Ирина Крицкая - Разлюбил – будешь наказан!

– Крошка, ты про нас помнишь еще? – Мне снова мешают.

– Да. Сейчас иду! – Только последнее дочитаю.

«Как у тебя? Деток двое, муж, работа, догадываюсь…» Антон скинул мне свою электронку. Нет, я больше не хочу никаких писем. У меня остался всего один вопрос, я потом его задам, как-нибудь… Один вопрос и до свиданья, еще лет на сто.

– Крошка, ты что, меня не ждала? – нависает рабовладелец.

Да вот оно, ваше мороженое! С коньяком! С шоколадом! Десять лет я приношу его вам на блюдечке! Десять лет я пою вам дифирамбы! Ищу носки! Делаю массаж! Неужели нельзя оставить меня в покое на полчаса? Раз в жизни!

Посмотрите – мой кот все читает! Никогда по моим файлам не лазил, а теперь читает и дразнится.

– В Москву, в Москву! Минету мне, минету!

– Ну, пожалуйста, не обижайся…

Он облизнулся от сладкого, встал и направился к бутылке с коньяком. А я смотрю, как мои дети кормят Максика мороженым, и чувствую, что Антон сейчас думает обо мне.

Да! Ко мне идут электромагнитные волны, а может, и сверхчастотные колебания… Вот они проходят сквозь тело, и у меня начинается оптимизация всех психофизических процессов. Жаль, я физику не учила, да и биологию тоже не учила, и химию тоже кое-как, а то сейчас бы выяснила, в чем дело. Но я неграмотная, поэтому называю все просто – чудеса!

Ничего не брехня! Идут волны, я вам говорю. И еще какие! Прямо на глазах я начинаю меняться, сама замечаю, проходя мимо зеркала. Я превращаюсь в игривую нежную сволочь. Сейчас я готова на преступление, непредумышленное пока.

Мой взволнованный муж разглядывает меня, как будто раньше не видел.

– Как ты изменилась! Я живу с тобой десять лет, но мне кажется, что я еще тебя не знаю.

– Не знаешь, – говорю, – ты меня совсем не знаешь.

И вдруг мне стало плохо. Я поняла, что сейчас разрыдаюсь, а почему, из-за чего, сама не могла понять. Я убежала в спальню, бухнулась лицом в подушки и закатилась:

– На Соловки! Пора меня на Соловки!

– Успокойся, мышь моя, – муж обнял меня. – Мы устали. Мы с тобой как два стаканчика, у нас воды на донышке осталось. Поспи. Я тебя понимаю. Ты рано вышла замуж. Связалась со мной – и сразу ребенок. Поспи.

Я не хочу спать, я не хочу реветь. Мне нужно выплеснуть со слезами все, что я не могу сказать. Тигр ждет, тигр терпит мои слезы, он знает мою манеру исполнения трагических ролей. Он чувствует: когда в рыданиях наступила пауза, нужно сменить интонацию.

– А каково мне?! – Он откинулся на спину. – Каково мне – сидеть и смотреть на все на это?! Теперь я понимаю, почему мужики вешаются. Ты что, его любишь? – Он на меня надавил. – А?!

– Нет, – я ответила быстро, – если бы я его любила, я бы еще тогда, хотя бы что-то… Пусть бы потом все равно… Но я ничего не сделала… Ни шагу.

– Ладно, крошка, – вздыхает мой муж, – мне пофигу, о ком ты тут мечтаешь. Главное, чтоб детей от меня рожала.

– Не мечтаю я ни о чем!

– Успокойся, успокойся. Хочешь, съезди куда-нибудь с подружками? Проветрись. Хочешь, в Сочи? А хочешь, в Турцию?

– Года три лесоповала – и все будет в норме. – Я пытаюсь шутить, но слезы мешают, сами текут и текут, не кончаются.

С утра пораньше Максику приспичило. Он пришел меня будить, подушку обслюнявил, одеяло стянул. А я счастливая, счастливая – первый раз за десять лет сплю как ребенок. И крутятся надо мной такие сладкие-сладкие сны, из серии «Антон Дмитровский представляет». Смотрю, и никакая совесть меня не беспокоит. Да, я валяюсь в кровати, когда все уже на посту. Ну и что!

Максик вытащил меня из постели. Открываю ему дверь, а спать уже не могу – во мне гуляют эндорфины.

Макс лениво спускается с лестницы, прыгает на тяжелые мощные лапы, подбрасывает свой пушистый толстый зад и улыбается. И я улыбаюсь, выхожу с коляской на травку и даже не думаю, на каком я сейчас уровне. Швыряю Максу мяч, а в голове у меня скачет: «Все-таки не забыл…»

Я хотела свернуть в свою беседку под виноград, но там оказалось занято, кладовщица трепалась с Олей.

– … Послушай тетю, трандалина! – долетело до меня. – Иди работай! А то же ж он тебя уволит!

