— Ты иди в ванную, а я поищу твою сумку.

Как только мистер Айвс вышел из кабинета, Джон впился взглядом в свидетельство о рождении. Оно подтверждало его имя и дату рождения, вот только матерью его значилась какая-то Анна Мюррей, а в графе «отец» стоял прочерк.


Джон не мог бы сказать, что не давало ему уснуть в доме Айвсов: то, что его родители погибли, или то, что они, оказывается, вовсе не были его родителями. Он был их приемным сыном. Джон разозлился на них за то, что они не сказали ему об этом раньше, и эта злость помогла ему примириться с осознанием того, что его так называемые мама и папа мертвы. Что бы они сделали или не сделали, он любил их всем сердцем.

Без четверти четыре, когда в соседней комнате громко храпел Скотт, Джон встал, зажег свет и принялся изучать свидетельство о рождении, которое захватил с собой. Оно было настоящим, с официальной печатью, выданное городской мэрией. Мальчик долго смотрел на имя — Анна Мюррей — и вспомнил, что иногда родители в пылу ссоры упоминали кого-то по имени «Анна».

«Ты до сих пор не можешь забыть ее, верно?» — кричала мать, когда они повздорили в последний раз.

«Нельзя забыть человека по своему желанию», — ответил ей тогда папа.

На следующий день мистер Айвс попросил у Джона ключ от дома Зариянов.

— Будет лучше, если я займусь необходимыми приготовлениями там, — сказал он. — Так все нужные бумаги окажутся у меня под рукой. Необходимо известить о случившемся офис твоего отца и его банк. Хочешь пойти со мной, сынок?

— Нет, благодарю вас, — вежливо отказался Джон.

В комнату вошла миссис Айвс и негромко сказала ему, что завтрак готов. Хотя еще вчера она просто кричала:

— Эй, бегом за стол!

Аппетит у Джона исчез напрочь. Ему хотелось лишь кофе, который он обычно не жаловал.

— Вы никогда не слышали о женщине по имени Анна Мюррей? — спросил он у миссис Айвс, допивая третью чашку.

Конни смотрела на него полными слез глазами. Сам Джон пока что не обронил ни слезинки.

— Анна Мюррей? Как же, слышала. Однажды я даже видела ее на Бродвее; она — замечательная певица и танцовщица. Думаю, твой папа знал ее. Это он достал нам билеты на шоу. Она вышла замуж за какую-то кинозвезду. — Энжи сосредоточенно нахмурилась, пытаясь вспомнить его имя. — Да, его зовут Герби Блинкер, так что Анна Мюррей вполне могла уехать в Калифорнию, но если она еще выступает, то могла и остаться в Нью-Йорке. А почему ты спросил, Джон?

— Дома я нашел письмо от нее, — не растерялся мальчик, — но на нем не было ее обратного адреса. И мне просто захотелось узнать, кто она такая.

В доме Айвсов он начал чувствовать себя как в ловушке. Джон знал, что обязательно должен разыскать эту самую Анну Мюррей, пусть даже для этого ему придется съездить в Калифорнию. Но сначала он попробует найти ее в Нью-Йорке, обзвонит все театры на Бродвее. Кто-нибудь должен знать, где она сейчас. Тут ему пришло в голову, что задачу может существенно облегчить телефонный справочник.

Но это оказалось нелегким делом. Когда Джон попросил дать ему справочник, миссис Айвс предложила найти нужный ему номер, а он не хотел, чтобы она знала, что он ищет Анну Мюррей. Поэтому Джон ответил, что передумал, и заявил, что поедет покатается на велосипеде — он рассчитывал заглянуть на почту и все узнать там. Но миссис Айвс попросила Скотта поехать с ним, поэтому Джону ничего не оставалось, как опять «передумать». Говорить, что он хочет попасть домой, тоже смысла не было, поскольку там все еще находился мистер Айвс.

В конце концов он просто сел на велосипед и уехал, когда рядом никого не оказалось, чтобы помешать ему. Это было невежливо, но Джон решил пренебречь правилами приличия. Ему предстояло выполнить очень важное дело, и ничто в целом свете не могло остановить его.

Велосипед Джон оставил у миссис Энгельс, которая преподавала в школе историю. Она жила неподалеку от Бруклинского моста и позволила ему воспользоваться телефонным справочником, хотя и сказала, что надеется, что он уже сделал домашнее задание, заданное на пасхальные каникулы. Не моргнув глазом, Джон ответил, что сделал, хотя это было ложью. Миссис Энгельс еще не знала о смерти его родителей, а он ничего не сказал ей об автокатастрофе.

