Не жениться, хотелось написать мне. С таким послужным списком — зачем вам это? Но вместо этого я посоветовала им никого не приглашать на церемонию, а после свадьбы устроить вечеринку, арендовав очень большое помещение, чтобы враждующие стороны держались подальше друг от друга.


Я посмотрела на часы — без десяти десять. Скоро придет Беверли. Отложу для нее пару писем от трансвеститов — у нее хорошо получается на них отвечать. Следующее письмо было написано на голубом почтовом бланке Базилдона. Почерк, хотя письмо было написано слегка дрожащей рукой, показался мне знакомым, но откуда — непонятно. В эту минуту у меня пропищал мобильник — пришло сообщение. На экранчике высветились буквы и какие-то значки. Я озадаченно заглянула в словарик Серены: «Мой ангел». Я улыбнулась, представив, какие мучительные усилия Эд приложил, чтобы набрать сообщение левой рукой. Телефон пропищал снова, и я прочитала: «Ску4аю!» Я засмеялась, вспомнив рекламу смс-сообщений: «Прояви заботу». Я и на самом деле чувствовала, что Эд обо мне заботится. Настроение у меня поднялось, и, повеселев, я вернулась к письму.

Дорогая Роуз, у меня есть проблема, и я очень надеюсь, что вы сможете мне помочь. — Сделаю все возможное, подумала я. — Чуть больше года назад мне поставили диагноз «лейкемия». Можете представить мое состояние. Я был в шоке, ведь я понятия не имел, что со мной что-то не так: подумаешь, изредка шла кровь носом, или подхватил пару инфекций. Мне было 35 лет, как говорится, «мужчина в самом расцвете сил», жена только что родила нашего первого ребенка. Основной метод лечения острой миелоидной лейкемии — химиотерапия. Я прошел три курса, и результаты были хорошие, но, к сожалению, у меня очень короткий период ремиссии.

— Доброе утро, Роуз! — бодро прощебетала Бев. — Роуз? Что с тобой? — спросила она.

Я подняла голову.

— О, извини, привет, Бев. Привет, Трев.

— У тебя такой серьезный вид. Плохое письмо?

— Да, — ответила я, продолжая читать. — Грустное.

Врачи говорят, что болезнь перешла из хронической стадии в ускоренную и моя единственная надежда — донорский костный мозг. Но у меня редкая группа крови, и до сих пор не нашелся ни один донор ни среди членов моей семьи, ни в национальном банке данных. — Бедняга, подумала я. — У всех членов моей семьи взяли анализы — у матери, дяди, тетушек, двоюродных и родных братьев и сестер. У всех, кроме одного. Это мой брат. Он отказывается сдать анализы, потому что шесть лет назад мы поссорились из-за денег, и с тех пор он со мной не разговаривает. — Волосы у меня зашевелились. Я слышала собственное тяжелое дыхание. — Роуз, настало время все объяснить. Мать сказала, что ты снова встречаешься с Эдом, и, хотя мы с тобой никогда не виделись, мне кажется, ты имеешь на него какое-то влияние. По словам врачей, без донорского костного мозга мне осталось жить от четырех до шести месяцев. Поэтому я обращаюсь к тебе в полном отчаянии и прошу, чтобы ты вступилась за меня перед ним.

Меня как будто скинули в пропасть. Письмо затряслось у меня в руках.

— Роуз, что с тобой? — раздался голос Беверли как бы издалека.

— Что?

— На тебе лица нет.

— Да.

— Значит, очень грустное письмо? — спросила она, включая компьютер.

— Да, — пробормотала я, — очень.

Эд проигнорировал три письма, которые я ему послал. Моя мать, сестра Рут и два брата пытались убедить его, но безрезультатно. У Эда такая же группа крови, и шансы на успех очень велики. Роуз, я люблю свою жену и дочь и не хочу оставлять их. Хочу увидеть, как Эми делает первые шаги. Хочу качать ее на качелях в парке. И провожать в школу. Я хочу, чтобы у меня был шанс прожить свою жизнь, но время не ждет. Если ты можешь сделать хоть что-то, чтобы Эд задумался, мы будем тебе очень благодарны. Джон Райт.

Слова расплывались перед глазами. Я перевернула конверт и перечитала обратный адрес. Королевский лазарет, Халл.

— Роуз, что стряслось? — повторила Беверли. Я смотрела в окно на серое небо, потом перевела взгляд на реку. — Все в порядке? — тихо произнесла она.

— Нет, Бев. Не в порядке.

— В чем дело?

