Ирина Крицкая - Разлюбил – будешь наказан!

Я, конечно, слышала, что страсть проходит… Но чтобы у меня? Прошла страсть? Я-то думала, страсть проходит у асексуалов, у амеб, у сонных мух, у фригидных кошелок, у обжор, у тех, кто никогда не любил… И, надо же, вчера меня настигла та же участь. Супружеский долг! Перепих для галочки!

Мы даже не трудились скрывать отвращение. Смотрели друг на друга – и морщились. Зевали. Отворачивались. Закрывали глаза. «Надо! – сказали мы себе, – надо!» – и нехотя стянули трусы.

Целоваться не могли – не лезло. Касались друг друга лениво, как будто переключали скорости на заезженной колымаге. Мой муж раздраженно сбросил мою руку со своей шеи. Я выплюнула его пальцы изо рта. Господин директор разлегся как в борделе: руки за головой, ноги в разные стороны, пузцо кверху. Нашел себе оправдание: «Мужчина любит, чтобы его соблазняли». Решил не тратить время зря и заодно вспоминал список дел на завтра. Сдал мне в лизинг свое тело, а сам придумывал механизмы личной мотивации для менеджеров дилерской сети. Нет, я не привередничаю, что дают, то и ем, просто засыпаю на ходу. Зеваю… Сил нет, как спать хочу, не могу, извините, зева-а-а-ю…

Опа! Вздрогнул! Понимаю – лежит себе человек в постели, прикидывает, как ему завтра через таможню документики протащить, и вдруг глядь – какая-то баба на нем валяется. Узнал меня. Силой мысли заставил свою правую руку проехаться по моей спине. На полдороге остановился – вспомнил, что у него в кассе недостача.

Может, думаю, дерзнуть все-таки, поцеловать его в губы для разнообразия? Нет, не целую. Не хочется встречаться. Да и губы у него на замке. Попробовала взломать их языком, раз уж приползла по его аппетитному, между прочим, животу. Нет, не пропустил. Сползаю вниз, тем же маршрутом, через шерстяную грудь, и размышляю: «Что лучше: хороший фильм на пиратском диске или плохой на лицензионном?»

Работаю под напряжением и все равно засыпаю. Ничего, думаю, сейчас насобачим в эту стряпню чего-нибудь остренького. Какой-нибудь пальчик в самое нежно место всунем, куснем где-нибудь аккурантенько… А можно еще представлять себе разные мерзости, чтобы скорее отделаться.

Только вот странно… Неужели эта тошнота не считается грехом? А за вдохновенный мимолетный эпизодик кое-где до сих пор камнями закидывают. Тогда давайте и за обжорство закидывать. И за мат при детях. И за курение в общественных местах. Бросить бы все и уснуть, но нет, нельзя. Мы ответственные люди, мы все должны доводить до конца.

«Пора кончать это безобразие!» – мы так подумали и одновременно открыли глаза. Ага! Наверняка он уже обнимает вместо меня эту свою черненькую из попсовой группы. А я сейчас тогда представлю, что сзади ко мне подошел… Какое у Антона утомленное раздраженное лицо! Как ему надоело бить в одну точку! Так… ладно… Мне нужно сосредоточиться. Ко мне подошел… Нет, лучше подошла… Подошла наша фотомодель Оля, испачкала ему спину своей губной помадой, разлеглась и не уходит, сучка! Ага! Так вот для чего она мне нужна! Образ врага – вот что меня сегодня возбуждает.

Я откатилась на северо-запад нашей кровати. Мой тигр обиделся!

– Вот, – говорит. – Ты получила все, что хотела, и сразу от меня отвернулась. Вот так вот, Антон Сергеич, попользовались вами и оставили лежать у дороги.

– И что, мы правда будем разводиться? – Это все, что я могла сказать.

– Раньше ты эту крамолу вслух не говорила… – уклончиво ответил мой тигр.

– А вдруг дальше будет еще хуже?

– Может, и хуже…

– Зачем давиться друг другом? Мы не жадные.

– Да, не жадные… Не надо давиться… – Он прячется от меня под своим одеялом.

– Вот и надо признать – мы себя исчерпали.

– Да, исчерпали, – зевает Антон.

Я злая. Мне хочется сделать контрольный выстрел:

– Тогда придумай, пожалуйста, оптимальную концепцию нашего развода, – говорю со всей противностью, которая только у меня есть.

– Ладно, – отвечает и через минуту уже спит.

А я не могу уснуть! Я опять ухожу к своим синим шторам. И снова прожектор в окно, и снова шумит трасса, и машины летят к морю… И я опять хочу туда, на кучу лет назад, на пляж.

Спускаюсь по ступенькам. Антон уже ждет. Как хорошо он на меня смотрит! Глядит, как в соболью шубу кутает. Откуда он мог такому научиться в пятнадцать лет? От его игривых глаз я распускаю хвост и превращаюсь в пушистую рыжую лису.

