Ирина Крицкая - Разлюбил – будешь наказан!

Я миллионерша. Смотрите – у меня полная сумка денег. Получила зарплату. Мне досталась целая куча синеньких, зелененьких и красненьких пачек. Точно даже и не знаю, сколько, кажется, миллионов семь. Инфляция – сумма меняется каждый месяц.

В редакции тишина. Все смылись на банкет, в ту же администрацию, что и при коммунизме, к тем же господам, в те же кабинеты, только под другими табличками. Начальнику финотдела пятьдесят пять. Наверняка сейчас наш редактор положил голову к нему на грудь и поет: «Иван Кузьмич! Отец родной!» И это правильно. Тираж газеты упал с тридцати тысяч до пяти. Зато у нас ремонт и премии, в том числе и мне. К вашему сведению, я получила столько же, сколько директор в моей школе.

На столе в фойе нашей редакции стоит бесхозная машинка, почти антиквариат, с черными блестящими клавишами. Все старье выкинули, когда на компьютеры перешли, а эта осталась, для антуража. Иногда на ней работает мой отец, приносит информуху по старой памяти. Терпеть не могу, когда он приходит. Бывшие коллеги сразу пялятся на него со страхом и сожалением. «Пропала собака» или «А ведь какой был мужчина»… Что я про него вспомнила? Просто глянула на машинку.

Так вот, получила я свои денежки, и рука моя потянулась к телефону.

– Привет, – я всегда попадаю на Антона, иногда только его мама сообщает мне голосом телеграфистки: «Антон ушел на полиграфкомбинат».

– Я ждал… – Он отвечает и повиливает хвостом.

– Ура! Каникулы! Надо встречаться.

– Наконец-то ты это сказала! Я к тебе еду.

– А давай лучше в Москву, – пришла мне в голову редкая светлая мысль, – там живет моя тетя.

– Хорошо! Время сэкономим. Как я рад! Сейчас побегу за билетом. Я тебе телеграмму отправлю, когда возьму.

– Телефон московский запиши, на всякий случай. – Я продиктовала ему номер Марь Ляксевны.

– Давай. Я буду ждать тебя на Ярославском вокзале. Там есть памятник Ленину.

Как все просто, оказывается! Осталось найти билеты до Москвы. Именно найти. Все билеты, которых на нашей станции и так мало, скупали челноки, эти танки с сумками, которые мотались за товаром в «Лужу». Да, и главное: ничего не спрашивать у мамы, надо просто скомандовать: «Едем!».

Моей маме нельзя давать время на раздумье. Однажды она подумала и не поехала в Театр на Таганке. Всю жизнь мечтала попасть, и вот, пожалуйста, – к ним на работу присылают несколько билетов. Она два дня собиралась, а на третий сказала: «Нет. Как это вдруг вот так вот я поеду на Таганку?! Всю жизнь мечтать, а потом так просто взять и поехать?» А нечего было мечтать! Она в своих мечтах все премьеры отсмотрела. Зачем ей после этого куда-то ехать?

Билетов нет! Билетов нет у кассирши, нет из-под полы, и с черного хода, по записочке от редактора, тоже нет.

– Что делать? – спросила мама неизвестно у кого.

– На электричках. С пересадками, – ответил ей неизвестно кто.

Высокий мужчина, лет сорока, очочки такие изящные, а сумарь большой капроновый, как у всех челноков.

– А что такого, – говорит, – я так езжу постоянно.

Мы отправились в компании этого интеллигентного дяденьки. Он был одним из торгашей, промышлял всякой дрянью.

– Очень удобно, между прочим, – он присел у окошка, – сухое мороженое – товар легкий, езжу раз в две недели. Все на себе. Жить можно. На заводе не платят ничего. Сначала хоть металлом зарплату давали… Вообще-то я конструктор по профессии, – сообщил он, ни грамма не стесняясь.

А что стесняться! Весь город знал, что наш завод литейного оборудования накрылся медным тазом. Но не сразу. Сначала его обанкротили, чтобы растащить на мелкие кусочки.

– Понятно… – вздохнула мама, – сухое мороженое! Это что ж за гадость такая?

– Да, гадость страшная, – весело подтвердил бизнесмен, – но пока берут. Не видел народ ничего.

Конструктор всю ночь гонял нас по электричкам. Сказал, что слушает мои передачи. Мама с ним хохотала. Я пыталась уснуть. На Павелецком он с нами попрощался и поскакал в «Лужу», а мы бегом на Ярославский.

И где тут памятник Ленину? Не вижу. В упор не вижу Ленина. Я обошла весь вокзал – ни Антона, ни Ленина не нашла. Мама стояла на улице у входа и спрашивала у высоких темноволосых парней: «Вы, случайно, не Антон?»

– Ты что! – Я потянула ее за руку. – Как ты их отбираешь? По каким признакам?

