Хмыкаю, приподнимая бровь и поворачиваюсь к Илье, на которого шипит разъярённая Лера.

- Ха-ха, смешно. Шутник. – бурчу для справки, позволяя обнять себя. В начале Гриша, потом Лерка, затем бывший-нынешний друг, хлопающий по спине.

- Ты будешь в порядке. Мы решим все с бизнесом и квартирой. Не волнуйся, - убеждает он скорее себя, чем меня. Я-то знаю, что будет. Сам, собственной рукой подписывал нужные бумаги.

- Я буду в порядке, - выдыхаю тихо, дабы слышал лишь Илья. – Постараюсь.

- Когда ты вернешься, то познакомишься с Ромкой. Ему не терпится тебя увидеть.

Вздрагиваю, закрывая глаза и чуть крепче сжимаю пальцы, справляясь в накатившей паникой. Она с шипением отползает в темные уголки моей души, разъярённая тем, что ей не дали простора. Зажмуриваю глаза и начинаю считать до десяти.

Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь…

Мне все еще очень больно, но где-то там далеко, кажется, Катя улыбнулась мне и помахала рукой.

- Конечно, - выдыхаю, сквозь катящиеся слезы, и качаю головой. – Я буду рад с ним познакомиться.

- Где тебя черти носят, свинтус ты малолетний?

Смотрю нетерпеливо на часы и прижимаю айфон к плечу, мысленно выругавшись. Время уже десять утра. А мелковозрастный засранец даже не думает появляться! На заднем сидении пара пакетов с игрушками – маленький Ромка со своим милым «тятя Лома» ждет не дождется праздника. Ему сегодня четыре года – уже совсем большой и можно дарить ему машинки без опаски, что он сунет себе в рот колесико от нее, как в прошлый раз.

«Занят, очень-очень занят, старикашка»

Этот мерзкий ехидный тон заставляет хлопнуть дверью моей Субару чуть сильнее, чем положено. Никите уже двадцать один, а по ощущениям словно пятнадцать. Как будто я один должен разбираться с новыми спонсорами, потому что этому поросенку не хочется ехать в офис и принимать взрослые решения.

Кто вообще додумался доверить мелкому управлять арт-галереей? Ах, да. Адвокат по вопросам наследства и я. Кто же еще. Ведь официально теперь «Винтаж» его собственность вместе со всеми счетами. Еще бы относился к этому чуточку серьезнее.

«Ты же можешь за меня закорючку поставить и нужные руки пожать? Вот и займись. Зря что ли тебя главным поставил?»

Скриплю зубами, сжимая айфон и останавливаюсь посреди тротуара, чуть дальше от парковки. На меня с лицевой стороны жилого дома смотрят матовые темные зеркала огромного помещения под галерею. Шум улицы с голосами прохожих и проезжающих мимо машин отвлекает от воспитания Никиты по каналам связи. Разглядываю яркие буквы, мысленно проклиная день, когда послушался Гришу и дал парню больше свободы.

«Ему надо, дружище. Два года, как из наркологии вышел и год живет без терапии. Не дави на него»

Не давлю. Но он же избалованный, мелкий балбес!

- Убью тебя, - рычу в трубку, заметив идущих работников, кивая в знак приветствия и игнорируя улыбку нашего администратора. Молодая девушка отчаянно строит глазки, но меньше всего мне нужны романы на работе.

«Ну-у-у, тя-я-а-а-тя», - гогочет засранец на том конце, копируя интонацию моего крестника. Вот интеллектом ни разу не умнее, честное слово.

- Не появишься через час – скажу Лере, кто угробил ее любимую кустовую розу, вылив на нее таз с грязной мыльной водой, - угрожаю самым страшным. Вот Лерка точно его в чувство приведет. Никита фыркает, шипит и бурчит что-то неразборчивое. Теперь точно будет, никуда не денется. Нам еще вместе ехать на день рождения Ромчика-младшего.

Отключаюсь и вдыхаю полной грудью весенний воздух, сунув айфон в карман своего темного пальто. Вокруг приятно радует глаз молодая зелень, а люди так радуются солнцу, словно наступила новая жизнь. Мир такой красивый, что на моих губах расцветает улыбка. Уверен, будь Катюшка жива, сейчас бы тоже прыгала от счастья.

Мне понадобилось несколько месяцев на лечение депрессии и еще год неспешной терапии, чтобы я смог принять себя до конца. Оборачиваясь назад, на свою прошлую жизнь – только сейчас осознаю, сколь был близок к краю. Тянул себя в яму вместе со всеми, кто пытался вытащить меня назад на поверхность: Леру, Илью, даже Аню. С ней я пытался забыться и играл на собственном чувстве долга. Заглушая терзавшую меня вину, злобу на мир, которая давала мне хоть какую-то мотивацию жить в тяжелые годы.

Слава разбивателя сердец потухла также быстро, как и расцвела. Люди спустя пару месяцев забыли напрочь о скандале и заняв головы новым, стоило выйти статье о пьяной выходке очередной знаменитости.

Решив все вопросы с бизнесом, продав квартиру, выплатив ипотеку и оставшись небольшой суммой денег на счету, я первое время не знал, что буду делать. Найти работу? Уехать из города? Или просить помощи у друзей? Мне хотелось скинуть свои проблемы на кого-то, однако ведь моя терапия и началась с этого – самостоятельного решения своей проблемы. И я шагнул в будущее, где меня ждала неизвестность.

Никита прошел лечение от наркотической зависимости, затем начался его долгий процесс восстановления личности, разрушенной до основания в начале родителями, затем Леной с Леонидом. Ребенок, который так и не сумел вырасти, запертый в клетке из страхов, боли и чужих садистских убеждений, вырвался на свободу. Он срывался четыре раза, три из которых едва не довели его до края. Я помню собственные слезы на терапии и истеричные крики, пока держал его во время сеансов. Вспомнить больно – осознать и принять было еще сложнее. Сам прошел – прочувствовал сполна.

Мы разбили его дорогущую машину. С каждым ударом биты по капоту Астон Мартин он вымещал всю накопившуюся ярость. Сжигая фотоальбом из квартиры и личные вещи – отпускал горькие воспоминания, часть из которых я так никогда не узнаю. Все это осталось за закрытыми дверьми их с Гришей бесед, куда порой мне не было входа.

Издевательства, жестокое обращение, психологическое давление – малая доля от общей страшной картины одной маленькой жизни. У него всегда будут шрамы: внутри и снаружи. У меня останется тоска, но теперь с приятными, пусть короткими воспоминаниями о дочери.

Последние слова Лены – передача Никите по достижению двадцати лет арт-галереи и ее личные счета в банке, которые никак не относились к наследству Воронцовых, потерянное для него навсегда из-за завещания. В тот момент, когда Никита лег в клинику, вступил в действие пункт о лишении его прав на компанию и имущество семьи в связи с недееспособностью. Но Воронцова, чёрт знает из каких побуждений, дала ему защиту. И хотя в начале он хотел отказаться, но узнав, что Лена назначила меня доверенным лицом в вопросе принятия решений по поводу галереи, пока Никита не вырос – передумал.