— Надеюсь, вы найдете ее в самое ближайшее время! — пылко воскликнула девушка.

— Но больше всего мне хотелось бы отправиться автостопом в Калифорнию, в Лос-Анджелес, — сказал он и прищурился, словно бескрайняя гладь Тихого океана уже золотилась солнцем перед его глазами. — Там, по крайней мере, тепло. Меня не прельщает мысль о том, чтобы провести еще одну зиму на скамье в Нью-Йорке.

— Так почему же вы не уедете? В Калифорнию, я имею в виду.

Бобби пожал плечами.

— Мне страшно. Я родился здесь, в Нью-Йорке, и больше не бывал нигде. А до Лос-Анджелеса отсюда пара тысяч миль.

— На вашем месте я бы поехала. Вы легко можете получить работу в кино.

Он коротко рассмеялся.

— Это легче сказать, чем сделать.

— Все на свете легче сказать, чем сделать. — Анна порылась в карманах своего розового пальто. — У меня есть восемь долларов. Вот, возьмите. По крайней мере, часть пути вы сможете проехать на автобусе.

— Я не прошу милостыню. — Нахмурившись, молодой человек отвернулся. — Оставьте свои деньги себе.

— Вы съели завтрак, — мягко возразила Анна. — Вот это действительно была милостыня.

— Я уже жалею об этом, — неприветливо отозвался он. — Не трудитесь искать меня утром. Меня здесь не будет.

— Дело ваше. Но я все равно буду высматривать вас. Прощайте, Бобби, и удачи вам.

Анна положила восемь долларов на скамью и подтолкнула деньги к нему. Она задела его самолюбие, но хорошо уже то, что оно у него еще оставалось.


— Я наблюдала за тобой, — сказала Лиззи Блинкер, когда Анна вернулась. — Я бы очень хотела, чтобы ты больше не делала этого, милая. Так можно и пострадать ни за что.

— Он взял деньги? — спросила Анна. — Я дала ему восемь Долларов, но он отказался брать их, поэтому мне пришлось оставить их на скамейке.

— Понятия не имею. Как только я увидела, что ты уходишь, я перестала смотреть в окно. Ты уже завтракала? — Завтрак был единственным, что готовила Лиззи — за все остальное отвечали слуги, — это помогало ей, по ее словам, не утратить связи со своими корнями. — Когда я была маленькой и жила в Манчестере, у нас почти никогда не было завтрака. А когда был, то нам доставался лишь хлеб с маргарином.

— И какой он был на вкус, хлеб с маргарином? — поинтересовалась Анна.

— В те времена — великолепным, но сомневаюсь, что я сказала бы это сейчас.

Теперь Лиззи готовила оладьи, гренки с корицей, омлет и блинчики из тертого картофеля. На столе всегда стояли вазы с фруктами и кувшины с соком.

— Что бы ты хотела съесть сегодня, милая? — спросила Лиззи.

— Все, что угодно, — ответила Анна. — Я умираю с голоду.

Они вместе вошли в кухню, длинную, вытянутую комнату с вымощенным черной плиткой полом и белыми мраморными столешницами. На окнах висели желтые пластинчатые жалюзи, отчего даже в самые серые и тусклые дни кухня казалась залитой солнцем. У стены стояла плита с шестью черными кружками, которые наливались малиновым, стоило включить электричество. Иногда, в страшных ночных кошмарах, Анна чувствовала, как кто-то прижимает ее ладонь к одному из кружков; она даже ощущала отвратительный запах горелой плоти. Стол представлял собой круглую мраморную крышку, покоящуюся на единственной черной ножке; он напоминал ей гриб.

— Мои подруги все время спрашивают меня, как ты ухитряешься оставаться худой как щепка, несмотря на то что столько ешь? — Хотя Лиззи прожила в Америке уже более тридцати лет, избавиться от манчестерского акцента ей так и не удалось.

— Она сжигает жир с помощью танцев, мам, вот как.

В кухню вошел Герби. Он был в ярко-желтом свитере и белых брюках. Выглядел он безукоризненно, зато его комната наверняка пребывала в ужасающем состоянии; повсюду валялась одежда, которую он отверг сегодня утром. Герби поцеловал их обеих.

— В таком случае мне остается предложить своим подругам заняться степом.

— Что мы сегодня делаем? — обратилась Анна к Герби. Она частенько забывала о таких вещах.

— Глупая девчонка! — ласково упрекнул ее Герби. — Через два часа у нас кастинг, забыла? Это для участия в новом бродвейском шоу, «Розы алые»...

— А фиалки — синие[49], — пропела Анна.

— Сахар — сладкий, — с улыбкой подхватила Лиззи.

