Девушка улыбнулась и отрицательно покачала головой.

– А если вы сочли меня нормальным, то, как таковой, я не могу не представиться, не спросить вашего имени и не пригласить вас на ужин. Какое заведение предпочитаете?

Столь изобретательно с ней еще не знакомились. Убегать от него было неловко, хотя повода для совместной трапезы девушка не видела. Но почему бы не назваться?

– Спасибо за цветы. Я – Даша. Специалист по межкультурным коммуникациям. В просторечии переводчик.

– Влад Гордиенко, предприниматель средней руки. Если мне интересно, предпринимаю с юмором. Если рутина – с толком. Так как насчет ужина? Он может быть и завтраком, и обедом, и полдником в любой день и час, когда вам удобно.

– Я сейчас очень занята на работе.

– Но рано или поздно будете посвободнее. Могу я хоть изредка вам звонить? Вдруг попаду в момент, когда вы элементарно захотите есть?

Она вытащила из сумки визитку:

– Да.

Он тоже протянул ей глянцевую картонку:

– И мои общие данные. Скажу в трубку: «Здравствуйте, Даша, я Влад», а вы меня уже забыли. Будет чем разбудить память.

Они попрощались и разошлись. Даша снова принялась думать об Эдварде.

А он явно закруглялся – каждые два дня читал по лекции. Их признавали блестящими даже самоуверенные гении московской рекламы. Народу являлось много, не только из агентства, и бывало, офисному люду не на что было присесть – все стулья доставались гостям. Сыпались каверзные вопросы, звенели яростные возражения. Девушка переводила часа по три с половиной. Это притом, что синхронисты должны меняться каждые тридцать минут, иначе у них мозги закипают. Ее организм пока выдерживал, но голова болела страшно. И хриплый голос норовил пропасть совсем. Влад как-то позвонил, чтобы напомнить про ужин, но, услышав ее, стал извиняться: «Вы берегите себя. Я подожду». Впервые она радовалась тому, что Эдвард отлынивал от личных контактов: «Мне необходимо тщательно готовиться к выступлению, а тебе отдыхать». Так и жили ради его славы и ее здоровья.

Однажды Варвара поймала Дашу в дверях:

– Мне опять в твою сторону. А тебе в свою?

И, не дожидаясь ответа, зашагала рядом. Переводчице меньше всего хотелось разговаривать, даже слушать было невмоготу. Человеческая речь на любом языке вызывала отвращение. Она рвалась в целебную тишину, о чем и сообщила, надеясь на милосердие.

– Я и не думаю тебе надоедать, – обиделась чувствительная протеже. – Но мы договаривались.

– О чем?

– Не помнишь? Обмыть мою первую зарплату.

– Уже выдали? Поздравляю!

– А тебе что, нет?

– Я не в штате. Нам платят тем числом, которым заключен договор.

– Понятно. А то я чуть не обиделась, думала, ты издеваешься.

– Не надо обижаться, не выяснив, что к чему. Мы люди, спросить, обсудить можем что угодно, – завелась было Даша на любимую тему, но в горле запершило. Еле выговорила: – Разве ты сегодняшний день назначала?

– Нет. Вот и пытаюсь уточнить. Смотри, понедельник, Эдвард был на манеже. Во вторник и среду ты не в форме, еле живая. Следующее представление в четверг. Значит, в пятницу, субботу или воскресенье. У тебя отмечаем, выбирай.

По тону Варвары ясно было, что англичанина она считает отнюдь не дрессировщиком местных тигров, а клоуном. Прониклась общим мнением, не выслушав ни одной лекции. Но спорить Даше не моглось.

– Давай в пятницу после работы. Эдвард теперь по вечерам не задерживается. Прямо из агентства отправимся ко мне. Идет?

– Ладно, – сказала Варвара, – ты можешь не отвечать, если голоса нет. – И заговорила сама, высекая из тротуарной плитки искры нестираемыми металлическими набойками на каблуках своих шпилек. Всего месяц назад она мечтала о зарплате тысяч двадцать. Получила сорок, но настроение у нее было отвратительным. Горячилась: – Угробили страну, мерзавцы, разворовали, опустили честных людей ниже плинтуса. И следят, уроды, чтобы трудящиеся с голоду не подохли, но никаких радостей не видели. А если и подохнут, никто не расстроится. Здравоохранение, образование, культура в развале. Перспективы нулевые: квартира, качественная машина, гараж, дача – это что-то нереальное…

Даша такого давно ни от кого не слышала. Разве что лет десять назад от Киры Петровны, но тетушка, ругаясь, намазывала красную икру на булку с маслом, и внучатая племянница кивала и смеялась. Когда Варвара пошла по третьему кругу, она не выдержала – извините, связки – и натужно, глухо заспорила:

