Молли ощутила огромное разочарование.

— Но я надеялась получить место на поточной линии, где могла бы работать вместе с Агатой Фрейзер, той самой женщиной, которая и рассказала вам обо мне.

Было нечто романтичное в том, чтобы стоять на конвейере во время войны, и Молли уже предвкушала, как напишет об этом детям. А вот работа в расчетном отделе романтикой и не пахла.

— Видите ли, миссис Райан, — запротестовала миссис Гавелок — она по-прежнему улыбалась с таким видом, словно ничуть не сомневалась, что добьется своего, — в расчетном отделе очень нужен такой человек, как вы, умеющий обращаться с цифрами. Вы сделаете нам огромное одолжение, если согласитесь взяться за эту работу. В пятницу день зарплаты, и мне приходится самой сидеть в отделе, потому что остальные сотрудники не справляются, а это значит, что я пренебрегаю собственными обязанностями. — Подавшись вперед, она негромко добавила: — Скажу вам по секрету: для того, чтобы работать на поточной линии, особого ума не требуется — Да и зарплата там гораздо ниже.

Молли не выдержала и рассмеялась.

— Ну, хорошо, уговорили, я согласна. Но сначала я должна спросить вас кое о чем. Вы отпустите меня на рождественские праздники? Я дала честное слово своим детям, что приеду в Ирландию встретить праздник вместе с ними.

— Разумеется, — тут же ответила миссис Гавелок. Она протянула руку. — Добро пожаловать на борт, миссис Райан. А теперь пойдемте со мной, я попрошу мистера Пэрриша объяснить вам, что к чему.

— Вы хотите, чтобы я начала прямо сейчас?

Молли намеревалась вернуться в «Бон Марше» и купить платье, которое она присмотрела там вчера, но потом решила, что разумнее будет начать зарабатывать деньги, а не тратить их.

Вместо ответа миссис Гавелок взяла ее за руку и буквально потащила за собой в расчетный отдел, словно боялась, что новая сотрудница вдруг возьмет и исчезнет.


Мистер Пэрриш оказался славным невысоким старичком с мягкими серебряными волосами и розовым детским личиком. Он еще пять лет назад вышел на пенсию, но с удовольствием обнаружил, что с началом войны в его услугах вновь возникла необходимость, потому что многие мужчины и женщины ушли в армию.

— Дома мне было очень одиноко, — сообщил он Молли, и его голубые глазки увлажнились. — Моя жена, Мэри, скончалась, когда ей не исполнилось еще и шестидесяти, а Господь не благословил нас детьми. Мы намеревались, выйдя на пенсию, поселиться на островах Силли[78]. Вам не доводилось бывать там, миссис Райан?

Молли призналась, что нет, не доводилось. Более того, она понятия не имела, где эти острова находятся.

— Это совсем недалеко от Края Света[79], Край Света (англ. Land’s End) — мыс, расположенный на юго-востоке Англии.

Он оказался педантичным и надежным работником, хотя и ужасно медлительным. Мистер Пэрриш выводил буквы и цифры с таким тщанием, что слова казались напечатанными на машинке.

В отделе работали еще два человека: Эсма Фитцджеральд, мужа которой отправили в Гонконг через две недели после свадьбы, и Долли Берч, пятнадцатилетняя девица, посвящавшая почти все свободное время созерцанию своей смазливой мордашки в карманном зеркальце, которое носила в сумочке. Долли исполняла обязанности «прислуги за все» — доставляла письма, собирала карточки учета рабочего времени, которые рабочие оставляли на проходной, разносила чай с тележки, приезжавшей два раза в день, и частенько надолго исчезала, чтобы поболтать с многочисленными подружками в разных отделах завода.

В пятницу Молли сопровождала мистера Пэрриша в местное отделение банка Ллойда, и им пришлось подождать у входа, пока двери не открылись. Очевидно, женщины ходили с ним по очереди, то ли для защиты, то ли для того, чтобы он не сбежал с деньгами, — Молли пока не поняла. Каждый раз мистер Пэрриш забирал из банка намного больше тысячи фунтов банкнотами и монетами, чтобы выплатить зарплату. В «Гарстон электрикс» было более двухсот двадцати семи рабочих и служащих.

Остаток дня Молли раскладывала деньги по маленьким коричневым конвертам. Следовало вложить внутрь еще и выписку из платежной ведомости, а на лицевой стороне написать имя и фамилию получателя. Примерно в половине пятого мистер Пэрриш, Эсма и Молли двинулись в обход, нагруженные подносами с конвертами, которые вручили каждому рабочему в собственные руки в разных частях завода. Кое-кто жаловался, что им недоплатили и что они, например, отработали по сорок шесть часов, тогда как деньги им выдали всего за сорок четыре. Молли получила указание отвечать в том духе, что им надо заглянуть в контору в понедельник и недоразумение будет улажено.