— И вы тоже, — закончил Герби. — Обе, — добавил он с очаровательной улыбкой. — Я никого не хотел обидеть.

Лиззи поставила на стол кофейник, две чашки с блюдцами, сахарницу и кувшинчик со сливками. Фарфоровая посуда, украшенная золотой окантовкой и рисунком из крошечных бутонов роз, была тоненькой и полупрозрачной. Герби налил две чашки кофе: черный для себя, а в чашку Анны добавил сливок и четыре кусочка сахара.

— Сегодня двадцать второе июня, — заметила Лиззи, переворачивая оладьи на сковородке. Она выглядела совершенно неуместно в кухне в эксклюзивном кружевном пеньюаре, который наверняка стоил целое состояние в «Блуминдейлз»[50] или каком-нибудь другом дорогом магазине, завсегдатаем которых она была. — А это значит, что наступило летнее солнцестояние, самый длинный день в году. Когда я была маленькой, мне всегда было грустно в этот день, потому что с завтрашнего дня ночи становились длиннее. Не успеешь оглянуться, как мы уже сидим при свечах, а делать решительно нечего, кроме как ложиться спать.

Герби сделал вид, что зевает. Он регулярно прибегал к этой выходке, когда мать пускалась в воспоминания о детстве. Она заметила его зевок и заявила, что он не понимает, как ему повезло.

— Ты и твоя сестра никогда ни в чем не нуждались. Хотя вам не помешало бы время от времени испытывать нужду в чем-нибудь.

Сестра Герби, Мабель, была замужем, родила в браке двух детей и жила в Вашингтоне — Курт, ее муж, занимал важный пост в Белом доме.

Когда с завтраком было покончено, Герби решил, что им не помешает лишний раз порепетировать перед кастингом. Они с Анной, танцуя на ходу, выскочили из комнаты и помчались по коридору, мимо картин, которые так заинтриговали Левона, и впорхнули в зеркальное фойе, где их танцующие фигуры разбились на бесчисленные отражения, как будто они оказались в огромном бальном зале, полном танцующих пар, как две капли воды похожих на них. Возвращаясь обратно, они столкнулись с Кристиной, выходившей из комнаты Герби. Она заявила юноше, что ему должно быть стыдно за тот свинарник, в который он превратил свою спальню. Кристина, чернокожая служанка, работала у Блинкеров вот уже четверть века и никогда не стеснялась высказывать свое мнение вслух. Но Герби лишь отмахнулся и, пританцовывая, умчался прочь. Кристина улыбнулась, глядя ему вслед. Несмотря на дьявольскую избалованность, Герби был такой солнечной, жизнерадостной личностью, что все его обожали.

— Вы разбудите хозяина! — крикнула им вслед Кристина. Она неизменно именовала мистера Блинкера «хозяином», хоть и саркастическим тоном, чем изрядно раздражала его. — Он еще в постели.

— Какая нам разница? — откликнулся Герби.

Они закончили танец двойным пируэтом уже в кухне, где, отдав дань намерению не порывать с корнями и приготовив завтрак, Лиззи оставила грязную посуду для Кристины.

Анна поднялась к себе в комнату, чтобы переодеться к кастингу. Подойдя к окну, она увидела, что скамейка, которую давеча занимал Бобби Гиффорд, пуста. Девушка надеялась на то, что он уже находится на пути в Лос-Анджелес. За парком, невидимые из ее окна, раскинулись Гувервилли, кое-как построенные из подручных материалов хижины, в которых ютились безработные со своими семьями. Эти строения были названы так в честь президента Гувера, который палец о палец не ударил, дабы помочь нуждающимся. Анна видела их лишь один раз и едва удержалась, чтобы не расплакаться.

Может, стоит позвонить Льву и рассказать ему о предстоящем кастинге, мельком подумала она. Или подождать, пока не станет ясно, получится ли из этого что-нибудь? Лучше подождать, решила девушка, хотя было бы славно услышать его голос, искренне желающий ей удачи. Проблема, впрочем, заключалась в том, что плакать ей хотелось вовсе не из-за этого — она очень сильно скучала по нему. Нет, жить у Блинкеров ей нравилось, но это все равно не шло ни в какое сравнение с теми месяцами, что она провела со Львом и Тамарой до появления ребенка, который все испортил и напомнил ей о том времени, которое она упорно старалась забыть.

С тех пор как Анна встретила Льва, она более не испытывала нужды прятаться в своем воображаемом мире. Она и здесь чувствовала себя в безопасности. Но вот присутствие ребенка в квартире лишало ее спокойствия. Анна избегала смотреть на него, боясь увидеть в нем того, кого он может ей напомнить. Так что девушка с облегчением восприняла переезд Зариянов в Бруклин, а сама поселилась у Блинкеров, хотя и представить себе не могла, что расставание со Львом причинит ей такую боль.