Мы идем по набережной, мимо стенда с объявлениями. Там висит большая таблица. Что это? График разъездов. То есть?

– Так… – он читает расписание. – Я уезжаю тридцатого утром, а ты вечером.

– А сегодня?

– А сегодня уже двадцать седьмое.

– Да?!

Оказывается, через три дня нас увезут в разных автобусах. Меня обманули! Мне не сказали, с какой скоростью пролетает время. Я – крепостная девка, скоро меня продадут в другую деревню. Кого-то мне хочется во всем этом обвинить, но кого? Я прислоняюсь губами к его рубашке, носом на вторую пуговицу.

– Ты что? – Антон улыбнулся и покрепче обнял. – Ты что? Плачешь?

Он вдруг оживился, даже обрадовался, лицо мое поднял к себе, целует щеки, попадает губами на соленое и радуется, мерзавец.

– Не плачь! – Чего он сияет? – Все хорошо. Ничего страшного.

– Я не хочу плакать! Слезы не кончаются… Сами текут…

– Пойдем, умоешься. Вот фонтанчик.

Я брызгаю на глаза холодной водой. Антон почти смеется.

– Ты только подумай, – говорит, – мы могли бы вообще сюда не приехать. Я в последний момент собрался…

О, да! Это была бы страшная трагедия, и возражать нечего. Болото, а не жизнь.

– Ты можешь поверить, что я не знал тебя всего месяц назад? Совсем тебя не знал! Я не могу. Нет, не могу, правда.

Вдоль дорожки стояло много фонтанчиков, у каждого я умывалась. Меня с детства приучили: реветь нельзя, ревут одни неврастеники, а я шла и ревела. Сколько хочу, столько и буду реветь. Пусть утешает!

– А мне приятно, что ты так плачешь. Значит… я для тебя не просто так…

– Но… я же тебя больше не увижу никогда…

– Все, – его теплые губы отпечатались на моем лбу, – успокаивайся. Я с тобой. Ничего не случилось. Все живы. Мы пока еще вместе. Увидимся еще, посмотришь. Нам знаешь как повезло? А то ведь я мог бы жить и в Магадане или в Мурманске. А так, сколько там от тебя до Москвы?

– Пятьсот километров.

– Всего пятьсот! – Он взял меня за плечи. – И от меня до Москвы пятьсот. Тысяча километров – ерунда для нашей страны.

Я подумала: «А если бы в Мурманске? Тогда все? Уже не ерунда?»

– Хочешь, сегодня не будем расставаться? – он спросил.

– Как?

– Останемся на пляже. Возьмем одеяло. Будем встречать рассвет.

Ах, как это романтично! Но только часов до двух, не больше. Потом песок безжалостно остывает, и начинается марсианский холод.

Мы не одни нашлись такие лиричные, чуть дальше еще одна пара, и еще. Под террасами горят маленькие костры, и слышен смех, и кто-то в воду полез, и звякнуло стекло, шашлыком издалека пахнуло, и башкирская гитара провыла свое программное «Все идет по плану-у-у».

Погасли звезды, луна заснула, все стихло, и мы остались одни на берегу. Заснули, свернувшись в комок, на ледяном песке, у воды. С неба, из-за черных облаков, было видно нас, двух замерзших детей на верблюжьем одеяле. А вокруг монстры: море, небо, время, расстояние. Они казались огромными, сильными… Мы же не знали тогда – есть чудовища пострашнее. Склероз и комплексы – вот чего надо бояться!

Я просыпаюсь от холода. Мороз! Иголки по спине. Открываю глаза – темно. И не поймешь, то ли час до рассвета остался, то ли еще ждать и ждать.

– Антон, пойдем спать, – я его растолкала, – Анто-о-он…

– Да. – Он открывает глаза, оглядывается спросонья и быстро смешно говорит: – Завтра опять попробуем.

Мы разбежались по своим норам, по теплым постелям, и утром даже не услышали обычную латино.

На следующую ночь случилось то же самое: замерзли – и разбежались.

– Ага, сдалась! – говорил он с утра.

– Если бы ты попросил, я бы дотерпела.

Честно, Антон! Дотерпела бы!

На песке стояла фанерная избушка, так же как другие, похожая на большую бочку. Окошки заколочены досками – это склад, там свалена куча матрасов и подушек. Закрыто на большой висячий замок. Ха! Замок… Дверь собрана из четырех опилочных панелей. Нижняя висит на двух гвоздиках, и, если надо, легко выбивается, а потом так же символически вешается на место. Народ скрывался там весь месяц с сигаретами и банками изабеллы.

Мы с Антоном, как бездомные коты, залезаем в эту пыльную нору. Кажется, сегодня никого. Вместо кровати стопка матрасов. Мы падаем в мягкую гору подушек и даже в темноте чувствуем, как поднимается пыль.

