Даша была влюблена уже почти год. Избранник, можно сказать сослуживец, тоже ее любил. Он был англичанином, хоть и бездетным, но женатым католиком. Угораздило же нарваться на типа, для которого развод – смертный грех.

– Привет! Эдвард не появлялся? – спросила Даша у сидящего за компьютерами разномастного народа.

– О, Дашенька, утро доброе, – первым откликнулся рыжий бородатый фотограф Иванов. – Твоего Эдика еще нет. Зато Гриша уже увел сво его Витю в некое место. Голубые они, что ли?

Шутка была старая, но люди привычно улыбнулись. Все знали, что Гриша – Грегори был подкаблучником, то есть нормальным американским мужем, и отцом трех дочек, на чью учебу зарабатывал в России, пахал как проклятый. А доставшийся ему переводчик Витя бегал за каждой юбкой в немаленьком здании. Или за каждой брючиной, но женской. Укромное же место – гриль-бар, в котором они ежедневно завтракали и болтали. Один взахлеб говорил про детей, другой про баб, и оба были довольны.

Дашу раздражала манера адаптировать иностранные имена, причем обязательно в уменьшительные. Почему бы не называть человека так, как он представился? Но сломить волю соотечественников к такого рода забавам ей не удалось. Консультанты поначалу дергались, когда их непонятно окликали, а потом смирялись, кто равнодушно, как Эдвард, кто весело, как Грегори.

– Тогда я поперевожу сопроводительные тексты к фотографиям, – решила девушка и вытащила из ящика стола ноутбук.

Так она сигналила о своей занятости – трепаться не хотелось. Даша давно сообразила, что трудоголикам главное – быть на посту. Если вычесть из их бдений время на сплетни, интернет-новости, личные звонки и кофе, как раз и останется нормальный рабочий день.

– Как это с порога за ноут? Даже не выпьешь ничего с утра? – резвился Иванов.

Много сделать ей не удалось: явился Эдвард, высокий, стройный, обаятельный шатен с неповторимыми зелено-карими глазами. Даша от радости напряглась до боли. Он превратил ее боль и радость в сплав с новыми, трудно выносимыми качествами. В его присутствии, даже при мысли о нем, не удавалось и вспомнить, чем эти чувства были по отдельности. Без вины виноватый католик. Симпатичный чужой муж. Остроумный лондонец. Горе луковое.

Этот роковой мужчина увидел белый свет на три года позже своей жены и на десять лет раньше Даши. Она затруднилась бы ответить, красив ли он, ухожен ли, модно ли одет. Он был Эдвард – исчерпывающая характеристика. Профессионалы сначала отмечали его чувство юмора и потом, будто нехотя, добавляли, что, конечно, парень в своем деле специалист. А это дорогого стоило во всех смыслах. Обычно каждый консультант объявлялся нашими рекламщиками никчемным дармоедом. Когда кто-нибудь, стремясь уязвить или констатируя факт, тихонько бормотал: «Неплохо вышло, только с вами ведь иностранцы работают», они презрительно отвечали: «Точно, иностранцы, которые засранцы». Люди не рвались учиться. Но не потому, что нечему. Просто гонору было в избытке. И лень, родная его сестренка, присоединялась к высмеиванию чужих знаний и умений. Но Эдвард без усилий располагал к себе, и к нему прислушивались.

Негласно считалось и громогласно выкрикивалось по пьяни, что те, кто нужен у себя, в Россию не едут. Да, фамилии известные, чем-то каждый прославился, но вышли мужики в тираж, поэтому хватаются за шанс заработать любую мелочь где угодно. В наличие на свете энного количества людей онегинского толка, которыми понемногу овладевает охота к перемене мест, верить никто не желал. Разве востребованный специалист будет потакать детской любознательности, теряя в гонораре? На самом деле разные обстоятельства гнали иностранцев из дома в командировки, длящиеся несколько месяцев. Одни не терпели бездействия и заполняли паузы между проектами в своих странах. Вторые искренне полагали: их миссия – нести цивилизацию дикарям в бывшем соцлагере. Иначе не узнают несчастные жертвы коммунистов, что реклама – это искусство. Третьи убирались подальше от жен, когда отношения либо накалялись, либо затухали. Четвертые приезжали из интереса. За свой счет не двинулись бы, но если агентство оплачивает, почему бы и нет. Были и те, у кого неважно пошли дела на родине, но это не означало, что они никогда больше не наладятся. Отработав контрактный срок, многие клялись, что больше они ни ногой в бестолково деловитую, льстиво хамоватую Москву. Но некоторым этот город западал в душу, а из нее ведь уже не вырвешь. Эдвард мотал в России второй полугодовой срок из-за разлада с женой. Он мог бы менять страны – Восточная Европа, даже Африка жаждали опытного руководства, но застрял в Москве из-за великолепной русской девушки. Что делать с их платонической любовью? Эдвард вопросительно взглянул на Дашу, будто та знала ответ.