В телефонном справочнике оказалась целая куча Мюрреев, из них шестеро с инициалами «А», но зато безо всяких указаний, мужчина это или женщина. Джон вспомнил, что миссис Айвс говорила ему: Анна Мюррей вышла замуж за какого-то Блинкера, и стал искать его. Таковой отыскался только один, некий «Э. Блинкер», живший на углу Пятой авеню и Шестьдесят Второй улицы.

Инициалы не совпадали, а вот Пятая авеню казалась подходящим местом жительства для той, кто выступает на Бродвее и замужем за кинозвездой. Наверное, лучше всего было бы позвонить по этому номеру и спросить Анну Мюррей, но он должен был воочию увидеть женщину, которая могла быть его матерью — если она там жила, разумеется.

Джон сел на автобус, который перевез его через мост, а потом на следующий, и уже тот доставил его на Шестьдесят Вторую улицу. Денек выдался замечательный, солнечный и теплый, и в автобусе Джону пришлось снять куртку.

По нужному адресу перед ним предстало импозантное здание с вращающимися дверьми, стоявшее прямо напротив Центрального парка. Его отец очень любил Манхэттен и иногда водил мальчика в парк по воскресеньям, если мама не устраивала какого-нибудь мероприятия, обычно связанного со школой или церковью. Отец его отличался немногословием и некоторой отстраненностью, но Джон искренне любил его. Имей он право голоса в домашних делах, отец наверняка бы водил его в такие места, как музеи, театры и кино, но мать они не интересовали.

Мальчик толкнул вращающуюся дверь и вошел внутрь.


Кристина в кухне готовила обед, Лиззи ушла на целый день. Анна ждала Бобби, который должен был вернуться из офиса «Нью-Йорк стэндард» и сказать, что его взяли на работу заместителем редактора. Чтобы убить время, она играла на бильярде в «берлоге» Олли. Анна была умелым игроком; Герби частенько обижался, когда она обыгрывала его. Иногда Анна поддавалась, чтобы доставить ему удовольствие, но он знал, что она делает это нарочно, и злился еще сильнее.

— Тебе не угодишь, — смеялась Анна.

Они с Герби по-прежнему ладили, хотя и встречались редко. В Голливуде он крутил романы с разными женщинами, меняя их, как перчатки, и фотографии с его очередной пассией, именуемой обычно «старлеткой», то и дело появлялись в разделах скандальной хроники. Иногда там же упоминалась и Анна, «кроткая, многострадальная супруга». Но на самом деле ей было плевать, чем занимается Герби.

В «берлоге» зазвонил телефон.

— Бобби! — воскликнула Анна.

Кий соскользнул и едва не порвал материю на столе. Звонил консьерж.

— К вам посетитель, мисс Мюррей. Некий мистер Зариян.

Оказывается, это был не Бобби, а Лев, что было весьма кстати: она представит их друг другу.

— Пропустите его, — распорядилась Анна и положила трубку, спрашивая себя, почему Льва остановили.

Все консьержи знали его в лицо. Наверное, на дежурство заступил кто-нибудь новенький, хотя Анне показалось, что она разговаривала с Джимми, который работал здесь уже целую вечность.


Лифт остановился, и двери открылись в непривычной формы помещение, стены которого были облицованы зеркалами, словно в ярмарочном павильоне. Со всех сторон Джона обступили собственные отражения, глядящие на него под разными углами. Он настолько растерялся, что даже не заметил ожидавшую его стройную темноволосую девушку, пока она не заговорила.

— Кто вы такой? Я ждала Льва, — сказала она.

— Меня зовут Джон Зариян. А вы Анна Мюррей?

Это казалось невозможным; она выглядела очень молодо — настолько, что ее можно было принять за его сестру. А еще она была очень красива. У нее оказались черные вьющиеся волосы, очень похожие на его собственные, и огромные фиалковые глаза. Джон еще никогда не встречал глаз такого поразительного цвета. На девушке было простое белое платье и белые сандалии.

— Я хотел бы поговорить с Анной Мюррей.

— Это я. Что вам угодно? Кто вы такой? — Она говорила свистящим шепотом и выглядела настолько испуганной, что юноша спросил себя: уж не догадывается ли она, кто он такой; при мысли об этом Джона бросило сначала в жар, потом в холод.

Он вынул из кармана свидетельство о рождении и показал его, вытянув руку, чтобы она могла его прочесть.

— Я Джон Зариян, — повторил он, — а здесь написано, что вы моя мать.

— Я не могу быть ни вашей матерью, ни чьей-либо еще, — холодно отозвалась девушка. — У меня никогда не было детей. Где Лев? Я думала, что вы Лев.