– Представляю, на кого мы утром будем похожи… – говорю тихим шепотом.

Антон не отвечает. Опять притих. Осторожно провел по моему телу ладонью, вдоль бедра, до ремешков на босоножках и констатирует:

– У тебя красивые ноги.

Он лег на спину, перекатил меня к себе на живот, и через шорты… Да мало ли что там у него через шорты! Мне не нужен секс в пятнадцать лет. Мой эротизм – его руки и губы. Гладь меня и целуй. Гладь, целуй и прячь в своих мягких черных лапах.

Ах, да… Я опять вспомнила про свой неудачный эксперимент, ну… про вишни и полотенце, и начала мямлить:

– Ты знаешь, я должна сказать, наверно… Или не должна… Я не знаю… Если это некрасиво, я не буду говорить… У меня уже было… Я не знаю, зачем… Но если ты…

Нет, не могу такое говорить. Пусть что хочет, то и делает. Я буду просто лежать в его руках, потому что мне нравится лежать в его руках.

Антон молчал. Мне даже показалось, он ничего не понял. Но его шорты меня смущали. У меня вырвалось:

– Презерватива нет. Я не знаю, как без него.

Он перевернулся на бок, обнял и говорит:

– Не обращай внимания. Давай поспим.

Я слушаю, как он дышит, как шумят волны, и засыпаю. Антон еще полночи ворочался и незаметно гладил мое лицо и волосы. Я разлеглась у него на плече, он не мог пошевелить рукой, перевернуться на другой бок, ему было неудобно, он не выспался, вспотел, рука затекла. Утром очнулся хмурый, сонный, весь в перьях и в пыли. Счастье невозможное! Спал с девочкой! Мы услышали латино и пошли собираться.

Автобус с костромской делегацией уже отъезжает. Все давно расселись, только Антон еще нависает надо мной с красным сумариком через плечо и говорит всякие глупости про «напишу». А я отвечаю, «не надо», «не надо», но адресок даю. Хотя вполне понимаю своими детскими мозгами, что вся эта любовь, да еще на расстоянии – такой тяжелый рюкзачок для юного яркого мальчика… вряд ли он его дотащит. А он бумажку в карман и губы мне облизывает.

Ни одного письма у меня не осталось. Сейчас бы посмотрела на его каракули, хоть посмеялась бы с вами… Представляю, сколько вранья мы отправляли друг другу. Мы же гуманитарные дети, журналисты, у нас вся жизнь – сплошные эротические фантазии. «Я счастлив, что ты есть» – главный тезис Антона. «Это чудо, что мы встретились. ЧУДО, – долбил он мне, толкушке, – об этом нужно помнить».

Я, конечно, помнила. Иду себе, например, в парке, гуляю со своей подружкой, с Вероникой… Плечи опустила, задницу отклячила, ноги заплетаются. И вдруг вспоминаю, что он есть, и он сейчас тоже где-нибудь идет по улице, и только так подумаю – сразу начинаю улыбаться и дефилировать. Вероника спрашивает:

– Что это ты? Ты кого увидела?

– Так… Просто… Никого, – говорю и вижу его, впереди, в деревьях, за желтыми кленовыми листьями. Антон сидит на скамейке и поджигает мое письмо, чтобы мама случайно не прочитала.

…Я не стала ждать, когда тронется автобус. Отворачиваюсь и ухожу. Убегаю. Говорю себе: «И хорошо, что я не устроила никакого секса. А то бы точно приехала из пионерского лагеря домой беременная! Вот бы девки мои поржали». По пути натыкаюсь на колготную тетеньку из администрации.

– Сонечка, вы хоть попрощались с молодым человеком?

– Да.

– Жалко, – она вздохнула, – какой приятный мальчик…

Приятный. Но что поделаешь? Счастье по карманам не распихаешь. Хоть и маленькая, а уже знаю: сколько дали – столько и бери, и никто тебе не отвесит больше, чем сможешь унести.

В нашем домике Наталья воет над чемоданом. Смотреть противно:

– Не могу до сих пор поверить, что через каких-то два часа я уеду и никого никогда больше не увижу. Смотри, сейчас вот сижу, говорю с тобой, а потом – все… – Она припустила еще сильнее. – Ведь это рай! Это и есть настоящий рай, когда кругом все умные, воспитанные, талантливые люди…

– А пойдем купаться! – говорю.

Мы побежали на пляж. С нами собралась целая толпа. Все орали:

– Купаться! Скорее! Последний раз!

Ветер был удачный, легкий. Волны добрые, с ажурным белым гребешком. Вода прозрачная, видно гофрированный песок под ногами. Мы держались за руки, прыгали на волну всем кагалом и ржали, как лошади… Я хохотала громче всех. Никаких принародных сантиментов. Топлю в себе неврастеничку и кричу в небо: «Господи! Спасибо! За все!»