Переводчица едва не застонала сквозь зубы. Впереди были несчетные секунды бок о бок и визави с любимым англичанином. Пытка старанием не обнаружить своей влюбленности даже неровным дыханием. Ад участия в коллективном веселье, на которое горазды скучающие без приколов рекламщики. Вечером, если Эдвард будет в силах выдержать близость чуть ожившей на незнакомых людях красавицы, ужин в ресторане. Если сил недостанет, придется разбегаться и перекусывать порознь. И уже после полуночи телефон свяжет ее квартиру с его роскошным от щедрот фирмы съемным жильем. И они будут разговаривать почти до рассвета, мучительно и понапрасну возбуждая друг друга житейской, а не эротической откровенностью. Разве это жизнь?

Эдвард кинулся в общение с бурно приветствовавшей его частью российского народа, будто хотел в нем с горя утопиться. Даша стала переводить направо и налево. День сдвинулся с мертвой точки одиночества. И покатился, кажется, под откос. Девушка вспомнила, как их с бабником Витей вызвала шефиня, отвечающая за бытие иностранцев:

– Господа толмачи, завтра прилетают два консультанта – американец Грегори и англичанин Эдвард. Разбирайте как хотите.

– Имя-то какое – Эдвард. Все равно что нашего наречь Козьмой. Пусть Даша им занимается, – небрежно бросил Витя. И сварливо напомнил: – Я пять лет жил в Штатах, мне противен английский акцент.

– Хорошо, хорошо, – закивала Даша. И не удержалась, съязвила: – Не в акценте дело. Языки уже практически разные – английский и американский. Я владею обоими.

– А я не соглашусь, – разозлился парень. – Между прочим…

– Хватит! – прервала его еще очень нестарая бизнес-леди.

Ей нравилось глядеть, как молодежь толкается за место под солнцем. Она наслаждалась, когда девочка изящно уедала мальчика. Правда, на работу брала в основном мальчиков, пусть и изгрызенных конкурентками. Но Даша уже числилась в штате, и дама поощрила ее одобрительной усмешкой.

– Сосредоточьтесь! Вы должны стать своим подопечным мамой, папой, бабушкой и дедушкой в одном лице. Встретить в аэропорту, устроить в квартире, держать связь с водителями, помочь купить продукты, сделать заказ в ресторане, поводить по Москве – ваша обязанность. О выходных договаривайтесь с ними. С любыми просьбами они обращаются сначала к вам, и чем больше вопросов решите сами, тем лучше. Не пускайте их есть в забегаловки, отговаривайте от суши – они потом животами страдают. От гриппа лечите народными средствами. Не раз уже платили дикие деньги нашим врачам, а они и за такие суммы назначают малину, мед и банки. Я к тому, что аптеки тоже на вас. И держите себя в руках, что бы ни случилось. Было дело, консультант у нас забыл переводчика.

– В смысле? – удивился Витя.

– На улице, на окраине. Тот вышел из машины водички себе в киоске купить, а этот подождал минуту и велел шоферу трогать. И уехали. А однажды, еще казино в Москве были легальными, переводчица сопроводила игрока на свою голову. Он не захотел проиграться в блек-джек, и на его «сдаюсь» одна дура сказала по-английски: «Сдавайтесь, сдавайтесь, америкосы, зато русские никогда не сдаются». Английский был плохонький, он толком ничего не понял. Так вторая дура ему дословно качественно перевела. И хихикала при этом. Он закатил истерику по поводу дискриминации. Еще был тут уникум. Сдружился с консультантом, водой не разольешь. Сказал ему, что идет к зубному. Иностранный друг от всей души: «О, я могу тебя проводить. Буду сидеть в коридоре и плакать». Наш: «Плакать будешь?» – «Буду. Я ведь еврей». И с виду нормальный москвич с юдофобским оскалом изумляется: «Так ты еврей, а не американец?» В общем, вам ясно? Никаких проколов.

Для Даши все началось в аэропорту. Девушка немного припозднилась, не успела достать табличку с фамилией иноземца и названием своего агентства, а пассажиры уже шли. Она лихорадочно рылась в сумке, и вдруг напротив остановился приятный длинный мужчина. Не вертел хорошо ошевелюренной головой по сторонам, читая призывы расторопных клерков. Терпеливо стоял, глядя на Дашу, и ждал. Нервировал он ее страшно. Наконец она нашла проклятый листок и с треском развернула на уровне груди.