Я сбавила скорость и остановилась в розовых кустах. Стою – шпионю, лишь бы меня никто не спугнул.

Оля закурила тонкую сигаретку. Ах, как мне сейчас хочется сигареточку. Нет, не буду стрелять у этой сучки.

– Чи ревешь? – спросила ее кладовщица. – Чеж глаза красные?

– Да… – она махнула рукой. – Опять документы не так оформила. Как мне все это уже надоело! А моя сестра, между прочим, двоюродная во Франции сейчас. Мы с ней вместе в модельной школе начинали, а какая разная судьба! Я замуж вышла, как дура, а она уехала. Да, конечно, с помощью мужчины, конечно, через постель. Но она теперь в Париже, а я тут… с колхозниками.

Вот! Наша звезда хочет в Париж, а вы говорите, я устроила бурю в стакане. Нет, я сразу поняла – плевала наша Оля на 1С-бухгалтерию, у этой медсестры другие амбиции. Только мне теперь на все на это наплевать. Теперь я тоже звезда, и еще какая. Потому что Антон меня помнит. А если помнит – значит, любил. А если женщину любили, хотя бы раз в жизни, пусть давно и недолго – все, она спасена, она сможет вылезти из любого деппера.

Да, я королева, и я готовлю королевский ужин для своего уссурийского тигра. Раскладываю плов по тарелочкам, рис у меня золотистый, прозрачный, морковка оранжевая, зеленюшечкой все посыпано, перчик красный, зира черными зернышками, барбарис как жареные тараканчики, салфеточки зелененькие, вино кровавое уже в бокалах… И надо же, все это счастье мне не пригодилось.

– Давай, собирайся скорее! – позвонил мне мой рабовладелец.

– Как! Куда? – В пятницу вечером совсем не хотелось выползать из дома.

– Натыкач отмечает сорок лет, придется ехать.

Лето в кубанских степях всегда дикое. Жара у нас не спадает до самой ночи, электронный градусник показывает сорок, и дороги забиты так, что тащиться придется не меньше часа. Но я уже сижу в машине, хотя еще пытаюсь погундеть:

– Антон, я не хочу, поезжай один.

– Она не хочет! – передразнил меня мой муж и накинул ремень на свой директорский живот. – А меня, меня кто-нибудь спросил, чего я хочу? Хоть раз меня спросили: «Что ты, Антон Сергеевич, хочешь?»

– А что ты хочешь? – Мне и правда интересно. Кажется, я знаю все, что он хочет.

– А я хочу, – заявляет мой муж, – сидеть в Архангельске или в Салехарде, в зимней засаде, с ружьем и бутылкой водки и выслеживать кабана!

– Да? – Я засмеялась. – А почему в Архангельске?

– А чтобы ни одна сволочь до меня не дозвонилась! – прорычал он и тут же полез в карман за телефоном.

И все-таки я не понимаю, зачем мне сегодня Натыкач? Зачем мне эти люди? «Все мы знаем, все можем, нас хоть попой на ежа». Мне нужен он, мой ньюф, дайте на часочек! На просто так, ни для чего, я хочу послушать, как у него проскакивает смешное северное «о».

Но нет, я сижу за столом и строю глазки казакам. Тетки меня подозрительно разглядывают. Ну, думаю, даже они уловили мое дерзкое обаяние. Потом в туалете смотрюсь в зеркало – кофта наизнанку, оно и понятно, я же вся в облаках.

– Крестьяне как с цепи сорвались. Спрос бешеный, – хвалится именинник и вставляет в длинный мундштук тонкую сигарету.

– Вот! А в Европе уже кризис, – изобразил из себя умного красноморденький родственник и потянулся за коньяком.

– Но почему? Уж там-то? Антон, ты у нас специалист по экономике? Объясни, – попросили моего мужа.

Натыкач услышал про специалиста и нахохлился, он сам себе специалист по всем, по всем вопросам.

– Очень просто, – объясняет мой тигр, – не надо тратить деньги на понты – вот и все.

– Какие понты? При чем тут понты…

– Смотрите, покупает человек машину. Хорошую машину можно купить за тридцать, максимум за сто тысяч евро. Но кто-то покупает за пятьсот. Роскошный рыдван с золотой панелью за пятьсот тысяч долларов, и все думают: «Как круто!» А ничего не круто. Он просто не знает, куда девать четыреста тысяч. Это уже кризис.

– Ну… нам это все не грозит, – усмехнулся Борщ, да, Борщ, фамилия такая у хлопца. – У нас, – говорит, – такая маленькая компания.

– Маленькая, но гордая, – усмехнулся муж и покосился в мою сторону.

– Извините, – Натыкач загадочно улыбнулся и вышел в холл с телефоном.

– Смольный! Михалыч, у тебя Смольный сегодня, – кричит вдогонку его сверхшустрая жена и шепчет своим подружкам: – Там такие массажисты! Два оргазма, не поверите…

– Да ты что! Не может быть! Он что, и туда лезет?