Совершенно неожиданно для себя она вдруг обнаружила, что работа ей нравится. Молли влюбилась в мистера Пэрриша, быстро подружилась с Эсмой, ну а невыносимую Долли не любить было решительно невозможно.

С большим удивлением Молли поняла, что очень скучает по Райанам, — как и они по ней. Лили и Паулина расплакались, когда их невестка появилась на свадьбе, а Глэдис обняла ее и призналась, что очень рада ее видеть. Братья Тома ласково расцеловали ее в обе щеки, и Молли вдруг поняла, что по-прежнему остается членом семьи Райанов так же, как и Кенни.

Церемония получилась очень трогательной — было нечто мучительно-горестное в том, что двое молодых людей решили пожениться в самый разгар войны. Джеральд, которому только-только исполнился двадцать один год, служил лейтенантом в торговом флоте, а его восемнадцатилетняя невеста Люси едва не погибла при взрыве на фабрике по производству боеприпасов в Киркби, где работала. И никто не мог знать заранее, сколько им отпущено пробыть вместе в такое неспокойное, смертельно опасное время.

У Молли комок застрял в горле, когда священник объявил их мужем и женой. Она всем сердцем желала, чтобы Ирен осталась жива, присутствовала бы на свадьбе внука и приняла бы в семью новую миссис Райан.

Две недели спустя Молли приехала в Дунеатли. Было воскресенье, дети заранее знали, в котором часу она должна появиться, и уже ждали ее, когда автобус остановился на площади. Еще через несколько минут Молли сидела на диване, а они облепили ее со всех сторон, осыпая поцелуями, гладя по голове и требуя, чтобы она рассказала о своей работе, о людях, с которыми трудится, о свадьбе и прочих вещах, о которых мама писала им в письмах, — обо всем этом они пожелали услышать из первых уст. Особенно их заинтересовала Долли, которой они, похоже, восторгались; почему, Молли понять не могла. Томми спросил, не может ли она взять Долли с собой, когда приедет в следующий раз, и Молли ответила, что постарается, хотя и не может ничего обещать.

Выходные пролетели быстро, и в воскресенье после обеда она отправилась обратно в Ливерпуль, чувствуя себя самой несчастной женщиной на свете. Но все-таки Молли немного приободрилась, когда паром причалил к Пиэр-Хэд и она села на трамвай, чтобы ехать к Агате.

Постепенно устоялся новый жизненный уклад, с которым ей следовало считаться. Молли не знала, надолго ли, но новая жизнь начинала ей нравиться.


За пять дней до Рождества Бобби Гиффорд прилетел в Нью-Йорк. Со времени его последнего визита ход войны изменился самым кардинальным образом. Две недели назад японские истребители-бомбардировщики атаковали Перл-Харбор и почти полностью уничтожили весь американский флот. Сведения о потерях, включая корабли и живую силу, были засекречены. Еще несколько дней спустя Гитлер заключил союз с Японией и объявил войну Америке.

Бобби не рассчитывал, что его будут встречать в аэропорту. Поймав такси, он поехал в «Харрингтон», небольшую уютную гостиницу на Кэнал-стрит; Билл Фланаган телеграммой уведомил его о том, что на его имя там забронирован номер. Как только Бобби провели туда, он позвонил Биллу и сообщил, что прибыл на место.

— Завтра у нас совещание, — сказал Билл, — а сегодня ты, я и еще двое парней из газеты, которых ты не знаешь, Бен Овертон и Чей Деннис, немножко отдохнем в городе. У меня есть билеты на шоу, и еще я заказал столик в ресторане «Джеромз фиш бар». А пока можешь использовать свободное время по собственному усмотрению.

Они договорились в половине восьмого встретиться в фойе театра «Гэйети» на Сорок Второй улице. Бобби посмотрел на часы: начало пятого. Он совершенно точно знал, чем сейчас займется.

Получасом позже он был уже в «Блуминдейлз», с восхищением разглядывая рождественские игрушки, слушая рождественские гимны, звучавшие из громкоговорителей, и выбирая подарок для Билла и Карен, девушки из Швеции, с которой тот встречался последние шесть месяцев. Бобби не отказался бы купить подарки и еще кому-нибудь, но родители его давно умерли, а следы сестры затерялись во время Великой депрессии. Ему не составило особого труда выяснить, что его жена перестала быть таковой и развелась с ним еще в 1937 году, предъявив иск «о неправомочном оставлении супруги». С тех пор она вторично вышла замуж.