– Не знаю… Они так подозрительно косились на меня…

– Едем к Машке, – командую, – может, он не смог. Я ему позвоню.

– А вдруг что-то случилось? – Мама начала драматизировать. – Какой ужас! Мы выманили из дома чужого ребенка!

«Ванну и чай! Ванну и чай!» – стонала я всю дорогу до Машкиной квартиры. Жмем звонок, открывается дверь и… Я вздрогнула от неожиданности. Антон! Встречает нас в Машкиной прихожей.

Нет, с порога мы друг на друга не кидаемся. Он взял у нас сумки и смотрит. Быстренько сверяет меня со своими воспоминаниями. Узнает, узнает, узнает – сейчас узнает.

Снимаю кроссовки и тоже наблюдаю за ним краем глаза. Антон изменился. Вырос еще больше, похудел, щеки совсем пропали, даже скулы заострились, глаза блестят, нос вытянулся, читается природная склонность к выкрутасам и свежий легкий драйв.

– Ну, что же вы такие растерянные? – зачем-то спросила мама и, одумавшись, прошмыгнула в ванную.

Даже если представить, что это не Антон, что это новый какой-то мальчик, он мне все равно нравится. Я бы опять его выбрала. Подойдет. Он обнял меня – так, чтобы руки укрывали всю мою спину, и, как обычно, слегка приврал:

– Ты… точно такая же…

Тогда я его и вспомнила. У меня проблемы со зрительной памятью. Помню только на ощупь, на запах и на вкус.

Так… Передо мной сидит живой Антон. Ест бутерброд с сыром. Бутерброд, который я сама только что ему сделала. Еще и болтает с моей мамой. И мне кажется, что так было всегда. В этом нет ничего чудесного – так и надо. Да! Так как раз и надо.

– Тетя у вас такая простая, – удивился он на нашу Машку, – я позвонил на всякий случай, спросить, вдруг вы не приедете, а она говорит: «Я на работу опаздываю, давай скорее ко мне».

– А что ты дома сказал? – Мама очень волновалась.

– Санаторий «Елочка», репортаж о летнем отдыхе, командировка на неделю, – он склонил голову набок и хитро улыбнулся.

– Авантюрист… – она ответила с настороженным восхищеньем.

В дверь позвонили. Вся красная, проскакавши по лестнице, не дожидаясь лифта, в прихожей появилась Машка.

– Ой! Девки! – она завизжала. – А я слышу по телефону: «Антон от Сони». Ну, думаю, Сонькин Антон-то, музыкант. Гляжу – не тот. Ха-ха-ха! «О! – грю. – Ты вроде бы поплотнее был, ага, и пониже». А он улыбается: «Я другой Антон». Ну, думаю, мало ли, другой – значит, другой. А надо мной на работе все девчонки смеются. Заведующая грит: «Скорее беги! Запустила чужого мужика в квартиру, сейчас он тебя обчистит». Сколько аферистов поразвелось! Ой… – Она притормозила. – Подставила я тебя, Сонька?

Марь Ляксевна изобразила притворное беспокойство.

– Ерунда, – улыбнулся Антон и посмотрел на меня, сладко посмотрел.

Какой другой Антон? Не было никакого другого. Только он! Он один. Надо быстрее смотаться от теток. В зал, в кресло, целоваться.

– О-е-ей… – притворным голоском пропела Машка, – не помешаю?

Она вошла, подставила табуреточку к своей знаменитой стенке, в которой хранились сокровища из военторга, открыла антресоли и кидает мне в руки шуршащий пакет. Объявляет свой коронный номер:

– Будем смотреть подарки!

Ничего себе мужененавистница! Красное платье и лаковые черные туфли на шпильках.

– Мама мия! Теть Маш! Я умираю!

– Давай меряй, меряй, – снисходительно улыбается Машка.

Антон вышел из комнаты, и тетки сразу начали шептаться.

– Ничего мальчишечка-то, – подмигнула Машка. – Стрижечка у него такая аккуратненькая. Глазенки-буравчики.

Мама кивала ей в ответ:

– Да, интересный, интересный… – и в кресло бух, ножка на ножку. – Ах! Мы в сказке! Маша, мы сбежали из своей разрухи!

Мама любит ездить к Машке. В ее крошечной квартире пахнет тонкими сладкими блинчиками и французскими духами. У нее в ванной висят полотенца для каждой части тела, и в прихожей на всю стену полки для туфель тридцать шестого размера.

– Антон, смотри! – Я открываю дверь.

Ну, я-то знала, как он умеет смотреть. А тетки в обморок попадали, когда у него глаза сверкнули. Такими глазами можно стог сена поджечь. Они смутились, шарахнулись на кухню и опять давай шептаться:

– Ничего себе мальчик! Где она таких раскапывает? Ох, и девки-то небось вокруг него вьются, в Костроме-то, в Костроме! – Они специально кривлялись и говорили «Кострома» через «о».