– Нет, совсем уж прямо туда не лезет, но очень близко. А ты вся уже расслабилась, а он тебя и маслом, и пеной, и руками. А кто с тобой дома по два часа возиться будет?

– Что ты, масенька, говоришь? – вернулся сияющий Натыкач.

– Михалыч, про Турцию. Рассказываю, как мы с тобой в бане парились.

– Ты лучше расскажи, как мы с тобой рискнули последний раз, съездили в Осетию, – он протиснулся за стол, – коттедж в эквалиптах!

– Где? – переспрашивает мой ехидный муж.

– В эквалиптовой роще, – повторяет импозантный Натыкач.

В чем прикол? Зачем я вам это все стенографирую? А полюбуйтесь! Вот на этот вот дефект материи я потратила два часа своей единственной жизни. Кто там, на небесах составляет мое расписание? Зачем мне впихнули в график это застолье? Почему не дали Антона, всего на пару часиков, один раз за двести лет?

Я обиделась, до меня дошло, что в жизни все не так, как надо. И никто никогда не вернет мне ни час и ни два, и никто не посадит рядом за стол тех, кого я попрошу, и всю жизнь я буду бухать с теми, кто оказался рядом.

Но уж нет! Я изобразила звонок от сына и попрощалась со всеми. В прихожей Натыкач чмокнул меня в щеку липкими губами, в кармане у него звякнула эсэмэска.

В час ночи открылась дверь. Сначала прошел мой нечесаный пес, потом протиснулся мой пьяный кот.

– Где тапочки? – Он посмотрел на потолок. – Кто ждал папу? Никто не ждал. Знаю… Все знаю. Вам нужен не я, а мое наличие. Я вам еще припомню эту вашу эмансипацию!

Кот блаженно кивает и присаживается на журнальный столик. Столик под ним сложился, громыхнул на всю трассу. Муж у меня тяжелый, до кровати не дотяну, придется оставить его в зале. Ботинки только снимем и одеялом прикроем. Максик, охраняй наше добро!

И я тоже рядом тут на диване прилягу. Мне надоела моя розовая спальня. Я туда не пойду, у меня аллергия на розовый. Я останусь в зале, где клетки на синих шторах качаются от ветра, как морские канаты, и с улицы светит мощный прожектор, похожий на маяк. Я не хочу в свою розовую спальню, я хочу в дешевый портовый кабак. На каблуках и в корсете, зайду на палубу и крикну пьяным морякам:

– Сегодня я добрая! Любите меня все.

Я почтальоншу по шагам узнаю, чувствую ее за километр. Подходит – в глаза заглядываю. Жду телеграмму от своего Антона. И будет там «Умираю. Еду. Люблю». И номер поезда. И вот она чешет со своей сумкой, несет телеграмму. От Машки.

Наша мужененавистница приезжает в гости с… Мишей. Миша? Что за Миша? Да полковник там один, из Генштаба, в котором находится Машкин военторг.

Второй год втихаря эта пуританка крутит с ним роман, а теперь решила предъявить, старая шалава.

Мама сразу аплодировать начала: «Молодец, Машка!» А что это мы аплодируем, если все мужики говно? И сразу: «Какой кошмар! Московский полковник! В нашу грязь, в нашу нищету!» А поезд уже прибывает. Мы бежим за вагоном. Двери открываются, порожки вываливаются, мама визжит: «Маша! Мы здесь!»

Ждали ряху, пузо и погоны, и вдруг Машке нашей подает ручку такой приятный «англичанин». Очочки в тонкой оправе, румяненький, отмытый, легкая полнота, эффектная седина. И, конечно, как Машка любит, брюки со стрелочками, пиджак из тонкой шерсти и рубашечка такая беленькая отглаженная торчит. Светится мужик, сразу и не поймешь, то ли такой счастливый, то ли в вагон-ресторан успел заглянуть.

– Так, – командует Машка по-магазинному, – у нас десять мест.

Это значит десять сумок. Кто она теперь? Пусть будет сразу генеральша. А раньше кто была? Деловая колбаса, не обнимайся при ней. А теперь она вальяжно растрепана, тушь размазалась, глаза блаженно-бессмысленно распахнулись, губы краснющие. Я что, не знаю, сколько нужно целоваться, чтобы так распухли губы? Всю дорогу от Москвы, всю ночь, с мужиком, с животным, со сволочью.

Только в дом вошли, она сразу в мою комнату шмыг, и голоском таким писклявым лицемерным: «Сонь, ниче, да? Мы твои апартаменты займем?»

Ниче, моего пушистика все равно мама не отпускает. Это вам, пенсионерам, можно в одной кровати спать, а нам – ни в коем случае. У вас любовь, а у нас разврат и блядство. Так что радуйтесь, Марь Ляксевна, пока вам подфартило, разгружайте, разгружайте свою вечную сумочку со жратвой.