– Знаешь, мы пережили кошмар смены строя. Я читаю про восемнадцатый, девятнадцатый год двадцатого века и реву со шкурным пониманием. Ты вникни, человек родился, к примеру, в тысяча девятисотом году и ухитрился, повезло ему дожить до тысяча девятьсот семидесятого. Что в эти годы вместилось! И не только у россиян. Нет, Варвара, мы не единственные. Я лично благодарна последней революции за свободу. Нашему поколению жаловаться не на что. Люди снимают квартиры, если хотят жить отдельно от семьи. Покупают собственные, пусть не шикарные, но не стоят десятилетия в очереди на государственные пеналы. Меняют работу. Ездят по миру. Это не так дорого, вовсе не обязательно летать бизнес-классом, останавливаться в пятизвездочных отелях и обжираться в ресторанах в центре мировых столиц. И поверь, ничем особенным наше нынешнее существование не отличается от мирового. Законы не работают? Так везде процветают воровство и коррупция до тех пор, пока за неуплату налогов и взяточничество не начинают сажать на двадцать пять лет. Везде торгаши наглеют, пока на них не начинают подавать в суд, драть штрафы и опять же сажать. Я тоже возмущена тем, что у нас творится. И ненавижу культ денег. Но все равно шансов стало гораздо больше, даже если самим их не создавать предательством, клеветой, грабежом и прочими мерзостями. А ты здоровая, молодая, образованная женщина, наверняка талантливая – гены. Разберись, чего хочешь, – и вперед. Я не утверждаю, что все получится. Я не говорю, что будет легко, тепло и светло. Но хоть перестанешь чувствовать себя классовым антагонистом таких же нормальных, молодых и образованных. Все, я умолкаю, иначе завтра надо будет идти к врачу.

– Сказочница, – припечатала Варвара. – Мы с тобой будто в разных странах в разное время жили. То, что тебе свобода, большинству – смерть.

Даша усмехнулась. Страна была одна и время одно. А вот люди…

* * *

Дома она вошла в скайп и обнаружила, что мать давно пытается с ней связаться. Включила видео, сказала:

– Привет, вот и я.

– Что с тобой? – испугалась Ася. – Под глазами синяки на полщеки. И сипишь ужасно.

– Перевожу многочасовые лекции, профессиональная реакция связок.

– Профессионалы как раз умеют их беречь. Так, надо принимать экстренные меры. Коньяк с лимоном исключается. Не вздумай, сопьешься, как рокеры, которые этим горло бодрят. Молоко есть? Грей быстро, клади в него мед и масло и наслаждайся. А все, что мы имеем сказать друг другу, напишем. Я помолчу в знак солидарности.

– Переписываться? – уныло спросила дочь. – Я, когда разговариваю, успеваю чувствовать, а когда пишу – нет.

– Значит, тебе нужны визуальные впечатления для эмоционального напряжения. Дитя научно-технического прогресса, жертва экрана и дисплея. И ведь ты телевизор почти не смотришь, а за компьютером по большей части работаешь. Что же с остальными творится? Вообще на печатное слово не реагируют? Но мужайся. Или ты пьешь молоко на моих глазах, пока не остыло, и стучишь по клавишам, или я отключаюсь.

– Бегу готовить лечебное зелье, – прохрипела Даша и ушла в кухню.

Через пять минут, демонстративно хлебнув из большой керамической чашки и вздрогнув от отвращения, она торопливо начала писать: «Молчу, мамочка, стучу, мамочка».

«Как жизнь, любимая? – ответила Ася. – Жак увез Софи на вечеринку к подруге, так что я в твоем распоряжении».

«Привет им. А дела как сажа бела».

«Вот оно! Разве в устной речи сейчас возможна эта фраза? А на письме отлично смотрится и даже звучит где-то в крови. Излагай по порядку. И, будь добра, начни со своего мучителя Эдварда».

«О, когда появилась Варвара, наши научили его приветствию: «Здорово, нова Варья». И он говорит ей это по десять раз на дню, возвращаясь с перекура на улице. Народ в холле так веселится».

«А она знает английский?»

«Представления не имею. Но в Москве сейчас все его немного знают».

«И ты еще удивляешься проблемам с голосом?! Тебе сигареты противопоказаны!!!» – вскинулась знаками препинания беспомощная в отдалении мать.

«Да я не курю ни активно, ни пассивно, не хожу с ним, сам справляется, – успокоила дочь. – Кстати, о Варваре. Сегодня она заявила мне, что высший и даже средний класс жирует за ее счет».

«Ого! Ей бы быть скромнее. Надо брать ноги в руки и удирать от зависти и жажды чуда к трудам по силам и удовольствиям по средствам. А то не заметит, как жизнь пройдет».