А что мне его девки? Двух я видела. Они сдавали вступительные экзамены в МГУ. Мы поехали к ним в общагу для абитуриентов.

– Паспорта оставляйте, – потребовала вахтерша.

– А у нас нет паспортов… Мы еще не получили… – улыбнулся Антон.

«А что у нас есть? Ничего у нас нет», – думала я, покручивая в руках маленький зонтик.

– Тогда не знаю, – отвернулась бабулька.

– А давайте мы вам зонтик в залог оставим… – предложил Антон.

Старушка согласилась, нашла в нашем зонтике какой-то смысл.

… – Можешь нас поздравить, – сказали ему две мыши, спокойно, по-семейному, не упали ниц, не кинулись целовать его руки. – Сочинение провалили. У обеих пара.

– Опять? Как же вы так… – пожалел их Антон.

– Ошибки! – Девушки нахохлились.

Многие журналисты пишут с ошибками. Мой тогдашний шеф писал тексты в одну строчку, без знаков препинания, с маленькой буквы, говорил: «некогда».

– Когда домой? – спросили они Антона.

– Я в субботу утром.

– Я вечером, – вдруг вырвалось у меня.

– Как, ты тоже уезжаешь?! – удивились ревнивые кузины. – Ты разве не в Москве живешь?

Мордочки у них расправились, бегущая строка пропищала: «А мы-то думали». Пришлось выложить сразу несколько козырей: закидываю ногу на ногу, покачиваю новыми туфлями, открываю декольте, бросаю волосы на плечо. Вот вам! Двоечницы!

Девушки поморщились и закрыли за нами дверь.

Мы шли по коридору общаги МГУ. Ни на секунду у меня не появилось ощущения, что мне предстоит еще когда-нибудь здесь появиться. В лифте Антон обнял меня изо всех сил и перестал дышать.

– Ты что? – я ему шепнула.

– Мне все не верится… Ты со мной…

Я собираю чемодан. Тигр летит в Буэнос-Айрес на международную выставку сельхозтехники. И с ним целая толпа с нашего завода. Вот он! Ловите его! Забегает на обед. Спешит. Не ест, а швыряет в себя еду, как уголь в пароходную топку. Он и сам сегодня как пароход, энергичный, возбужденный и вздыхает.

– Эх, мышь моя!

Да, он сказал «Эх, мышь моя» и сделал честные глаза. А в глазах интрига и едва заметное опасение.

– Эх, мышь моя! Я тебе должен рассказать: сегодня утром я спас нашу семью.

– Ничего себе!

Обожаю слушать его сказочки. Все равно про что, хоть про курс Доу-Джонса.

– Ты мне чемоданчик уже собрала? Да? Хорошо. Так вот, звонит мне шеф и говорит: «У нас в делегации ни одной девушки, бери свою красавицу», – Антон подкинул в себя порцию салата.

– Я бы поехала, но ребенок … – вечно лезу, не дослушав.

– Я ему говорю: нет, это исключено, у нее ребенок маленький, и муж не отпустит… И потом, жена меня не поймет…

Ах, да! Речь не обо мне. Шеф предложил ему взять нашу звезду, Олю.

– Конечно, я не пойму, – я не смогла сказать это легко и небрежно, – вдвоем с чужой озабоченной бабой в машине, в самолете, в гостинице…

Я сразу представила ее коленки рядом с его рукой, на моем законном переднем сиденье. Будет ему вместо меня кофеек из термоса наливать. Потом напьется с ним в Домодедове, потом в аргентинских полях будет кушать с ним гигантскую порцию асадо, вытирать ему губы салфеткой, сучка. Потом все потащатся смотреть танго… И с кучей совместно полученных свежих впечатлений, абсолютно бесплатных, от чего им будет особенно приятно, они еще восемнадцать часов будут пить в самолете.

– Ну! Я же знаю! – усмехнулся мой ангел. – Я все шефу объяснил. Я молодец?

Он быстро жует и ждет моей реакции.

– А что такое? – Я завела свою писклявую пластинку. – Почему мы такие взволнованные из-за этой ерунды?

– Стервоза ты все-таки. Я тебе по-честному спешил рассказать. Эх, Танюшка, – он улыбнулся дочке, – водки бы нам сейчас, да?

Она соглашается, кивает.

– Граммов сто пятьдесят… Все, я побежал. У меня дел еще…

Вовремя ушел. Еще чуть-чуть – и я начну мелочиться. У меня вопрос: зачем, скажите мне, однажды воскресным утром я своими собственными ручками перекидала на КамАЗ две тонны железа? Где моя почетная грамота? Где мой пистолет? Я больше никогда ни за что не зайду в его дурацкий офис!