Я не ответила. Я не могла ответить. У меня не было слов. Теперь я вспомнила телефонные звонки матери Эда и его сестры и как он жестко отказал им в помощи. Вспомнила письмо, которое он выкинул, даже не прочитав, и фрагмент другого письма, который я нашла в мусорной корзине. Что там говорилось? Я знаю, у нас были разногласия, но ты — мой последний шанс… Я-то думала, что Джон просит денег. Но дело не в деньгах — на карту поставлена его жизнь.

Как мог Эд отказать ему? Как можно быть таким эгоистичным, таким скупым, таким… подлым? Этим маленьким словом невозможно описать нечеловеческое убожество души, его ужасающее бессердечие.

— Можно я взгляну? — спросила Беверли. Я протянула ей письмо, глядя, как выражение ее лица меняется от сочувствия до полного непонимания и даже шока, когда она подошла к концу. — Его родной брат? — пораженно спросила она. Ее глаза расширились от негодования. — О Роуз. — Мы смотрели друг на друга, онемев от потрясения. Она покачала головой.

— Кошмар.

— Я знала, что он подлец, — проговорила она, поджав губы. — Но это… выше моего понимания!

— Как ты могла знать? — спросила я. — Вы же не знакомы.

— Та история с Мари-Клер. Моя подруга Джилл рассказала, что Мари-Клер бросила Эда именно по этой причине — он повел себя низко. Когда она жила с ним, он заставил ее платить арендную плату, хотя сам же просил ее переехать к нему. В ресторанах они всегда платили поровну, и он никогда не оставлял чаевых и никогда не угощал ее. Мари-Клер сказала, что Эд — самый привлекательный мужчина, которого она знала в жизни, но его жадность все портит.

— Она права, — ответила я. Так вот что Эд имел в виду, когда говорил, что Мари-Клер все время «ныла» и «жаловалась». Неудивительно, что он не захотел рассказать, почему она от него ушла.

— Но разве ты сама никогда этого не замечала, Роуз? — тихо проговорила Беверли. — Ты же была за ним замужем. Неужели ты не замечала?

Я задумалась над ее вопросом, глядя в окно.

— Наверное, замечала. Естественно, я это видела, но на первых порах он так вскружил мне голову, что я не обращала внимания. Потом у меня появилась моя колонка, работы было по горло, и мне стало не до этого. Конечно, я замечала какие-то мелочи, но прощала их ему, потому что понимала, что у него было непростое детство, которое оставило тяжелый отпечаток.

— Его детство здесь ни при чем, — горячо возразила Беверли. — Я знаю людей, у который было кошмарное детство, и они невероятно щедры. Хэмиш, например! Он вырос в многоквартирном доме в Глазго и долгие годы был на грани выживания, когда учился музыке, но он всегда за меня платил. Детство Эда не имеет никакого значения, — возмущенно заявила она. — Он один из тех людей, кто просто не умеет отдавать.

И я подумала: ведь она права. Совершенно права. Как всегда, Бев попала в яблочко. Эд не способен отдавать. Не умеет отдавать. Точнее, просто не хочет. И он никогда не был на это способен.

Теперь я вспомнила, что он никогда не жертвовал на благотворительность, не подавал бездомным, торговался с продавцами в магазинах. Он говорил, что давать чаевые таксистам «унизительно», поэтому никогда так не делал. Когда нас приглашали в гости и я хотела взять с собой шампанское, он запрещал мне и говорил, что «хозяева обидятся». И как он жаловался, что я посылаю чеки читателям, — со временем я просто перестала вообще об этом упоминать. В конце концов, это же мои деньги, и я могу распоряжаться ими, как в голову взбредет. Но он говорил, что я безнадежно «наивна» и «легковерна». Я взяла сумку.

— Куда ты, Роуз?

— Прогуляться. К обеду вернусь.


Я ехала через мост Блэкфрайарз по направлению к Сити, и в голове всплывали разные неприятные мелочи, которые я раньше не замечала, потому что была влюблена. Например, как он не хотел покупать мне обручальное кольцо, говоря, что в этом «нет смысла», ведь мы были обручены всего шесть недель. Или наш дешевый медовый месяц на Менорке, в мертвый сезон, в крошечной квартирке его матери. Не желаете приобрести лотерейный билетик, сэр? Нет, спасибо. По этим словам я и узнала его на балу. И вспомнила, что его главное возражение против детей было в том, что «это сплошные траты». И как он сказал о ребенке: «Если такова цена, которую придется заплатить, чтобы ты была со мной, я согласен». В жизни Эда все имело свою цену.