— Левон, мой отец, погиб. Я нашел вот это. — Джон помахал свидетельством у нее перед глазами. — Смотрите, здесь написано: «мать — Анна Мюррей».

У него даже не было времени задуматься над тем, какой прием его ждет. Может, где-нибудь есть еще одна Анна Мюррей. Но нет, он нашел ту, которую искал. Эта женщина, точнее, эта девушка и была его матерью, как бы она ни старалась отрицать очевидное.

— Лев погиб? — Глаза Анны испуганно расширились. — Но этого не может быть! Он сейчас в Вашингтоне. Нет, он не мог погибнуть. Только не Лев. — Она заплакала — громко, содрогаясь всем телом. — Я не смогу жить без моего дорогого Льва!

Откуда-то появилась встревоженная чернокожая женщина и заботливо обняла плачущую девушку.

— Что случилось, милая? Скажи Кристине, в чем дело.

— Лев погиб, Кристина, — с протяжным стоном выдохнула та. — Что же мне теперь делать?

— Присядь, милая, я сделаю тебе чашечку кофе. — Она поманила к себе Джона. — И вы тоже, молодой человек. Вы, наверное, друг мистера Зарияна?

— Я его сын.

Это признание повергло Кристину в шок.

— —Ах вы, бедняжка. Полагаю, и вам не помешает выпить кофе, да и дружеское утешение и доброе слово тоже не повредят. — Негритянка чуть ли не силой увлекла обоих в роскошную комнату, полную картин и нелепых стульев с белой кожаной обивкой. — Анна, милочка, этот молодой человек только что лишился отца. Я понимаю, что ты расстроена, но постарайся подумать и о нем. У него гораздо больше поводов для слез, чем у тебя.

Служанка ушла, чтобы приготовить кофе. Но ее последние слова, похоже, дошли до сознания Анны. Она вытерла нос и негромко проговорила:

— Прошу прощения, вы, должно быть, убиты горем. Держу пари, Лев был прекрасным отцом. Как Тамара?

— Она тоже мертва. Оба погибли в автокатастрофе на обратном пути из Вашингтона.

— Господи всемогущий! — Ее залитое слезами лицо исказилось от ужаса. — Когда это случилось?

— Вчера. — Только сейчас Джон почувствовал, что на глаза ему наворачиваются слезы. — И теперь у меня не осталось никого, кроме вас.

— Вы ошибаетесь. — Она затрясла головой. — Мне очень жаль, но, уверяю вас, я не ваша мать. — Анна умолкла и огляделась по сторонам, словно ища нужные слова. — Вы можете остаться у нас на некоторое время, комнат здесь достаточно. Вы сын Льва, и я хочу помочь вам.

— В моем свидетельстве о рождении в графе «отец» стоит прочерк.

— Я ничего об этом не знаю.

«Если она будет и дальше так отчаянно трясти головой, она у нее отвалится», — подумал Джон.

— Вам не кажется странным, что моя семья была знакома с двумя Аннами Мюррей? — Он почувствовал, как гнев, словно желчь, подступает к горлу.

Девушка лишь пожала плечами в ответ.

— В жизни много странного.

— Раз уж вы так хорошо знали моего отца, то, быть может, подскажете, где мне найти эту вторую Анну Мюррей?

Теперь он разозлился еще сильнее и вложил в голос весь сарказм, на который был способен. Джон понимал, что ведет себя очень грубо, — его родители были бы в шоке, если бы слышали его сейчас.

— Я ничего об этом не знаю, — повторила Анна, упрямо поджав губы.

Появилась Кристина с кофе. Оба молчали, пока она переставляла чашки с подноса на стол. Служанка обвела их обеспокоенным взглядом, но вышла, не обронив ни слова. Джон чувствовал, что она хочет сказать или сделать что-нибудь, но не желает вмешиваться.

Анна пододвинула к нему чашку. Он не пошевелился, чтобы взять ее.

— И что мне теперь делать? — спросил Джон. Гнев его куда-то подевался. голос дрожал. Он вдруг почувствовал себя маленьким мальчиком, который хочет к маме. — Где тут ванная? — хрипло спросил он.

— Вон там.

Анна буквально выбежала из комнаты, словно хотела оказаться от него как можно дальше, чтобы ее жизнь наконец вернулась в нормальное русло. Джон последовал за ней, едва переставляя ноги, таким одиноким и несчастным он себя чувствовал. Эта девушка была его матерью, но твердо вознамерилась отрицать это. И он понял, что отныне и всегда будет один: больше у него никого не осталось.