Бобби любил Рождество совершенно по-детски, и так было всегда. Вплоть до двенадцатилетнего возраста он упорно отказывался признавать, что Санта-Клауса не существует. Купив Биллу шарф, а Карен — очень дорогие духи, Бобби решил побаловать себя рубашкой и парой галстуков. Выйдя из магазина, он заглянул в первый попавшийся бар и заказал виски с содовой.

«Интересно, когда я приеду сюда в следующий раз, — спросил он себя, — будет ли Америка так же погружена в темноту, как и Британия? И не разбомбит ли Гитлер при поддержке япошек Нью-Йорк, как он сделал это с Лондоном?» Конечно, столицей Соединенных Штатов считался Вашингтон, но Бобби всегда относился к Нью-Йорку, как к центру Вселенной.

Вновь выйдя на улицу, он решил пройтись пешком до гостиницы. Дул ледяной ветер, высекая из глаз слезы. В каждом окне и витрине магазина горели яркие елочные огни, над головой сияли фонари, а на дороге весело перемигивались светофоры. Шедший ему навстречу мужчина остановился, прикуривая сигарету. Такого никогда не случилось бы в Лондоне, кто-нибудь обязательно бы закричал:

— Эй, погаси этот чертов огонь!

А вот представить себе Нью-Йорк без света было невозможно. У англичан есть такая славная песенка: «Когда огни вспыхнут вновь по всему миру...»

Бобби вздохнул и поднял руку, подзывая такси. Вернувшись в гостиницу, он сменил костюм, надел новую рубашку, галстук и отправился на Сорок Вторую улицу.


Шоу оказалось мюзиклом, чему Бобби был рад, поскольку был не в настроении для чего-либо серьезного, — и потому не удивился, когда на сцену выбежала Анна и стала танцевать. Затаив дыхание, он подался вперед и не отрываясь глядел на нее. Билл достал хорошие билеты — они сидели в первых рядах партера, поэтому разделявшее их расстояние было не так уж и велико. Вот только он мог ее видеть, а она его — нет.

Бобби не забыл ее и никогда не сможет забыть. Но потом он напомнил себе, что забывать-то, собственно, нечего. Более десяти лет назад она угостила его кофе и парой гамбургеров. Через десять лет они провели вместе один день. И вот, по прошествии очередного года, сидя в театре и глядя на то, как она танцует и поет, он понял, что это — его женщина. Но разве не отказалась она видеть его, когда он зашел, чтобы сообщить ей, что получил работу в газете?

Сюжет шоу был незатейлив. Пара странствующих актеров, которых играли Анна и какой-то гуттаперчевый малый, пытались сделать себе имя на Бродвее. История была банальной, но песни оказались мелодичными и заразительными, и вся труппа играла с таким воодушевлением, что Бобби охватил благоговейный восторг, к которому примешивался страх. Он мучительно ломал голову над тем, не следует ли ему пройти за кулисы после окончания шоу и поговорить с Анной. Но зачем? Она ведь уже ясно дала понять, что не желает иметь с ним дела. Он был самым обыкновенным парнем без особых талантов и перспектив. А она была Анной Мюррей и могла заполучить любого мужчину, которого захотела бы. Быть может, как-нибудь в другой раз, когда он будет один... Бобби собирался задержаться в Нью-Йорке и после Рождества. Он все еще хотел поговорить с Анной, и ему нужно время, чтобы обдумать свои слова. Быть может, ему все-таки удастся ее переубедить.


Ресторан «Джеромз фиш бар» располагался на первом этаже дорогого отеля, выходящего на Таймс-сквер, от которого до Сорок Второй улицы было всего несколько шагов. Билл заказал столик в той его части, где в окна с трех сторон виднелись яркие разноцветные огни на площади: реклама алкогольных напитков, автомобилей, банков, шоу-программ. Бегущие строки вспыхивали на стенах зданий, сообщая о текущем состоянии фондовой биржи, передавая заголовки последних новостей и пожелания всем счастливого Рождества.

Бен Овертон настоял на том, чтобы они заказали большую бутылку шампанского.

— Надо пользоваться возможностью, — мрачно заявил он. На вид он был настоящим патрицием лет семидесяти и мог написать статью обо всем на свете, хотя в последнее время сосредоточился на войне, которая ширилась, захватив в свои объятия и Америку. — Вот ты смог бы достать шампанское в Лондоне, Бобби?