Я припарковалась на платной стоянке за углом Ливерпуль-стрит, взбежала по ступенькам и, пройдя через сверкающие стеклянные двери, оказалась в офисе страховой компании «Парамьючиал». Лифт поднял меня на десятый этаж.

«Эд Райт, директор, работа с персоналом» — гласила табличка на двери. Работа с персоналом? Мне хотелось расхохотаться.

— Ваш муж знает, что вы здесь, миссис Райт? — поинтересовалась его секретарша Джейн.

— Нет, — любезно ответила я. — Хочу сделать ему сюрприз. — Я постучала один раз и сразу вошла, не дожидаясь ответа.

— Роуз! — Похоже, он был изумлен. В офисе пахло кожей и средством для полировки мебели. На столе лежали толстые папки. — Как мило, — засмеялся он, поднимаясь с кресла и помогая себе здоровой рукой. — Какой приятный сюрприз. Но что ты здесь делаешь?

— Дело в том, — ответила я, закрыв за собой дверь, — что я хочу с тобой посоветоваться по поводу одного письма, которое получила сегодня утром.

— Письма от читателя?

— Да.

— И ты думаешь, что я помогу решить его проблему? — озадаченно проговорил он.

— Да.

— Что ж, мне это очень льстит, и я сделаю все возможное. Наверное, дело срочное, — добавил он, когда я уселась в кресло по другую сторону стола.

— О да, не то слово. Дело жизни и смерти, — объяснила я. Достала письмо Джона из сумки и швырнула его через стол. — Прочитай, пожалуйста.

Он взял письмо левой рукой, сел, и черты его лица ожесточились, когда он узнал почерк. Он поднял голову.

— Слушай, Роуз, я…

— Читай! — крикнула я.

— Но…

— Читай! Прочитай письмо. С начала до конца.

— Ну… хорошо. — Он вздохнул. Поспешно пробежал строки глазами, сжал губы и сложил письмо пополам.

— Почему ты не помог ему, Эд? Какого черта ты медлишь?

Он тяжело вздохнул.

— Ты ничего не понимаешь, Роуз.

Я стиснула зубы.

— Что тут непонятного? Твой брат смертельно болен. Понимать нечего.

— Но мы с Джоном в ссоре. Да, очень печально, что он болен, но мы больше не общаемся. Мы не разговаривали шесть лет.

— Ну и что?

— У меня уже нет к нему… братских чувств. Мне нет до этого дела, потому что… — он пожал плечами, — … потому что мне все равно. Мы не поддерживаем контакт.

— Но какая разница, Эд, тем более что это неправда! Джон прислал нам на свадьбу такую красивую лампу, помнишь? Хоть ты его и не пригласил. Он держал для тебя дверь открытой, и у него на этот счет явно другое мнение.

— Но…

— Не может быть никаких «но». Твой брат умирает, ему нужна твоя помощь, и ты ему поможешь. Разговор окончен.

Эд вздохнул и покачал головой, будто это было не дело жизни и смерти, а мелкая неприятность.

— Я не могу, Роуз. Я просто… не могу. Я бы не сделал этого для чужого человека, а Джон стал мне чужим, поэтому мне не хочется ему помогать. Извини, но уже слишком поздно.

— Нет, не поздно. По крайней мере, пока. Но очень скоро будет поздно, если ты немедленно не поедешь в Халл.

— Можно же сделать еще химиотерапию. Возможно, он еще поправится.

— Он говорит, что химиотерапия — лишь временная мера.

— Врачи могут вырастить клетки из его собственной крови. Это новая технология. Я где-то читал.

— Если бы у него был шанс, думаешь, врачи бы ему не сказали об этом?

— К тому же я ненавижу больницы, — поежившись, пробормотал он. — Не выношу врачей. Ты же знаешь. У меня настоящая фобия. Я только что вышел из больницы и не собираюсь туда возвращаться. У меня до сих пор все болит, между прочим, — произнес он, прикоснувшись к гипсу.

— Знаешь что, Эд? Мне плевать. К тому же ты сам виноват — ты такой скупой, что даже пожадничал заплатить кровельщику, сам полез на крышу и упал!

— Это неправда, — запротестовал он, хотя горло у него побагровело.

— Нет, правда!

— Что ты хочешь, они дерут по девяносто фунтов в час!

— И это того стоит, Эд. Посмотри, во что обошлась твоя скупость — и тебе, и мне.

— Надеюсь, ты не жалеешь о том, что помогала мне, — сварливо пробурчал он.

Я посмотрела на него невидящим взглядом: