— Почему это? — осведомился Левон.

— Насколько мне известно, Герби Блинкер переспал с пятью девчонками из кордебалета. Почем я знаю, может, он перетрахал их всех. Одна забеременела и вынуждена была покинуть шоу. Подозреваю, что заботливый папаша Герби заплатил ей. — Абель опять презрительно фыркнул. Левона начала раздражать эта его манера. — Полагаю, Олли решил, что его любвеобильному сыночку пора остепениться: тогда, по крайней мере, он не попадет в лапы какой-нибудь дешевой танцовщицы. Вот хитроумный ублюдок и устроил его женитьбу на Анне.

У служебного выхода раздался очередной восторженный рев. В дверях показался Флип Унгар, и на него тут же набросились с полдюжины молоденьких девчонок. Его партнершу, Розалинду Рэйнес, оттеснили в сторону. Всеми забытая, она недовольно взирала на происходящее. Заметив, что Левон смотрит на нее, она скорчила презрительную гримаску.

Вблизи она показалась Левону знакомой. Но в голове его царил полный сумбур, и он моментально забыл о ней. Сейчас он мог думать лишь об Анне и о том, что случилось с ней — и могло случиться в будущем.


— Что это за мужчина, с которым Конрад разговаривал в переулке? — поинтересовалась Оливия у Флипа, когда они вышли на Сорок Вторую улицу. Ее имя еще не вспыхивало в сверкании неоновых огней над главными входами театров, зато оно уже стояло четвертым по счету на афишах, расклеенных повсюду: Розалинда Рэйнес.

— Понятия не имею, — отозвался Флип.

Но у Оливии была хорошая память на лица, и она уже вспомнила, кто это, — тот самый водитель такси, которому она заплатила несколько лет назад, чтобы он отвез Анну на Бликер-стрит. Сейчас, одетый в шикарный костюм, он ничуть не походил на таксиста. Откуда он знает Конрада Абеля?

Впрочем, какая разница? Значение имело лишь то, что она получила заметную роль в бродвейском шоу. Оливию немного злило, что вся слава досталась Флипу — никто не поджидал ее у служебного входа, — но это была небольшая плата за успех, и потому она не слишком беспокоилась. По крайней мере пока.


— Нигде, — заорал Олли Блинкер, — нигде в сценарии не сказано, что Анна проститутка, а Герби — сутенер! Вы что же, пытаетесь превратить фильм в порнографию?

— Нет, сэр, но мистер Вандервельт считает, что сценарий слишком пресный. И он хочет немного оживить его. — Эйб Коллинз вытер вспотевший лоб тыльной стороной ладони. Он разрывался между двумя людьми, которые орали на него, Давая прямо противоположные указания: Олли Блинкер — днем, Хьюи Вандервельт — по вечерам, просматривая отснятый материал.

— Оживить! — Красное лицо мистера Блинкера еще больше побагровело. — Какого черта вы собираетесь оживлять? Я хочу снять развлекательное кино, которое заставит людей смеяться и сделает их счастливыми. По сценарию Герби и Анна учатся в колледже; они хотят создать шоу, чтобы собрать средства на операцию для умирающего ребенка. Концерт проходит успешно, ребенок выздоравливает, а Герби и Анна женятся. Все, конец. Конец, — с нажимом повторил он. — И здесь нет ни шлюх, ни сутенеров, ни обтягивающих юбок, ни платьев с глубоким декольте, ни ночных клубов, в которых Анна поет непристойные песни. Все музыкальные номера по сценарию — это хорошие, славные песенки вроде тех, что родители поют своим детям. Вот почему сценарий называется «Когда поют ангелы», а не «Когда грешат ангелы». И фильм тоже должен быть хорошим и милым. Передайте мистеру Вандервельту, что свой сценарий он может засунуть себе в свою костлявую задницу. С этого момента мы работаем по моему сценарию, иначе я отнесу его в другую компанию, чтобы они сняли фильм, который мне нужен. Вам понятно, Коллинз?

— Да, мистер Блинкер, понятно.


— Это все равно что давиться пирожными с кремом все девяносто минут! — проревел тем же вечером Хьюи Вандервельт, когда они с Коллинзом просматривали отснятый материал.

Он был высоким, очень худым мужчиной слегка за сорок, с преждевременно поседевшими волосами, хотя никто не помнил, чтобы они были другого цвета. Хьюи Вандервельт не пользовался в Голливуде популярностью, и наличие седых волос объясняли тем, что в его жилах течет кислота вместо крови.

Меня от этого тошнит. И зрителей тоже будет тошнить. Здесь нет души. Нет жизни.

— Мистер Блинкер сказал, что выйдет из игры, если мы не будем снимать то, что он хочет, — нервно заметил Эйб.

— Куда он денется? — злобно оскалился Вандервельт. — Он потратил уже слишком много денег и не может позволить себе начать все сначала с кем-нибудь другим.

— Не думаю, что мистер Блинкер согласится ввести в сюжет проститутку и сутенера, мистер Вандервельт, правда, не думаю, — в отчаянии заявил Эйб. Еще одного такого дня, как сегодня — или вчера, или позавчера, — он не переживет. Оказывается, быть режиссером — совсем не так замечательно, как полагают многие. — Он хочет снять фильм-сказку, в котором на синем небе всегда светит солнце и никогда не происходит ничего плохого.

Хьюи потянулся к сценарию, чтобы внести в него очередные изменения, но потом передумал и убрал руку.

— В таком случае пусть поступает по-своему, — презрительно бросил он. — Я всегда могу отречься от этого слащавого фильма. Только заканчивайте его поскорее, Коллинз. Мы и так потратили на него слишком много времени. — И он щелкнул пальцами, словно рассчитывая, что режиссер закончит его прямо здесь и сейчас.

Но Олли Блинкер не позволил торопить и подгонять себя. Он потребовал для песен оркестрового сопровождения, гневно отвергнув предложенное пианино.

— Это убого, — орал он, — убого!

Он потребовал новых костюмов, натурных съемок, статистов. Приходилось строить лестницы или брать их на время у других компаний. Для Герби понадобилось соорудить балкон, с которого он будет прыгать, а для Анны — церковь, в которой она будет петь. Больной ребенок должен был лежать именно в больнице. В ночь, когда он думал, что умирает, к нему в окно должен был влететь самый настоящий ангел в полной экипировке, а на заднем плане в это время должен петь хор.

Эйб Коллинз, привыкший снимать для Хьюи Вандервельта дешевые и бездарные фильмы в тускло освещенных комнатушках с одной-единственной камерой и полудюжиной актеров, на что у него уходило не больше пары недель, вдруг обнаружил, что начинает получать удовольствие от работы. Именно в этом и заключалась суть профессии режиссера: давать волю своему воображению, импровизировать на ходу, создавая, быть может, и не шедевр, но уж, во всяком случае, то, что было в миллион раз лучше барахла, которое он выпускал обыкновенно. Мистер Блинкер, который начинал нравиться Коллинзу, предоставил в его распоряжение две новые камеры, дополнительное освещение и портальный кран для съемок сверху.

Хьюи Вандервельт перестал просматривать отснятый материал, зато сердито ворчал при виде возрастающих расходов — Блинкер платил за оборудование, а он сам обязан был выплачивать гонорары актерам и ассистентам.

— Счета растут не по дням, а по часам, — жаловался Вандервельт.

Эйб делал вид, что сочувствует ему, но на самом деле его не интересовало ничего, кроме работы над фильмом «Когда поют ангелы».


— Не понимаю, как Олли и Герби могут играть в гольф в такую погоду, — простонала Лиззи.

На ней было длинное платье в восточном стиле без пояса, соломенная шляпка размером с зонтик и солнцезащитные очки, так что незащищенных участков тела почти не осталось. Наступил полдень воскресного дня, и в работе над фильмом был сделан перерыв. Олли продолжал бы снимать и дальше, но актеры и ассистенты взбунтовались, потребовав устроить им выходной.

Анна ответила, что, дескать, она тоже теряется в догадках. Мужчины уже чувствовали себя в Лос-Анджелесе как дома, а вот женщины так и не смогли к нему привыкнуть. Лиззи более всего донимала жара. Выходить на солнце она не хотела и потому вынуждена была целыми днями сидеть в четырех стенах. Без нью-йоркских друзей ей было очень одиноко. Против жары Анна ничего не имела, зато ей не нравилось сниматься в кино.

Они с Лиззи сидели на парусиновых стульях в маленьком дворике позади дома, куда солнце заглядывало только по утрам и где было настолько прохладно, насколько это вообще возможно днем в Лос-Анджелесе. Вдалеке сверкал и искрился бассейн в форме сердца. Анна с удовольствием поплавала бы в нем, но она не хотела оставлять Лиззи одну: только по воскресеньям у той бывала компания.

— Как идут съемки? — полюбопытствовала Лиззи. — Стоит мне спросить об этом Олли, как он разражается очередной тирадой о каком-то Вандервельте, а Герби говорит, что ничего не знает.

— Я тоже не знаю, — призналась Анна. — Все так запутано и сложно, что мне трудно судить. Сцены снимают совсем не в том порядке, в каком они идут по сценарию. Вчера, например, мы снимали финал и отрывки из середины — это как-то связано с присутствием хора и экономией денег на том, чтобы не приглашать его снова. Театр мне нравится гораздо больше.

Самое же неприятное заключалось в том, что танец часто приходилось прерывать, когда она только-только входила во вкус, а затем повторять его снова и снова. Иногда номер вообще начинался с середины, и Анна теряла настрой. Это настолько беспокоило ее, что к ней вернулись головные боли, от которых, казалось, она избавилась навсегда.

Лиззи кивнула.

— Театр живой, люди там настоящие, и атмосфера просто чудесная. Кинофильм не сравнится со спектаклем. Ох, Анна, — с дрожью в голосе произнесла она, — я так скучаю по Нью-Йорку!

— Я тоже.

Анна так тосковала по этому городу, что ей хотелось плакать, когда, просыпаясь по утрам, вместо Центрального парка, залитого солнцем, дождем или даже засыпанного снегом, она видела за окном голубые волны океана, накатывающие на золотистый пляж. Она скучала по магазинам, по Льву, но более всего ей недоставало театра. Особенно девушка скучала по тому периоду, когда Герби вывихнул лодыжку и ее партнером стал Флип Унгар.

Она ни за что не призналась бы в этом ни единой живой душе, и в первую очередь матери Герби, но, танцуя с Флипом, она испытывала ни с чем не сравнимое наслаждение. Анне казалось, что она выступает в паре с собственным отражением, которое точно знает, что и как делать. Она вовсе не ждала с нетерпением того момента, когда Герби поправится и ей вновь придется танцевать с ним. В каком-то смысле Герби стал для нее обузой. Анна постоянно беспокоилась, что он может сделать ошибку, и тогда ей придется маскировать ее собственной ошибкой, чтобы зрители ничего не заметили. Флип же не ошибался никогда.

Но однажды февральским вечером с Олли случился один из его приступов бешенства, и он начал проклинать Конрада Абеля на чем свет стоит.

— Это он во всем виноват, это все его проделки! — орал он, обращаясь к Лиззи. — Но это ему с рук не сойдет! Я достану ублюдка, вот увидишь.

Никто, кроме семьи Олли — и Анны, — не знал о его приступах бешенства, о том, что он швыряет все, что попадет ему под руку, и пинает ногами мебель, — в присутствии посторонних людей он был сама любезность и обходительность. Однажды Олли запустил в стену одной из картин Лиззи и сломал раму, чем довел жену до слез. Впрочем, эти приступы никогда не длились долго, и после них он был мил и тих, как агнец.

Когда Олли впадал в бешенство, Анна запиралась в своей спальне до тех пор, пока он не успокаивался, но в ту ночь она уже лежала в кровати и потому удивилась, когда Олли постучался к ней в дверь и спросил:

— Я могу поговорить с тобой, милая? — Голос его звучал спокойно, но ведь он и прежде никогда не злился на нее.

Войдя, он сказал ей, чтобы с утра пораньше она начинала укладывать вещи.

— Мы переезжаем в Калифорнию, — сообщил Олли. — Я уже давно собирался туда. Нью-Йорк мне надоел. Я намерен заняться производством фильмов.

— А как же шоу? — запротестовала Анна. — Я не могу подвести остальных.

— А ты никого и не подведешь, — заявил он. — Шоу закрыто. Мне только что звонили. Спонсоры вышли из игры.

— Но нас так хорошо принимали...

Насколько она знала, их гастроли были расписаны на шесть месяцев вперед. Неужели решение спонсоров выйти из игры на этом этапе могло иметь какое-либо значение? Нет, что-то здесь было не так. И почему об этом первым узнал Олли, а не она или Герби? Ведь это его непосредственно не касалось. Но Олли был явно не в настроении давать какие-либо объяснения.

На следующее утро Анна собрала свою одежду, оставив большую ее часть Кристине, чтобы та выслала вещи следом. Лиззи наотрез отказалась продавать квартиру, и Кристина оставалась в ней в качестве сторожа, а вот Эрику придется искать себе другую работу после того, как он поставит «дюзенберг» в гараж на длительное хранение.