«Да, мамочка. Люди так бугристо живут, но ничего не пытаются сгладить. Будто чем им хуже, тем лучше. Мир переделывать все готовы, а чашку вымыть и обои сменить – единицы».

«Доченька, все это – общие места, да еще и отхожие».

«Вот не общее: в пятницу мы с Варварой будем у меня отмечать праздник ее зарплаты. В кафе ей дорого, к себе не приглашает – стесняется».

«Не заговаривай мне зубы. Как Эдвард с тобой обращается?»

То ли способ общения поколебал твердыню скрытного характера Даши, то ли грядущий отъезд англичанина расшатал ее устойчивую психику, но она написала обо всем. Ему удалось искоренить свою любовь к ней: он не бросает на нее дворняжьи взгляды в офисе, не звонит по ночам, не приглашает в ресторан, отказывается гулять по Москве.

«Бог есть!!! – возликовала Ася. – Вот-вот и с тебя наваждение спадет. Надеюсь, ты не опустишься до выяснения причин его холодности?»

«Опускаться не хочется, мамочка, а выяснить – очень. В конце концов, я из-за него забыла, когда спала больше трех часов в сутки».

«Ты из-за себя не спала. Его дело было предложить ночные бдения, твое – отказаться. Терпи. Разозлись и начинай приглядываться к другим мужчинам».

«Жестко. Но правда. А меня неделю подкарауливал возле цветочного некто Влад. И дарил сначала пять роз, потом три, потом одну в знак постепенного убывания грусти на моем лице».

«Дожили! И в России перевелись мужчины, которые начали бы с двадцати семи роз».

«Почему с двадцати семи?»

«Цифра твоего возраста. Можно со ста двадцати семи. Шучу. Мальчику надо было вложить цветы тебе в руку почти насильно, а для этого пять штук – оптимальное количество. Кто он?»

«Сейчас, погоди, тут где-то его визитка… Ага, Гордиенко Владимир Семенович, гендиректор ЗАО «Оборудование». На вид лет тридцать… Мам! Мама! Мамочка, о чем ты задумалась?»

«О температуре твоего молока. Не подогреть ли? А тебе имя ни о чем не говорит?»

«Владимир теперь тоже Влад? Но это логично. Фамилии раньше не слышала. Корни украинские?»

«Пусть будут корни. А в Воронеже люди с такими фамилиями считают себя малороссами и не любят хохлов».

«При чем тут Воронеж?»

«К слову. Делюсь информацией, которая даже мне, владелице, не нужна. Тебе легче?»

«Да, спасибо. Могу голос подать».

«Не надо. Твоя машина на ходу?»

«Разумеется, я за ней слежу. Приедешь кататься?»

– Не исключено. Оживай, – сказала Ася. – Кажется, тебе все труднее преодолевать искушение заговорить. Посему – до свидания. Люблю.

– Я тоже, – пискнула Даша и обалдела от метаморфоз тембра.

Но народное средство ликвидировало неприятные ощущения в горле, и больная двинула за новой порцией.

Ася же вновь убедилась в том, что она – баба русская. Жак учил: когда обстоятельства изменяются, француженка советуется с мужем, листает ежедневник и только потом действует. А она сначала зашла на сайт «Эр-Франс» и заказала билеты на ближайший рейс в Москву и обратно через три дня. Затем параллельно объяснялась с Жаком по телефону и утрясала дела по электронной почте.

Назавтра она открыла дверь в квартиру дочери своим ключом, огляделась и позвала:

– Мотька! Где ты? Встречай, бездельница! Надеюсь, у вас чистенько?

Когда Даша вернулась из агентства, ее ноздри легко и торжественно поприветствовал аромат жареного мяса, а взгляд ублажила бутылка вина. Ася, устав ждать, заснула на диване в кофейного цвета брючном костюме. С ним приятно гармонировала сиамская кошка, блаженно забывшаяся на ее животе. Девушка сделала все, чтобы повизжать от радости, но не смогла издать ни звука. Мама поняла, как ее старшей одиноко и мерзко. Сказала Жаку и начальству, будто ей позарез надо увидеть хохломскую роспись или еще что-нибудь колоритное для вдохновения, и бросилась поддерживать свое дитя. Теперь все будет хорошо. Даша на цыпочках ушла в другую комнату и там начала тихонько откашливаться – предварять французский ужин горячим молоком было невыносимо.

Утром, как только Даша неохотно утащилась в офис, Ася побросала в сумку фотоаппарат, видеокамеру и диктофон – обычный набор для путешествий художественно одаренной натуры, занятой прикладным искусством. Взяла ключи от машины, доверенность, но отправилась не на стоянку, а на первый этаж к тете Кате. Эта тучная старуха некогда работала в ЖЭКе и, казалось, помнила всех, кто хоть раз за ее жизнь мелькал во дворе.