Вот уже третий раз они приходили в тот же самый театр на кастинг для одного и того же шоу. Поначалу здесь собрались около тридцати пар, но в следующий раз их было уже пятнадцать. Теперь их осталось всего пять, и сегодня будет принято окончательное решение. Герби всю неделю стучал по дереву в надежде, что возьмут именно их. И тогда их имена появятся на плакатах сразу же вслед за двумя главными героями: Эриком Каррингтоном, британцем, и Патрицией Питерс. Герби мечтал о том, что когда-нибудь увидит их фамилии на театральных афишах. Анна тоже надеялась на это, но главным образом только ради него.

Как всегда, Герби сумел устроить все таким образом, чтобы они выступали последними — он считал это преимуществом. После того как станцевали четыре пары, переутомленный молодой человек по имени Джерри, который, кажется, исполнял здесь обязанности распорядителя, пригласил их на сцену и прокричал:

— Герби Блинкер и Анна Мюррей, мистер Абель.

Конрад Абель был продюсером. Он сидел в пятом ряду погруженного в полумрак партера — маленькая, обмякшая в кресле фигурка, — и его лицо виднелось смутным белым пятном.

— С какой тональности начнем, дорогие мои? — полюбопытствовал пианист, расставляя перед собой ноты песенки «Ту-ту, малышка, прощай»[51]. Обладатель роскошных серебристых волос, он с головы до ног был одет в фиолетовое.

— До-мажор, — сказал Герби. — Мы здесь отметили места, где будем петь и где надо ускорить ритм к концу.

Герби сжал руку Анны, пианист заиграл, и они начали танцевать, словно одержимые, вкладывая душу в движения, которые репетировали последние несколько недель. Танцы доставляли Анне ни с чем не сравнимое наслаждение, лицо ее осветилось внутренним огнем, а глаза засверкали. Она не беспокоилась о том, что может сбиться с шага, и ее уверенность передалась Герби, который частенько нервничал в подобных случаях.

— Спасибо, — буркнул Джерри, когда они закончили, лишь слегка запыхавшись. — Пройдите, пожалуйста, в гримерную к остальным, и я сообщу вам решение мистера Абеля.

Вместе с другими четырьмя парами они, как им казалось, прождали в грим-уборной несколько часов, хотя на самом деле, как выяснилось впоследствии, прошло всего несколько минут. Конкурсанты грызли ногти, тупо смотрели себе под ноги, закидывали ногу на ногу и ерзали на стульях. Одного молодого человека затошнило, и он опрометью бросился в туалет. Все молчали. Решение Конрада Абеля должно было бесповоротно изменить две судьбы. Они достигли таких высот, какие могут больше никогда им не покориться. Вернулся парень, которого стошнило. Чем-то он напомнил Анне Бобби Гиффорда: такое же худое лицо, загнанное выражение в глазах — и ей, вопреки здравому смыслу, вдруг захотелось, чтобы выбор продюсера пал на него и его партнершу.

Дверь открылась, пропуская Джерри, и все напряглись.

— Мистер Абель хочет, чтобы остались Герби Блинкер и Анна Мюррей, — объявил он. — Остальные могут быть свободны. Всем спасибо.

Молодая женщина вскочила на ноги.

— Но это же нечестно! — У нее были гладкие каштановые волосы и голубые глаза. Она была не просто симпатичной, а по-настоящему красивой. — Мистер Абель обещал мне, что мы получим эту роль.

Джерри хмыкнул и проворчал:

— Как вас зовут?

— Розалинда Рэйнес. А это мой партнер, Флип Унгар. — Она кивнула на молодого человека, что напомнил Анне Бобби Гиффорда. — Он обещал мне это вчера ночью, обещал.

— Что ж, мне очень жаль, мисс Рэйнес, но мистер Абель не упомянул ни одного из вас.

— Вонючий ублюдок! — взорвалась девушка. — Он же обещал.

— У мистера Абеля есть одна слабость, — сказал Джерри, сопровождая Анну и Герби обратно на сцену. — Он не может держать свои брюки застегнутыми. Именно в такие моменты он и дает обещания, выполнять которые не собирается. Как бы там ни было, я — ассистент режиссера, и поэтому мы с вами будем видеться часто и подолгу. Теперь, когда на главные роли у нас есть Эрик Каррингтон и Патриция Питерс, спектакль «Розы алые» непременно ждет шумный успех.