– Это я! – сказал Эдвард. – Я знал, что именно вы ждете именно меня. Почему-то знал наверняка.

Она подняла голову и обомлела, кажется, на веки вечные. Так пошло ни одно ее увлечение не стартовало. Реальность оказалась неприличнее любой сцены зарождения чувств в мыльной опере. Но что было, то было.

День прошел обычным своим чередом. Вечером Грегори с Эдвардом собрались в бар смотреть футбол, звали и переводчиков. Витя согласился, Даша отказалась, памятуя о Варюше. Та позвонила минута в минуту. Значит, действительно было нужно. Договорились встретиться у выхода из агентства. Когда Даша взглянула на осунувшуюся дочь неудачливой художницы, ей почудилось, что та с крыльца вообще не уходила. Минутой позже она заметила, что девушка сменила черную кофту на синюю. Все-таки отлучалась домой. Настороженность растворилась в легком майском воздухе, не успев превратиться в досаду. Даша не жаловала демонстративно ретивых в ожидании чего бы то ни было.


Девушка сразу попросила называть ее не Варюшей, а Варварой. Детское имя звучало фамильярно. Даша с облегчением согласилась и предложила:

– Идем в кафе.

Варвара заартачилась: дорого, лучше поговорить на скамейке. А потом пусть Даша хоть в ресторан отправляется.

– Лавки мокрые, даже если мы и найдем их в каком-нибудь сквере. А бродить невмоготу. Я утром выпила кофе. Обедать не ходили, потому что собирались рано закончить. Так что мне необходимо поесть. Я тебя приглашаю, и не беспокойся, это меня не обременит.

Даша говорила настолько твердо, что Варвара перестала спорить. В уютное полупустое кафе вошла, расправив плечи. А увидев в меню цены минералки и кофе, вздохнула, дескать, завели меня в сумасшедший дом, придется играть ненормальную и есть за такие деньжищи. Захлопнула папку со словами:

– Мне то же, что и тебе.

Потом с видом жертвы произвола богатых самодуров, которые развлекаются насильственным кормлением граждан, начала изучать потолок.

– Два свежевыжатых грушевых сока, два салата, два рагу, два мороженых с грецким орехом и кленовым сиропом, два кофе, пожалуйста, – заказала Даша матерой официантке, которую странно было видеть среди мальчиков и девочек в униформе. И обратилась к спутнице: – Пойдет?

Варвара кивнула. Работница подноса, начинавшая, вероятно, еще в общепите, показала класс. Она улетела и быстро вернулась с соками и салатами. Пусть не бабочка, а крупная тяжелая птица, но ведь летала, пока остальные семенили по полу. Какой-то клип на горьковскую песнь о буревестнике, и смех и грех.

– Чем я могу помочь тебе, Варвара? – спросила Даша. – Или сначала поедим, а затем к делу?

– Давай одновременно, чтобы не тратить время.

Вскоре приглашающая сторона жалела, что отказалась искать мокрую лавку и сидеть на ней хоть час, хоть два. Лютый голод, дождь и холодный ветер весьма способствовали бы восприятию. В кафе же Варвара уплетала рагу за обе впалых щеки и рассказывала о кошмарах, которые были ее повседневностью. А Даше кусок в горло не лез. Она была не из тех, кто ужинает под телерепортажи о катастрофах с ранеными и погибшими.

По словам Варвары, пока она была школьницей и пока была жива Марта Павловна, Виолетта держалась. Расписывала бани русалками, коттеджи джокондами и венерами. Малевала вывески для забегаловок и «рисовала натюрморты» на их быстро засаливающихся стенах. Деньги случались немалые. Но стоило разбогатеть, как в нее влюблялся художник или поэт, которого приходилось содержать. Кончались бабки, кончалась и любовь. Марта Павловна ходила по не иначе как почкованием размножавшимся галереям, часто натыкалась там на знакомых и пристраивала «настоящие картины» Виолетты. Но они почему-то не продавались. Старушка не раз заставляла унылую подругу выносить свои шедевры и раскладывать на асфальте, сама нахваливала, усевшись рядом на складном стульчике, но и праздношатающиеся нувориши шарахались от них. Зато незатейливые и какие-то милые, специально на продажу с лотка выполненные гравюры Марты покупали. Тогда она вкладывала все деньги в кулачок Варюши и шептала: «Дома положи незаметно маме в кошелек». Тяжелый нрав и клятая жизнь Виолетты сквозили во всяком ее мазке. А новым хозяевам чужих жизней, боявшимся за жизнь собственную, требовалось повесить на стенку что-нибудь светленькое, простенькое, веселенькое.